О китайцах, бурах, Льве Толстом и прочих недоумениях

– Ну, потешь «сияние вещества», солги хоть немножко!

– Не желаю.

– Да вот, хоть о войне. Ты говоришь: война – пакость?

– Пакость.

– Ну, и прекрасно. Пусть будет пакость. Но это – всякая война, война в идее, понимаешь ли? Но вот война северо-американцев с англичанами в защиту буров пусть будет не пакость. Все войны пакость, а эта – исключение. Хорошо?

– Совсем не хорошо. Такая же война, как все войны. Людей убивают.

– Экой ты! Ну, если не хочешь, чтобы людей убивали, сделай, чтобы хоть погрозили, что будут убивать.

– Зачем же я буду вводить людей в грех слов и помышлений об убийстве?

– Вот, и толкуй с тобой! Нет, ты эгоист-самосовершенствователь, тебе ничто чужая кровь, чужие стоны и т. д., и т. д…

И пошла писать губерния!

Таким-то образом и получается, что, покуда мы размышляем абстрактно о правде Христовой – Лев Николаевич Толстой, проповедник её по Евангелию, является «величайшим моральным авторитетом цивилизованного мира». Но едва эта правда желает воплотиться в практическую систему жизни и мышления, «сияние вещества» чувствует свои права нарушенными и толкает нас возмущаться Толстым, лгать на Толстого, навязывать ему низменные побуждения и пр. И опять, на ряду с возмущениями, – расшаркивание об авторитетах, о лучших нравственных силах. Полемисты-церковники, ведущие против Толстого брань на почве догматического православия по крайней мере, этим лицемерием не грешат: прямо говорят – еретичествует Лев Толстой в том-то и том-то против учения господствующей Церкви, а потому и берегитесь его заблуждений, православные христиане!.. Это – голос, враждебный Толстому, но голос твёрдый, голос религиозной партии. Светская же полемика с Львом Толстым – всегда мечущийся из угла в угол испуганный заяц, коему и сытым хочется быть, и капустку сберечь.

* * *

За высказанные мысли я удостоился получить от людей, храбрых драться чужими кулаками, несколько писем с самою неистовою руганью. Пришлось вести и пылкие разговорные споры.

Эти нападки на Льва Николаевича Толстого за отказ натравливать Соединённые Штаты на Англию переносят мысль мою к недалёкой исторической эпохе, когда Россия сама стояла во мнении всей Европы не лучше, чем теперь Англия: в 1863 г. Польша бунтовала, мы усмиряли её очень неуверенно, а Европа ей рукоплескала. В самом русском обществе было много людей, сочувствовавших полякам, как теперь в Англии не мало бурофилов. Более того: даже столь энергические борцы за государственную цельность империи, как М. Н. Катков, на первых порах ещё обмолвливались фразами, которые свидетельствовали, что в душе они совсем не так непримиримы, как на словах. «Если бы, – писал Катков в январской книжке „Русского Вестника“ за 1863 г., – вопрос состоял в том, чтобы дать Польше лучшие учреждения, чтобы предоставить ей полное самоуправление и национальную администрацию, тогда объясняться было бы легко; тогда всякому русскому можно было бы от души сочувствовать полякам, не становясь изменником своему отечеству». Государь император Александр Николаевич объявил, 31 марта, амнистию всем «из числа вовлечённых в мятеж подданных Наших в Царстве Польском, которые не подлежат ответственности за какие-либо иные уголовные или по службе в рядах Наших войск преступления, сложат оружие и возвратятся к долгу повиновения до 1/13 будущего мая». Что положило конец этому настроению уступок? что заставило его смениться патриотическим озлоблением, не хотевшим более слышать о каких бы то ни было сделках и соглашениях, обратившим временно имя поляка в столь же ненавистное на Руси, как сейчас в Англии, имя бура? Правда, у нас не водили по улицам ослов, гримированных под Крюгера, но зато не позволяли актёрам, одетым поляками, выходить на сцену во втором акте «Жизнь за Царя» и рукоплескали Муравьёву, который, конечно, был не мягче Китченера. Откуда же такой, с Божиею помощью, оборот неожиданный?