В регистратурном зале клиники доктора Леонида Гроссмана звучала музыка арфы. Ольга огляделась и в углу рядом с окном увидела молодую арфистку в голубом концертном платье, перебирающую струны инструмента. Ольга узнала музыку, это была песня «Среди долины ровныя». «Надо же, – подумала она, – как встречают! Интересно, здесь тех, кто первый раз пришёл, шампусиком не угощают?»
Девушка в зоне информирования посетителей, заметив ироническую усмешку Ольги, поспешила объяснить:
– Музыка арфы настраивает потенциальных клиентов на доброжелательный лад. Создаёт ауру обоюдной заинтересованности.
Ольга согласно кивала, рассматривая прейскурант на услуги клиники, дойдя до последней страницы, подумала: «Да-а-а, доброжелательность при таких ценах необходима. Классная, между прочим, идея. Нужно взять на вооружение и в своей адвокатской конторе поставить музыканта со скрипочкой, пусть „Полёт шмеля“ Римского-Корсакова играет. Зверская музыка, сразу наших клиентов на нужный лад настроит».
К Гроссману Ольгу допустили не сразу, а только после предъявления вишнёвого удостоверения сотрудника Следственного комитета. Она давно являлась внештатным сотрудником и имела статус консультанта-психолога, но удостоверением козырять не любила, а здесь пришлось.
Кабинет Леонида Лазаревича показался ей таким же огромным, как и регистратурный зал, только без арфы, зато здесь царствовал массивный стол для конференций человек на сорок. Он стоял в середине комнаты в окружении развешанных по стенам портретов выдающихся медиков. В самой большой, витиеватой раме красовался лик «отца мировой медицины» Гиппократа. Венчало кабинетную композицию рабочее место профессора Гроссмана. Хозяин, увидев Ольгу, указал ей рукой на кресло с противоположной стороны стола. Однако Ольга несогласно покачала головой и двинулась ближе к месту, где в кресле, больше похожем на трон, сидел совершенно рыжий, рыхлый, с жёлтой суточной щетиной на лице владелец клиники профессор Гроссман. Его руки с закатанными до локтей рукавами белого халата тоже были рыжими от конопушек и золотисто-седых волос. От профессора пахло алкоголем.
– Ночь выдалась тяжёлой, – будто оправдываясь, сказал Леонид Лазаревич и, взяв с блюдечка ломтик лимона, сунул его в рот, – с автокатастрофы доставили четырёх человек. Резали до утра.
– Отчего к вам? – полюбопытствовала Ольга. – Есть же клиники скорой помощи?
– Мы оказались ближе всех. А они пребывали слишком близко к смерти. Трёх удалось спасти… – Профессор слегка прищурил глаза и игриво поинтересовался: – Какими ветрами вас занесло ко мне, красавица из Следственного комитета? Где мы провинились? Что нарушили?
– Австралийскими ветрами, Леонид Лазаревич, – вздохнула, чуть улыбнувшись, Ольга.
Гроссман, резко подавшись вперёд, рявкнул:
– Что с Региной?!
– Всё нормально, – поспешила успокоить профессора Ольга, – она жива-здорова.
– У неё неприятности с законом? – всё ещё волнуясь, вопросил Леонид Лазаревич.
– Я здесь, чтобы в этом разобраться.
– Значит, всё-таки влипла во что-то, рыжая бестия, – выдохнул профессор, откидываясь на спинку кресла. – Ну правильно! Отца рядом нет – твори что хочешь!
Ольга дала Гроссману минутную паузу, чтобы успокоиться, затем попросила:
– Леонид Лазаревич, расскажите о здешних знакомых Регины. Меня интересуют те из них, которые по каким-либо причинам могли посещать её в Австралии.
– Её? – удивился Гроссман. – Или его?
– И его, – поспешила ухватиться за фразу профессора Ольга. – Вы имеете в виду Бориса Эздрина? Он разве бывал в Сартове? У меня имеются данные, что Эздрин подал документы на выезд в Израиль, когда работал в пермской больнице. Сразу после этого уволился и из города исчез. Нигде более не регистрировался. Выехал из страны через два года из Петербурга. Эти два года убытие откладывал. Хотя получил в консульстве Израиля визу на въезд. Сообщал о задержке лично. Причины указывал разные, но все убедительные. Вы в курсе, где он обретался всё это время?
– Да в курсе! – равнодушно махнул рукой Гроссман. – Здесь он пребывал, в Сартове. Борис с Регинкой жил у меня в доме, без прописки и регистрации. Работал в моей клинике – тоже без оформления. Жадный был, скотина! На вольготное жильё в Израиле копил. Всё, что зарабатывал, перечислял матери. При этом пользовался моей платёжной картой. Его матушка там давно. Полностью до копейки перечислял, даже на здешнее проживание не оставлял. За счёт нас с женой кормились…
Ольга удивилась и спросила:
– Вас его предпринимательская деятельность устраивала?
Гроссман вздохнул:
– Моё еврейское сердце слишком мягко к чадам своим. Потом я всё ждал, когда это закончится. И закончилось… закончилось… Подцепил-таки мой зять жирную рыбу в виде очередного пациента. Выехать-то выехал, а икру из рыбины доил везде, где жил. Расстояния ему, стервецу, не помеха, а может быть, и по сей день доит. К нему за этим делом мужики и в преисподнюю пожаловали бы…
– Фамилия, имя, отчество у рыбы есть? – У Ольги от волнения высохло во рту.
«Эта рыба, побывавшая в Австралии, может быть фигурантом в деле, и не второстепенным. Если, конечно, повезёт», – подумала Ольга, а вслух спросила:
– Списки пациентов доктора Эздрина можете представить?
Гроссман с удивлением посмотрел на гостью:
– Я лиц-то их не видел! Вернее, видел наверняка, но не знаю, что это именно они. Какие в этом случае документы? Каждый пациент имел свой код. Могу представить их медицинские карты. Пациент ХХ1, ХХ2, ХХ3 и так далее… Вы в курсе, чем занимался Борис Эздрин?
Ольга отрицательно покачала головой, разочарованно подумала: «Размечталась, повезёт!»
Гроссман продолжал:
– Он андролог9, ко всему прочему филигранный хирург, занимающийся пенэктомией10 и фаллопластикой11. Вы знакомы с такой специализацией или требуются разъяснения?
– У меня было дело об отсечении ревнивой женой детородного органа у неверного мужа, так что приходилось разбираться.
– Ну и славно, – обрадовался профессор, – приятно иметь дело с осведомлённым человеком. Я так понимаю, теперь вам не надо объяснять, какого качества были у моего зятя пациенты. Не все, конечно, некоторые…
– Не поняла?
Гроссман вскинул обе руки вверх и рассмеялся громко, с хрипотцой:
– Вы, женщины, приходите к пластическому хирургу увеличивать грудь, а богатые, облечённые властью мужики тоже кое-что приумножают. Им льстит приятная тяжесть в штанах, и чем больше и тяжелее долото, тем лучше. Но делают они это секретно, без объявлений и за очень-очень хорошие деньги. Такие операции проходят в несколько этапов и растянуты во времени. Есть незаконченные, поэтому своего хирурга они и на краю света найдут.
Ольга понимающе кивнула и поинтересовалась:
– Леонид Лазаревич, Регина ваша единственная дочь?
Гроссман насупился.
– Во что она вляпалась, Ольга Анатольевна? – с мольбой в голосе спросил Гроссман. – Я уже похудел от переживаний…
– Минуточку. – Ольга набрала номер на сотовом телефоне, спросила: – Могу сказать профессору причину нашего интереса?
Получив ответ, продолжила:
– То, что я скажу, дальше этого кабинета выйти не может. Это вы понимаете, Леонид Лазаревич?
Гроссман приложил указательный палец к губам и прошептал:
– А Иде можно? Это моя жена. Она тоже ни-ни.
– Нет! – резко отрезала Ольга, но потом смягчилась: – Пока нет. Дело в том, что их с Борисом автомобиль был использован как орудие убийства. Правда, ни Регины, ни её мужа в это время в городе не было. Они на три дня уезжали на водопады. Вернее, Регина вывозила Бориса подышать воздухом.
Лицо профессора выразило крайнее удивление:
– Она его вывозила? Почему? Регинка садится за руль под дулом пистолета, боится. Он что, сам не в состоянии?
Теперь удивилась Ольга:
– Вы не в курсе? У Бориса инсульт, он парализован.
Гроссман сжал кулаки и закрыл ими глаза, застонав громко, со слезами:
– Ой, дура! Ой, я идиот! – Он качался из стороны в сторону и повторял: – Ой, дура! Ой, я идиот!
Слёзы текли у него из-под огромных рыжих кулаков.
– Я прогнал её от себя. Она не хотела ехать с Борисом. – Гроссман отнял руки от красных, опухших глаз и, вынув из тумбы стола початую бутылку коньяка, налил стакан, выпил его тремя большими глотками. – Я прогнал её потому, что она нарушила врачебную этику. Она рассказала одному из своих пациентов о проделках его жены, тоже нашей клиентки. Регина была любовницей этого стервеца. Он узнал и убил жену. Тогда я выгнал дочь к чёртовой матери. Она никакой не врач, но она всё равно моя дочь…
Гроссман вылил остатки коньяка в стакан, выдохнул:
– Регинка там пропадёт, пропадёт!
– Леонид Лазаревич, я пришлю вам её адрес, позвоните, поговорите.
Гроссман отставил стакан и спросил с надеждой:
– Вы думаете, это возможно?
– Сейчас всё возможно. Сотовая связь доступна на каждом континенте.
– Вы мне советуете?
Ольга кивнула.
Звонок городского телефона разбудил задремавшего на диване Исайчева. Ночь была суматошной, попасть домой не получилось, и теперь, заказав в буфете Следственного комитета два бутерброда, он решил, дожидаясь доставки, прилечь на диван и уснул. Звонок был требовательный, резкий, по внутренней связи.
– Да, – дотянувшись до трубки, прохрипел непроснувшимся голосом Исайчев. Закашлялся и повторил уже звонче:
– Исайчев. Слушаю вас.
– Разбудила, что ли? – услышал Михаил вопрос эксперта Галины Николаевны Долженко. – Ночь была карнавальная или домой не пускают?
– Галя, ты? Когда меня моя Копилка домой не пускала? Бог с тобой… Что хотела?
– Я-а-а… – растягивая местоимение, проговорила Долженко. – Вчера ко мне забегал майор Васенко, мы пообщались, и я кое-что вспомнила. А именно: он упомянул дело, где женщина над входом в свой дом повесилась. Роман назвал необычную для нашего слуха фамилию, с подвыпердом, – Тодуа. Она в мозгу засела и пошевеливалась. Я и так и этак свою голову мучила и все же решила: не проходила никакая Тодуа в экспертизах. Зуб даю! Почему? Как так? Самоубивица ведь? Недовольство во мне возникло и всю меня разволновало. Решила память свою заплесневелую освежить и в это дело нос сунуть.
– Там самоубийство без отягчающих, чистое, – уточнил Исайчев.
– Ты впереди бабушки козлом не скачи. Дослушай и не перебивай! Едрит твою картошка! У меня по этому поводу другое мнение, – резко оборвала Михаила эксперт. – Зайди, кое-что покажу…
– Галь, можно я поем? – жалобно пискнул Исайчев. – Вчера с обеда не жравши. Заказал два бутерброда в буфете, жду, когда принесут. Через полчасика заскочу, пойдёт?
– Нет! – гаркнула в трубку Галина Николаевна. – Иди сейчас, через буфет, и мне пару бутербродов захвати. Я пока кофею погрею!
– Хорошо! – согласился Исайчев.
В кабинете эксперта вкусно пахло миндальным кофе. Долженко приняла из рук Исайчева тарелку с бутербродами, приподняла покрывавшую их салфетку, вставила в щёлочку нос, вдохнула:
– Чур, мои с рыбой, твои с котлетами!
– Чёй-то! – удивился Исайчев. – Каждому по одному брал…
– Не перечь, – нахмурилась Галина Николаевна. – Для моих старых костей фосфор нужен, а мясной белок при подагре вовсе не гуд.
– Где ты в котлетах мясо унюхала? Там его отродясь не было, – попытался воспротивиться Исайчев.
– Тогда тем более тебе с котлетами. Давай уже садись. Кофей стынет.
Выпив горячего напитка и съев бутерброды, Галина Николаевна кокетливо промокнула салфеткой губы и, как в прошлый раз с Васенко, вынула из ящика стола уже не зелёную, а красную папку с надписью: «Копии экспертиз».
– Может, тебе это что-то даст. – Долженко нажала пальцами на увлажняющую подушечку, перебрала листочки, извлекла один. – Давай с начала… Майор Васенко доложил, будто у вас в производстве дело неких КЕКСов. Фамилию назвал – Тодуа. Она-то меня и торкнула. Майор мне историю её рассказал. Оказалось, историю помню, а фамилию нет. Как так? Вроде склероз меня пока не посещал. Подтянула я это дело, листочки послюнявила и поняла почему. Фамилия Тодуа никогда не проходила ни по экспертизе, ни по ориентировкам. Это всё я тебе в телефонном разговоре уже доложила, главного, правда, не сказала. А главное: Тодуа нет, а Светлана Кобзарь есть. По Светлане Кобзарь в деле лежит заключение патологоанатома. Вывод: чистый, не отягощённый чьим-либо вмешательством суицид. Я это заключение тогда ещё читала. Сразу после самоубийства. Меня оно не устроило. Приказала экспертной службе провести контрольное сканирование трупа. Его сделали и положили результаты в архив. Почему? Кто такая Светлана Кобзарь? Папа-генерал? Так когда это было? Да и помер он, кажись, года три назад. По-моему, следаки заключение врача лучевой диагностики даже не смотрели – посчитали проформой. У меня в тот момент на работе завал был, и заключение легло в архив, мною не читанное. Каюсь, мой грех! В общем, следователи отписались и успокоились. После разговора с Романом Васенко я, старая грымза, откопала заключение и ой-ё-ёй как много любопытного увидела…
– Например? – заинтересовался Исайчев.
– Например, – с явным вызовом бросила Долженко, – рёбра у неё в пяти местах поломаны. Поломаны в разное время. Селезёнка, печень, почки травмированы. Нос сломан. Малые кости ступней перебиты во многих местах. На ногах сильнейший травматический варикоз. Её последние полгода били! Причём регулярно и жестоко. Миша, она повесилась потому, что не могла этого терпеть. Её довели до этого. Здесь явная статья 110 УК РФ12. Едрит твою картошка!
– Галя, давай ещё по кофейку, – попросил Исайчев, содрогнувшись, будто замёрз. – Что-то жутко стало…
Ставя перед Михаилом новую чашку с напитком, Долженко вздохнула:
– Возвращай, начальник, дело на доследование.
– Её по желанию мужа кремировали! – ощерился Исайчев. – В деле лежит заключение патологоанатома, а там всё чики-пуки. Интересно, сколько этому анатому деньжат отвалили? Прямо сейчас поеду и морду набью стервецу…
– Ты своим мерзавцам морды бей! – разозлилась Долженко. – Моим сама исполню… Я, Миша, всё это сказала не для того, чтобы ты ручищи распускал, а для того, чтобы по новой возбуждался. Я справочки навела, у неё муж знаешь кто? Константин Тодуа! Без пяти минут депутат Федерального собрания. Кабы не ускользнул!
– Ты думаешь, это муж? Погоди… Кира рассказывала, что последний год он с женой не жил. Лечился за границей. Вроде у мужика онкология предстательной железы. Если так, то ему не до жены было. У тебя заключение врача лучевой диагностики здесь?
Долженко согласно кивнула.
– Давай! – рявкнул Исайчев. – Буду навещать без пяти минут депутата Федерального собрания. Пусть прояснит ситуацию. Он, полагаю, не всё время отсутствовал. Выходит, его супругу кто-то регулярно избивал, а муженёк вроде не в курсе? Во всяком случае, во время следствия Тодуа об этом ни разу не обмолвился. Странно!
Галина Николаевна покопалась в красной папке, но прежде чем протянуть подполковнику бумагу, добавила:
– Твоя жиличка Кира Светлане Кобзарь близкой подругой была. Так?
– Так!
– Прежде поговори с ней и с Ольгой. Жена у тебя психолог, а психолог в этом деле значимая фигура. Не гони коней, Михаил, потихонечку… потихонечку… поспешай не торопясь… Едрит твою картошка!
Михаил в раздумье снял очки и, как всегда в эти минуты, машинально вынул из кармана носовой платок, протёр им стёкла, водрузил на место.
– Вся предварительная версия летит к чёртовой матери. Самоубийство Светланы в неё никак не лезет. Мы полагали, это месть. Звягинцеву, Строганову убивали, Киру тоже пытались убить, причём не являя лица, а тут вон чего! Если Светлану избивали долго, получается, она знала своего мучителя. Хотя погоди… Васенко считает, что Строганова тоже знала своего убийцу.
Долженко усмехнулась:
– Считает? Дошло, наконец… Если тебе, Михал Юрич, интересно моё мнение, тогда скажу так: в этом деле хозяйничает один человек, и вы правильно завязали их в общую версию.
– Завязать-то завязали, – вздохнул Исайчев, – да только за какой узелок ни потянешь, новый появляется…
– Ничего, Мишаня, – ласково промурлыкала Галина Николаевна, – наступит тот день, когда и ты поймёшь, что всё это совершил дворецкий! Едрит твою картошка!
Кира услышала, как кто-то тихонько поскрёбся в дверь её комнаты. Она предполагала кто и очень не хотела, чтобы именно он увидел её больной, с опухшим от бесконечных соплей носом, с красными веками. Хотя она ждала, скучала, поэтому кое-как, расчесав пятернёй волосы, прохрипела: «Войдите!» – и быстро натянула одеяло до самых глаз.
– Привет, Мышка-норушка! Болеешь? – Роман присел на край кровати, попытался стянуть с лица Киры одеяло. – Не упирайся, задохнёшься…
– А ты заразишься. – Кира изо всех сил обеими руками держалась за одеяло. – Я больная, с температурой и некрасивая.
Роман наклонился, прикоснулся губами к её лбу. Кира зажмурилась, а он усмехнулся и с ещё большим усилием потянул одеяло на себя:
– Гюльчатай, покажи личико? Должен же я увидеть девушку в натуральном виде. Пусть больную, а то как на тебе жениться?
Кира резко открыла глаза и отпустила одеяло:
– А ты собираешься?
– Я столько времени гроблю на вас, барышня, – даром, что ли? – Роман, собрав счастливые морщинки вокруг глаз и обхватив голову Киры ладонями, поцеловал её в губы. – Ты не устала хворать здесь? Может, поедешь недужиться ко мне?
– А можно? – взволновалась Кира.
– Можно? Нужно! Иначе арестую!
За спиной Романа кто-то тихонько крякнул, и майор, обернувшись, увидел дочь Ольги – Зосю. Она с подносом и изумлённым лицом стояла подле кровати. На подносе парила чашка с ромашковым отваром.
– Дядя Рома, вы целуетесь? У вас любоф-ф-ф?
Кира вновь потянула одеяло на себя, а Васенко, хитро подмигнув девочке, спросил:
– Зоська, тебе сколько лет?
– Скоро четырнадцать!
– Чего тогда спрашиваешь? Конечно, любоф-ф-ф!
За окном, во дворе дома, послышался шелест колёс. Зося поставила отвар на тумбочку и пошла на выход, у двери обернулась и иронично заметила:
– Чуете? Мама приехала на обед, сейчас войдёт сюда, прячьтесь… Кира, ты ему не верь. Роман Валерьевич обещал, как вырасту, жениться на мне. – Она окинула майора насмешливым взглядом. – Я тогда согласилась, хотя точно знала – за лысого замуж не пойду! Вот!
Зося едва успела заслониться створкой двери от летящей в неё подушки.
– Я тебе задам, маленький чертёнок! – воскликнул Роман и, обращаясь к Кире, спросил: – Может, ты тоже лысых не любишь?
Кира присела на кровати:
– Как раз наоборот. Лысые не будут терять волосы на чужих подушках. Банально, но это так! Иди, Роман, встречай хозяйку. Я пока приведу себя в порядок. Сегодня у меня появилось, что вам рассказать. Копалась в интернете и вспомнила. Была у нас в школе неприятная история…
В кухне царила суматоха: Зося расставляла глубокие тарелки, Роман внимательно наблюдал за закипающей кастрюлей с борщом – было велено не перегреть. Сама хозяйка строгала помидорно-огуречный салат. Увидев Киру, поинтересовалась:
– Ну, ты как? Выглядишь неплохо, температура есть?
Кира махнула рукой:
– Оля, не беспокойтесь! Всё нормально. Чем помочь?
Ольга окинула взглядом стол, скомандовала:
– Нарежь хлеба. Роман любит чёрный. Он говорит, ты что-то вспомнила?
– Вспомнила, – согласилась Кира. – Давайте пообедаем, и я расскажу. – Она указала головой в сторону гостиной: – Там, у камина…
– Кстати, на второе у нас суси13. Купила сегодня в баре рядом с конторой. Кто будет?
Все, кроме Романа, подняли руки. Майор, поморщился, изрёк:
– Мне лучше вторую тарелку борща. Вы знаете, почему японцы не едят борщ? Они думают, что на запах русского борща придут медведи. А вы не боитесь, что на запах суси придут японцы? Зачем нам тут японцы?
Ольга, которая с удовольствием поглощала суси, вдруг остановилась и с удивлением воззрилась на Васенко:
– Действительно, зачем нам здесь японцы? Я как-то об этом раньше не задумывалась. Успокаивает одно: в России японцами притворяются корейцы. Хотя хрен редьки не слаще. – Ольга решительно встала из-за стола: – Зося, пожалуйста, помой посуду, а мы пойдём в гостиную пошушукаемся. Пора.
Гостиная в доме Ольги была особым местом. Хозяйка гордилась ею и называла «комнатой для тёплых бесед». Здесь всё было миниатюрным, кроме огромного окна – шириной в полную стену и высотой в два этажа. Окно выходило в сад. В правом углу рядом с окном рос жасминовый куст. Весной, когда куст зацветал, дом наполнялся дивным запахом земляники, смешанной с запахом раздавленной пальцами вишни и дедовским табаком из заветной жестяной коробочки. Особой любовью хозяйки был удостоен камин. Он, выложенный диким камнем, в радость хозяйке пылал яростным огнём. Кормился очаг исключительно дубовыми дровами с добавлением вишнёвых для запаха и красивого пламени. Дровами в доме занимался Михаил. Низкие полукруглые диваны, пара бескаркасных мягких кресел-груш и в середине низкий журнальный столик создавали славную атмосферу, в ней хотелось делиться приятными впечатлениями, вести, не повышая голос, душевные беседы. Сейчас случай был иной. Но что поделать? В доме Исайчевых не было мест для неприятных разговоров.
Кира с Ольгой расположились рядом с огнём, вытянули ноги, а Роман извлёк из кармана записную книжку, простой карандаш, сел на диван, приготовился слушать и делать пометки.
– Ну? – спросил он нетерпеливо.
– Я вспомнила вот что: в нашей школе в старших классах было два коллектива – КЕКСы и трое гитаристов – пацанов из параллельного класса. У них тоже было что-то вроде трио бардов. Сами писали тексты, сочиняли музыку. Руководил этой группой некто Сергей Иванников. То, что Серёжка завидовал нам, было очевидно. Особенно Иванников испытывал зависть к Ксюхе. Именно она была предводителем КЕКСов. Завидовал всему. Тому, что у Ксюхи пальцы длинные и тонкие – лучше обхватывают гриф гитары. И тому, что гармония её музыки более совершенная. Тому, что в стихах её песен больше смысла и инструменты у коллектива качественнее. А откуда качество? Школа нас не спонсировала. Это Ксюха однажды растрясла свою многолетнюю копилку. Ей родители давали денежку на завтраки, мороженое, кино, а она монетки в бутылку из-под пепси-колы складывала. Мы, конечно, от каждого бутерброда половину отдавали голодающей подруге. А как по-другому? Она не только для себя старалась. Для всех! Для КЕКСов. Знаете, мы когда в музыкальный магазин за заказанными гитарами пришли и Ксюха свою бутылку с монетами на прилавок выставила, продавщицу чуть удар не хватил. Как она орала, боже мой: «Ты чего, девонька, на паперти стояла?! Я ж их полдня считать буду!» Ксюха никогда за словом в карман не лезла – и тут не сплоховала, ответила: «Если бы я на паперти стояла, я с такой деньгой за колбасой бы пошла, а не за гитарами!» Подошла заведующая, выслушала, вошла в положение, позвонила в соседние магазины. Оттуда прибежали продавцы, им оказалась мелочь на сдачу нужна. Они Ксюхину бутылку вмиг пересчитали и растащили, да ещё спасибо сказали. Так вот… Сергей где-то узнал о конкурсе на лучшую бардовскую песню. Пошёл с этим к директору школы денежек на билеты поклянчить, а директор вместе с педсоветом приняли решение послать не его группу, а нашу, и не только билеты оплатить, но и проживание. Мы об этом ничего не знали. Узнали, когда накануне в перерыве между репетициями пришли обратно в зал и увидели перекусанные кусачками струны, разбитые молотком гитары и Серёжку с серым, будто заплесневелым, лицом и глазами, взгляд которых был не здесь… На Ксюхин вой в актовый зал прибежал не кто-нибудь, а Коста Тодуа. Увидев картину разгрома, он, недолго думая, надел Серёге на голову мусорную урну, похожую на металлическую юбочку с рюшкой на поясе. Надеть-то надел, а снимал железяку уже трудовик: резал ножницами по металлу. Освобождали Иванникова часа три. Когда освободили, он сказал тихо, будто для себя: «Я вас всех убью! Запомните, убью!» Больше в школу бедолага не вернулся, перевёлся в другую. Так вот… Вчера, копаясь в интернете, наткнулась на знакомое лицо – Сергея Николаевича Иванникова, большущего московского чиновника, женатого на дочке владельца золотоносного прииска на реке Бодайбо в центральной части Патомского нагорья. Эдакий франт в очках единичной серии «Майбах». Их в мире всего штук пятьдесят выпущено. Оказалось, он часто бывает в Сартове, навещает родителей. – Кира окинула взглядом присутствующих и виновато улыбнулась. – Вот как-то так… извините.
– Откуда знаешь про очки серии «Майбах»? – Роман пересел ближе к Кире
– Это просто. Увеличиваешь, вырезаешь, гуглишь, и он тебе выдаёт картинку. Это точно серия «Майбах».
– Можешь показать?
Кира вынула из кармана комбинезона сотовый телефон и, поводив по дисплею пальцем, передала аппарат Роману.
– Нет! – разочарованно воскликнул Роман. – Это не те очки, которые я видел в хранилище вещдоков. Те были тоже ничего себе! Но не эти. Значит, это не он.
Дверь из прихожей открылась, и в её проёме показался Михаил Исайчев:
– Я, пока раздевался, слышал ваш разговор. Очки, возможно, не те, но появился человек, который может иметь и любит дорогие эксклюзивные очки. Это немало.
Ольга подошла к мужу, чмокнула в щёку и спросила:
– Есть хочешь? Пойдём, накормлю.
Михаил отрицательно покачал головой, присел на место Ольги в кресло-грушу, вытянул длинные ноги к огню.
– Ноги замёрзли. На улице снег выпал, а я в форменных ботинках. Пора обувку менять. Есть не хочу. Сейчас гостевал у Долженко, она бутербродами с кофе накормила и не очень хорошую новость преподнесла…
Роман недовольно крякнул:
– Что бабушка русской экспертизы ещё накопала? Я по её наущению вновь возбудил дело Елены Строгановой.
– А теперь мы будем снова возбуждаться по делу Светланы Тодуа.
– Как! – воскликнула Кира. – Света покончила с собой! Разве это не так?
Роман положил на плечо девушки ладонь, стараясь успокоить, спросил:
– Михал Юрич, ты хочешь сказать, её подтолкнули? И у Долженко есть доказательства?
– Есть, – горько усмехнулся Исайчев, – и моя жена, как всегда, оказалась права. Она месяц назад предупреждала: все наработки предыдущих товарищей надо выкинуть в корзину и начать вновь. – Михаил послал Ольге воздушный поцелуй. – Кира, расскажи-ка подробнее о Константине Тодуа и Свете. В общем, по твоим прежним воспоминаниям их портреты нарисованы достаточно чётко, посему меня интересует последний год их жизни. Год перед трагедией. Ты в курсе, что у них происходило? Она делилась?
– Ты думаешь, это Коста? – совсем поникшим голосом спросила Кира. – Не хочу в это верить. Не-хо-чу…
Ольга почувствовала, как от Киры запахло пеплом и вулканической лавой. «Она злится», – решила Ольга.
Михаил мельком взглянул на жену и едва уловимо кивнул.
«Он тоже чувствует! – обрадовалась Ольга. – Научился, наконец, улавливать запах эмоций… Странно реагирует девушка: на лице растерянность, а внутри злость».
Михаил поднялся с кресла и на ходу, прикуривая сигарету, направился к окну. Подойдя, открыл форточку.
– Я вползатяжки, в форточку, – виновато прокомментировал он, – уши без курева опухают. Ты говорила, муж бил Свету?
– Бил! – тряхнула головой Кира. – Она изводила Косту ревностью! У Светки на эту тему была паранойя. Она на женщин смотрела, причём на любых, с точки зрения, спал её муж с ней или нет. Коста для Светки был равен жизни. В последний год у них что-то происходило, но подруга замкнулась, на контакты ни с кем из нас не выходила. Естественно, что у них там было, мы не знали. У Косты обнаружили неполадки с предстательной железой. Его полгода в Сартове не было. Мотался между Москвой и Израилем. Светка детей по бабушкам растащила и зависала на телефонах. Косту вылавливала. Он вернулся и домой почему-то не поехал. Жил в офисе. Пристроил рядом что-то вроде личных апартаментов. Светка истерила. На работу ходить перестала. Коста сам почти не приезжал, присылал нарочного с продуктами.
– Она разве работала? – удивлённо спросил Роман.
Кира кивнула:
– Это мы её уговорили. Дети в школах, а Светка одна как сыч по своему замку болтается, прислугу по углам гоняет.
– В какой организации она работала? – выдохнув в форточку струйку дыма, спросил Михаил.
– Где она без образования могла работать? Горничной в ведомственной железнодорожной гостинице. Сутки дежурит, двое дома. Работа не ахти какая, но в коллективе.
Михаил, докурив сигарету, вернулся, сел на диван рядом с женой, спросил:
– Как Константин Тодуа относился к столь непафосному статусу своей второй половины? Горничная в гостинице? Его жена! Для Косты это катастрофа, как он терпел?
– Светка не говорила, а он не интересовался. Подруга не носила его фамилию. Как была Кобзарь, так и осталась. И это вовсе не её идея. Константин до свадьбы уведомил будущую супругу, что фамилию Тодуа нужно заслужить. Получается, она так и не заслужила.
– Когда вы с ней последний раз встречались или говорили? – уточнил Михаил.
– Ой! – Кира взмахнула рукой. – На последних ежегодных посиделках в День святого Валентина. Это почти полтора года назад, а разговаривали по телефону за три дня до трагедии. – Кира замолчала, задумалась, вспоминая. Затем суетливо застрекотала: – Нет… нет… ничего особенного она не говорила. Сообщила о выписке из больницы. Вроде с лестницы упала, ребро сломала. Голос у неё был спокойный, но какой-то тусклый. Я попеняла: почему не сообщила? Светка вдруг вскрикнула, сказала, будто молоко на плите убежало, трубку отключила. Мне тогда показалось, она специально разговор прервала – вероятно, устала.
За окнами потемнело, усилился ветер. На улице зажглись фонари, их свет выбелил половину сада. Вторая половина погрузилась во мглу, и каждый сидящий в гостиной видел в этом сумраке оживавших ночных призраков. Ольга поспешно встала с дивана, быстро подошла к окну, резкими движениями задёрнула тяжёлые занавеси – не любила она темноты, особенно во время тяжёлого и неприятного разговора. Михаил тоже поднялся, пошёл по залу, включил дополнительный свет; стало спокойнее.
– Кира, почему вы злитесь? – неожиданно спросила Ольга.
– Да, да, – согласно покивал Михаил, – мне тоже показалось, что вы злитесь.
Роман удивлённо посмотрел на супругов, потом на Киру.
– Нет-нет, – поспешила заверить Кира, – всё нормально. Хотя… – Девушка виновато посмотрела на Романа. – Я виню себя за то, что не перезвонила, надо было… Может быть, если бы не оставила тогда её одну, разговорила, вызвала на откровенность, то…
– Перестань, – раздражённо бросил Роман, – она сама отключила трубку!
– Если она была одна, – твёрдо, почти озлобленно сказала Кира, – она не могла кипятить молоко. Сыновья давно жили у бабушек. У Светки с детства непереносимость молочного белка. Мы все это знали и никогда не предлагали ей ничего молочного. Полагаю, во время разговора кто-то появился…
– И что в этом такого? – взъерошился Роман.