КОФЕ В ХУРГАДЕ
С этим городом или курортной деревушкой, как вам больше нравится, у меня сложные отношения. Были пройдены все стадии: отрицание, гнев, торг, депрессия, принятие.
Отрицание. Этого не может быть. Я здесь ненадолго. Может быть год. Работа интересная и погода хорошая. Но я точно не буду здесь жить.
Гнев. Послушайте, местные граждане, как можно швырять мусор, где придётся? Вам самим не противно? Дамы, как можно заматывать волосы косынкой в полосочку, натягивать розовые леггинсы в цветок и сверху бесформенное нечто в крупную клетку, и всё это одновременно? Ходячий инфаркт Славы Зайцева! Люди, выучите правила дорожного движения, не обязательно парковать машину непосредственно у входа в кафе, пару метров можно и прогуляться.
Торг. Ничего, ничего… Ещё годик. И всё. Ну два. Зарплату подняли, в отпуск отправили. Побывать на родных землях, вдохнуть дождевую свежесть, съесть йогурт, подержаться за берёзку, купить оригинальные кроссовки.
Депрессия. Засосала африкано-восточная пучина. В сладких мечтах – шашлычные посиделки с родными и друзьями. Серьёзно, три года без дождя? Нет, здесь никогда не научатся делать настоящий кефир. Товарищи арабы, женщина, надевшая открытое платье, не является доступной. Просто жарко, и она на отдыхе! Нет, не нужно мыть мою машину у магазина грязной тряпкой! Нет, я не хочу купить пирамидку из алебастра!
Принятие. А впрочем… Миллионы людей мечтают оказаться на моём месте. Здесь всегда тепло, и нет необходимости иметь комплекты одежды и обуви на все сезоны, потому что сезон один – да здравствует футболка! А вот и зимняя клубника, ягода к ягоде, в своей шокирующей дешевизне. И море. Всегда море. То сине-серое, в шапке из ватных облаков, то лазурно-бирюзовое под плоским голубым небом.
Кафе возникают здесь с удивительной мгновенностью. Потому что новоявленные бизнесмены не скованы бюрократической многоступенчатой машиной оформления бумаг. Вот и выскакивают новые кафе, словно сыпь у подростка. В меню кальян, крепкий чёрный чай с мятой и, естественно, дань моде – капучино. Только не спишите, ведь здесь не скованы и международными стандартами.
Слышу, как матёрый местный бариста обучает новенького:
– Молоко должно быть горячим, почти кипяток. Пену не обязательно. Главное, кофе должен быть горячим, гости так любят.
Лучезарно улыбаюсь и прохожу мимо. Надёжнее туда, в брендовое место с профессиональным оборудованием, где всё автоматизировано, а за столиками вальяжничают местные ценители и европейцы, протестировавшие все круги капучинового ада.
Кофе и круассан. Много ли надо?
КОФЕ В СРЕДУ
Невнятный день среда. И ни туда, и ни сюда. В среду ни у кого нет оправданий недоделать что-то и уйти пораньше.
Силя встала сегодня рано. Силя – это сокращённо от Сильвестрина. Во всём виновата мама, которая назвала дочь во время отсутствия папы и душевного равновесия, в честь любимого мужественного импортного красавчика Сильвестра Сталлоне.
Незнакомым людям, с которыми не предвиделось дальнейших встреч и тесного общения, Силя представлялась Светой, во избежание вопросов, взглядов и объяснений.
Так вот, этим посредственно-средним утром Силя проснулась ни свет ни заря. Решающий день. Её проект либо примут, либо нет. Перепроверила ещё раз внушительные листы А3 и А2 форматов, чертежи на планшете, ноутбук, папки на рабочем столе.
Есть от нервного перевозбуждения не хотелось, но Силя знала, что сдавать проект на пустой желудок нельзя. Овсянка с ягодами и чай. Кофе нельзя. И так вся на взводе. На кухонном столе лежит многостраничный глянец. На обороте обложки гороскоп.
Ага. Так… Луна в Скорпионе… Так-так… Тревожность… Ну-ну… Сложности… Не начинать важные дела… Ну вот ещё… Марс в Десятом Доме… Ага… Фу. Всё. Вот зачем она это прочла?
В форточку влетел воробей. Он сел на створку, вцепившись в неё своими лапками-проволочками, и дёргано разглядывал Силю то правым, то левым глазом.
Силя попыталась его прогнать и помахала журналом. Воробей сорвался, покружил и вернулся на прежнее место. Силя положила журнал на подоконник и решила приманить птицу крошками. Пока она добывала крохи, воробушек поднапрягся, обгадил журнал и улетел.
Восемь тридцать утра, а она уже ожидает приёма под кабинетом, со всем своим электронным добром, уверенностью и тубусом. Румяная, с огнём в глазах.
Летящее здание. Прозрачные стены, широкие винтовые лестницы будто висят в воздухе, беззвучные дизайнерские фонтаны, утекающие снизу вверх. Во всей этой невесомости и минимализме – коричнево-каштановый кожаный диван, фигурный сруб сосны под журнальный столик и островок изумрудно-зелёного ковролина вдруг дают ощущение уюта, заземлённости и покоя. Силя погладила диван и выдохнула, удобно умостив спину.
Через два с половиной часа она вошла в бушующую улицу хриплая, обессиленная, но счастливая. Принято!
Дома Силя засыпала чайную ложку кофе с горочкой в турку, залила горячей водой и поставила на горелку. Голубится газовое пламя, шипит медная узорчатая турка, собирая кверху пенку с предупреждением не отходить ни на минуту. Закипел. Отставила. Еще разок дала пене подняться.
Аккуратно вылила кофе в чашечку. Ну а дальше её личное извращение, просьба не повторять. Ложечка амаретто. И чайная ложка сгущёнки вприкуску. Прощай, среда.
Луна, может, и в Скорпионе… А воробей в форточке.
КОФЕ В ПЯТНИЦУ
Таксист бесил как мог. Бесил больше, чем городские пробки. Под зеркалом заднего вида болтался ароматизатор, испаряющий искусственную розу. Согласно запаху, роза в воображении рисовалась подгнившая, подвявшая и под розовый куст явно ходили коты.
Водитель активно потел, правой рукой дёргал коробку передач и тыкал пальцами в закреплённый планшет, сильно отвлекаясь от дороги. Левой рукой он периодически набирал сообщения на смартфоне или ворчал в него неразборчивые голосовые. Потом долго пытался закурить, закурил, тут же выбросил сигарету, открыл все окна, выпуская табачный дым и впуская в салон и моё лицо выхлопные газы и шум дороги. По радио закончилась песня с тюремной тематикой, и пошла громкая стихотворная реклама, высверливающая сознание.
Зачем я взял такси? Я никуда не опаздывал. Я ехал в клуб, где меня никто не ждал, трезвый, без настроения, для пикапа одет безнадёжно. Уже два месяца я был свободен, и никто не таскал мои футболки по утрам, поджаривая яичницу. Вот тебе и пятница. Вечер, который обязан быть лучшим на неделе, на глазах превращался в дремучесть, и я понимал, что кислотный клуб ситуацию вряд ли спасёт.
На очередном светофоре таксист вдруг повернулся ко мне и весь сияющий, как ребёнок, которому подарили котёнка, с уплывающей в уши улыбкой заявил:
– У меня сейчас двойня родилась! Представляете? Пять лет не получалось… И вот…
Я опешил. Мне-то что? А впрочем…
– Почему же ты не с женой? – наверное, я предположил, что поддержать беседу будет вежливо.
Загорелся зелёный, машина тронулась, и он, радостно расправляя плечи, уверил:
– Вот тебя отвезу, и сразу к ним, – он выключил радио, – так не люблю эту волну! И, знаешь, я курить бросил, а тут, куда деть себя?..
Я смотрел сзади на его взъерошенный затылок и выпирающую счастливую правую щеку.
– А можно я угощу тебя кофе и поеду с тобой? – я замер, понимая, что просьба сия выглядит, по меньшей мере, странно. Я даже сам толком не понял, зачем предложил.
– Давай! – он обернулся всё с тем же безбрежным умилением на лице. Пожалуй, он готов был дружить сегодня с любым и доверять всему миру.
Мы остановились. В кафе я сделал заказ на вынос, но то ли я не так сказал, то ли они напутали, и бумажных стакана нам вынесли три, а не два. Я рассчитался.
– Ух ты. Спасибо! – мы поехали дальше. – Ты, как знал… Три взял. Меня там у роддома её младшая сестра ждёт, от кофе сейчас точно не откажется. Она у нас красивая, жаль затворница, вся в соревнованиях. Плавает…
Я посмотрел на лишний молочно-белый стаканчик с карамельным орнаментом и стильной чёрной крышечкой. Настроение незнакомого водителя с нотами радости, предвкушением чего-то замечательного передалось и мне.
Ведь вечер пятницы обязан быть лучшим на неделе.
КОФЕ И ПРЕДУБЕЖДЕНИЕ
Иван Матвеевич двадцать лет преподавал историю и к предмету относился весьма трепетно.
Аудиторию университетскую он любил не всю, студентам симпатизировал избирательно.
На третьем ряду группы Б первого потока сидели его два нелюбимых студента: Катя Звонарёва и Сергей Налбат. Катин звонкий маникюр видно было даже у доски, белокурые волосы всегда распущены, почти каждый день новый наряд.
«Сразу видно, девочка избалованная, хоть и притворяется, что слушает», – думал Иван Матвеевич.
Налбата преподаватель невзлюбил за практически несменный малиновый пиджак и прямой немигающий взгляд чёрных пронзительных глаз.
«Как высокомерно пялится! А пиджак?! Это что ещё за девяностые? Тоже мне, новый русский.»
И Катя, и Сергей на вопросы, если он их задавал, часто отвечали внятно, тем самым раздражая историка: Иван Матвеевич подозревал подсказки или случайность.
«На экзамене на вас посмотрю, больше тройки не поставлю, а то и на пересдачу отправлю, чтоб жизнь малиной не казалась, – думал он, – дети-мажоры, пороху не нюхали».
– Иван Матвеевич, – бойкая болтливая Карина из секретариата приглашала на кофе.
– Мне чайку бы, Кариночка.
– Чая нет. Зато есть кофе, заварной! Не какая-то бурда.
Он согласился. Кофе и впрямь был неплох. Иван Матвеевич пил по-сельски с сахаром и молоком.
– А что, Кариночка, как вам работается? Не опостылило каждый день общаться с этими надменными баловнями судьбы на папиных транспортных средствах?
– Ну почему же, нормальных тоже хватает…
– Звонарёву знаете? У меня в группе Б? Такая вся из себя принцесса. Дочь того самого, из нашего Белого Дома.
– Это которая? Блондиночка? Ой, что вы. Однофамилица просто. Она с бабушкой и дедушкой живёт, одна из лучших учениц, прошла по баллам, поступала сама. Милая девочка. А бабулька ее шьёт великолепно, в Московском доме мод ещё при Советах работала, одевает ее, как куколку.
Иван Матвеевич сделал глоточек, ощущая, что переборщил с сахаром.
– Да? А этот, дружок её, Налбат… Малиновое чудо. Как со своим пиджаком красные мокасины не приобрёл, с них станется, с этих «понаехавших».
– Серёжа да, иногородний, из какого-то поселочного городка. У него только мать, но тянет его, как может, даже квартиру ему сняла, чтоб он в общежитии не жил, учился, не отвлекался. Хороший парень… А пиджак у него, скорее всего, в гардеробе один.
Иван Матвеевич поднимался по лестнице, сердце колотилось.
«Прекращать надо это сахарное злоупотребление в моём то возрасте, – думал он, держась за грудь, – и когда я успел стать таким… вредным… нетерпимым к молодёжи, что ли?
Поработал, пора и честь знать. Дача, собачки в будках, кабачки на грядках… Пока ещё добрый, активный… Буду звать к себе бывших студентов с удовольствием и угощать их кофе».