Ника вышла из здания госпиталя в Кулибине и, не удержавшись, в который раз посмотрела на своё отражение в стеклянной двери. Раньше видеть себя было противно, она вообще старалась как можно быстрее пробегать мимо зеркал. А теперь не могла просто так пройти у какого-нибудь магазина с большими зеркальными окнами и не окинуть новую себя взглядом. Стыдно, конечно, но так трудно побороть искушение…

Новый облик – пожалуй, один из немногих плюсов путешествия в Мещёру. Ника сбросила пятнадцать килограммов. Ссадины полностью затянулись, а ещё мама настояла на том, чтобы снова сменить причёску, и Ника стала русой блондинкой с ассиметричной короткой стрижкой с длинной чёлкой. После каникул ребята в школе её не узнали.

Зазвонил телефон. Увидев незнакомый номер, Ника сбросила вызов. Она уже заблокировала с десяток номеров, с которых упрямо названивала мама Гордея. Она почему-то никак не хотела взять в толк, что Ника к новому путешествию её сына отношения не имела. И вообще старалась пореже о нём вспоминать. Только вот его мамаша этому активно препятствовала.

Гордею показалось мало одного тура в Мещёру, и он отправился туда снова. Уже месяц ни он сам, ни его группа таких же начинающих кладоискателей не выходили на связь. Хотя, по слухам, среди них затесалась парочка чёрных копателей с сомнительной репутацией, так что…

Ника тряхнула головой. Она безоговорочно запретила себе об этом думать. Пригладила волосы. Ещё не хватало укладку растрепать. Стоять на морозце было холодно, да ещё и без шапки, но Ника всё топталась у дверей госпиталя. Руки мёрзли даже в перчатках, а коротенькое узкое пальто плоховато грело. Зато шикарно выглядело.

Со своего наблюдательного пункта Ника рассматривала деревянную церковку, построенную посреди двора больницы, устроенной в бывшем Остроге. Она всё ждала, когда там покажется кто-нибудь… ну, не из пациентов. Ника не знала, как назывались местные служители, да и были ли они там. Наверное, были. Потому что на сайте епархии точно указывалось, что по средам в полдень здесь служился молебен о здравии. Кто-то же его проводит. Ника даже время для прохождения МРТ подгадала, чтобы зайти в церквушку, когда там точно кто-нибудь будет.

МРТ. Страшноватая процедура, но мама никак не могла успокоиться, ей всё казалось, что обследование после похода до сих пор было неполным. Хотя Ника прекрасно себя чувствовала. Правда, в этот раз в огромной жужжащей капсуле томографа ей снова стало дурно. Но это всего лишь от воспоминания о пещерах.

По больничному двору шёл человек с седоватой бородой. Из-под зимней куртки выглядывали полы длинного чёрного подрясника.

Следуя за священником на расстоянии пары метров, Ника на ходу размотала тонкий шарф, что носила поверх пальто, и накинула его на голову.

Священник исчез за деревянной дверью. Ника последовала за ним и оказалась перед стеной людских спин. Местные молебны пользовались популярностью. Неудивительно. Молитвы о здравии в церкви при больнице.

Ника кое-как, по стеночке, протиснулась внутрь храмика. Ладно хоть в толпе её не станут стыдить за отсутствие юбки.

Раздался мужской голос, и все разом перекрестились. Под напевные слова молебна, которые из-за толпы трудно было разобрать, Ника машинально повторяла всё за остальными, рассматривая высокий деревянный потолок тёплого янтарного цвета и блуждая мыслями по воспоминаниям.

Стоило, наверное, тоже помолиться вместе со всеми. Только о чём? С ней самой всё в порядке. Каждую среду врачи это подтверждают. Мама только не верит. У неё мнительность сильно развилась. Но это тоже не болезнь. Стася, оставшаяся без руки? Женя с испещрённым шрамами лицом и глазным протезом?

Ника шумно выдохнула. О них не то чтобы молиться, вспоминать противно. Может, когда-нибудь. Но не теперь. Теперь оставалось одно важное дело.

Ника, бегло оглянувшись по сторонам, приподнялась на цыпочки. Эта церковка, пожалуй, похожа на ту, в Серпах. Но все церкви чем-то похожи. А вот во снах они всегда разные. Когда кажется, что пол вот-вот проломится, когда со всех сторон слышатся удары, стуки, треск, лязг, вопли и вой.

Уже несколько кошмаров подряд вой становился всё жалобнее. И однажды, в который раз проснувшись с частым пульсом, Ника вдруг ясно осознала, кто это воет и отчего. И что все эти жуткие звуки – всего лишь отчаяние. Те, кто был снаружи, не стремились разрушить церковку или разорвать тех, кто внутри. Они всего лишь хотели, чтобы их пустили внутрь. Столько веков они блуждали в холодном мраке отчаяния, когда рядом мерцали тёплые огни, путь к которым был навсегда закрыт.

Молебен закончился, люди стали расходиться. Быстро крестясь, одни выходили на улицу, другие подходили к священнику.

Ника пристроилась в конец длинной очереди и ещё минут сорок, обтекая потом от духоты, слушала подробные рассказы о чужих симптомах. Когда последняя женщина перед ней наконец отошла от священника, тот устало глянул на Нику и спросил:

– Что у вас?

– Мне надо узнать кое-что про Острог…

– Здесь не справочная.

Ника от такого ответа опешила и только хлопала глазами. Этот священник совсем не был похож на отца Александра из Красных Серпов.

– Идите в музей или архив, а мне некогда, у меня обход больных, – произнёс священник, не глядя на Нику, отвернулся и ушёл. А она так и осталась стоять посреди церквушки в негордом одиночестве.

– Не обижайся на батюшку, – прозвучал совсем рядом старушечий голос. Оказывается, за спиной Ники стояла маленькая бабулечка, всего с полтора метра ростом. – Ему трудно, каждый день больных навещать, а каждую неделю хоронить. Ты чего спросить-то хотела?

– Я насчёт Острога. – Ника с сомнением окинула взглядом старушонку. В конец концов, этот священник прав – с чего она взяла, что здесь все такие же общительные и осведомлённые, как в Серпах. Но, может, попробовать-то стоит? – В семнадцатом веке здесь сидела Виринея, дочь разбойника Еремея. Вы слышали?

Бабуля молча кивнула.

– Так вот, может, вы знаете, где она похоронена? – Ника так разволновалась, впервые произнося эти слова вслух, что пальцы сами собой крепко сомкнулись на перстне, найденном возле урочища. Который Ника так и не отнесла оценщику-антиквару, как советовал отец.

– Знаешь, почему эта улица называется Божедомка? – тихо спросила старушка.

– Н-нет, – протянула Ника. Только сейчас она со стыдом поняла, что не потрудилась это выяснить, хотя так гордилась своими знаниями по Острогу.

– Потому что раньше, ещё до Острога, здесь была устроена Божедомка. Слышала? Это как скудель.

Ника закивала – это слово она знала. И это значило, что века назад где-то здесь в огромных братских могилах закапывали самоубийц, нищих, неопознанных, утопленников и других «заложников», умерших неожиданно, без покаяния и отпевания. Вот, кажется, и ответ на вопрос.

– Так вот, – продолжала старушка. – Скудели потом запретили, но не всякий запрет исполняется, правда? Они так и остались, здесь, недалеко. И сидельцев Острога, тех, кто преставлялся и кого родственники не забирали, туда и свозили.

– Понятно, – вздохнула Ника. Могилы Виринеи ей не найти. – А где, вы говорите, эти… э…

– Больничный парк видела? Так вот, если по нему пройдёшь, то увидишь, что он как бы весь в холмиках. Понимаешь?

Ника снова молча кивнула. План полностью провалился. Других идей не было.

– А тебе по что? – просила старушка, глядя на Нику снизу вверх.

– Я… – Ника даже не успела придумать, что соврать. В окне на фоне кружащих мелких снежинок мелькнуло бледное серое лицо.

Церковная бабушка спокойно проследила её взгляд. Откуда-то Ника знала, что бабушка тоже видела это лицо. Видела, и не впервые. И не боялась.

– Мне надо кое-что передать, – решилась произнести Ника. В ответ на вопросительный взгляд бабушки она разжала кулак. На ладони, покрытой красными следами от крепкой хватки, мерцал перстень.

– Вещь-то какая, – прошептала бабушка. Но в её голосе было удивление, а не алчность, как у ребят при виде монет. – Откуда?

– Нашла, – неопределённо сказала Ника. Бабушка понимающе кивнула. – Только как теперь передать? Я хотела прикопать на могиле Виринеи, но в парке это вряд ли получится.

– Вот что, – после небольшого раздумья произнесла бабушка. – Иди сюда.

Ника пошла следом за согбенной старушкой, и вместе они оказались у большой старой иконы. Только здесь не было ни монеток, ни страждущих, как на образе в Серпах. Только Богоматерь, сложившая руки замком, и Младенец.

– Этак икона называется «Взыскание Погибших», – произнесла бабушка, становясь рядом с Никой. – Она сама сюда приплыла…

– Как это? – быстро спросила Ника.

– Там, где сейчас водохранилище, раньше был город, назывался Мазыйка. Его затопили. А в соборной церкви была эта икона. Никто не знал, куда она делась. Говорили, её спрятали те, кто из города так и не ушёл. Может, это и правда. Но несколько лет назад, когда здесь построили эту церковь, икону прибило к берегу.

Ника только угукнула, подумав, что кто-то просто таким образом решил отдать украденное.

– Это чудотворная икона, – продолжала бабушка. – Видишь цепочку? – И она указала на толстую цепь, протянутую поперёк образа. Цепочка провисала под тяжестью нанизанных на неё крестиков, колец, серёжек и прочих ювелирных украшений. – Те, кто исцелился, приносят сюда вещи в благодарность. Когда наберётся много, их переплавят в дорогой оклад.

Ника хмыкнула, рассматривая «гирлянду» благодарностей. Многим, значит, икона помогла. Может, и ей поможет? Ника глянула на старушку. Протянула ей перстень.

Бабушка только кивнула, потом скрылась в недрах храма, вернулась с огромной связкой ключей. Одним из них отперла замок, висевший в кольцах на стыке рам. Потом аккуратно взяла перстень с ладони Ники и ловко приспособила его на цепочке. И закрыла рамы на замок. Кивнув, бабушка пошаркала прочь, прятать ключи, а Ника осталась стоять, глядя в большие печальные глаза образа.

– Вот что, – прошептала Ника, осмотревшись. – Вы передайте Виринее… её отцу… в общем, пусть они там уже встретятся.

– Радуйся, скорбь нашу в радость пертворя-а-ю-ща-а-я-а, – напевала старушка, отскребая лопаткой воск с большого подсвечника.

Ника, сбившись с мысли, снова посмотрела на образ. Но снова собраться не получилось, напротив, отчего-то стало жутко стыдно.

Ника развернулась и выбежала из церкви. Вдохнула морозный ноябрьский воздух. И как будто взлетела. Как будто рюкзак с камнями, который она до сих пор таскала с собой, исчез.

Стало ясно, что больше не будет слёз по сестре, наконец-то простившей Нику, и не будет мрачных серых злобных лиц, заглядывающих в окна.

Ника снова накрутила свой шарф, натянула перчатки и, держа спину и голову прямо, как учила мама, пошла прочь от бывшего Острога.