Зеркало отражало немолодого мужчину с печальными глазами, под которыми беспричинно чернели круги – Шу хорошо спал, почти не пил, правильно питался, и взяться им было, собственно, неоткуда. Фигура не радовала тоже, не фигура, а вопросительный знак: сутулая спина и выпирающий слабый животик. Казалось, тело одномоментно решило состариться и принялось за это деловито и без промедлений, с какой-то даже немецкой педантичностью, будто выполняло одному ему известный план, причем весьма преуспевая. Он не любил это – случайный взгляд, брошенный на себя в зеркало в магазине, в холле, в лифте, почти всегда пугался своего вида и потом долго ещё шагал с расправленной спиной, как будто пытался исправить то отражение, как будто это можно было исправить.
В родительском доме витали привычные с детства запахи свежестиранного белья (мама до сих пор сушила простыни на веревках, натянутых вдоль длинного, больше семи метров, коридора), куриного супа (Шуриного любимого), банного мыла (папа признавал только эти, немудреного аромата, желтые бруски, поэтому никаких желеобразных или «на сто процентов состоящих из крема» пенных субстанций не покупалось). В ванной ровно и сильно шумела вода и, как только Шура, войдя в квартиру, зажег свет, оттуда выглянула Надежда Сергеевна. Увидев его, разулыбалась: «Игорюша пришел, ты сегодня рано!». Обнялись, Надежда Сергеевна поцеловала «сына» сухим шелестящим поцелуем и ушла в бывшую Шурину, а теперь свою, комнату. Вода продолжала литься и мама со словами «Проходи, Шу, будем ужинать!» пошла ее выключать и вытирать пол, Надежда Сергеевна часто поворачивала кран так, что текло мимо раковины.
Через несколько минут постоялица незаметно оказалась возле Шуры, словно возникала из воздуха, как призрак, и снова поприветствовала: «Игорек, что-то долго тебя не было, я уже и спать легла, глаза просто слипаются. У меня для тебя подарочек, пойдем, покажу!», и поманила Шуру за собой, а мама кивнула, мол, иди, проводи. И он пошел, держа в своей руке ее маленькую сморщенную руку – не рука, а веточка – длинным коридорным переходом, уклоняясь от белых, почти высохших простынных полотен, словно перемещался из реального мира в мир другой, потусторонний, наполненный лишь прошлым и воспоминаниями о прошлом.
Обстановка в бывшей детской изменилась: Шурины стол, софу, книжные полки убрали, сейчас здесь стояла мебель из квартиры Надежды Сергеевны, которую поставили сюда для комфорта и удобства жилицы. Очертания знакомых предметов тонули в вечерних сумерках, а блеклый рассеянный свет лампы под матерчатым абажуром, стоявшей на комоде, создавал на потолке и стенах странные тени, отбрасываемые непонятно чем. «Как в детство попал», подумал вдруг расчувствовавшийся Шу, и сентиментальная слезинка навернулась на глаза, впрочем, он ее сразу вытер, оглянувшись, не видел ли кто его слабости. Шура считал себя натурой романтической и нежной, но Наталина его слезливости не разделяла и в моменты такого его душевного подъёма, глядя на мужа рассудочным математическим взглядом, абсолютно серьезно предлагала показаться эндокринологу, потому что излишний драматизм указывает на явные проблемы со щитовидкой.
Но сейчас жены рядом не было, а был он, Шу, были родители, и Надежда Сергеевна, пусть не в себе, но с ним, и будет вкусный ужин, а потом чай, и, может быть, он уснет у телевизора, и отец сделает потише, а мама укроет его и выключит верхний свет…
– Шурочка, сынок, тебе огурчики маринованные открыть? Будешь? – кричит из кухни мама.
– Да, мама! Буду!
– А помидорки?
– И помидорки, мама, тоже буду!
10 января 2022 года