ГЕН ТЕАТРА
Моя мама – режиссер, дед тоже был режиссером. Мой дядя был известным актером . Я обладаю специфическим геном – геном театра. Это привело меня в ГИТИС, на театроведческий факультет: было понятно, что актера из меня не получится. Было это в 1982 году
Однако спокойно учиться не удалось. Отменили отсрочку от призыва в армию для студентов дневных отделений.
К счастью служить меня взяли в Театр Советской армии в команду актеров военнослужащих. С городского сборочного пункта меня и еще трех солдат забирал Старший прапорщик Анатолий Андреевич Двойников – отец командир и «Главный прапорщик Советского Союза», как его называли. Садиться на шею командиру не рекомендовалось. Как-то раз рядовой команды Серов не явился на построение. Двойников позвонил ему домой, и прогнусавил:
– Алло, Серов?
– Да Анатолий Андреевич!
– У тебя дома веник есть? Так вот засунь его себе в жопу, и павлином в театр, павлином!
Еще Анатолий Андреевич не любил когда кто-нибудь заболевал:
– Грузку к швабре привяжи и полы помой, с потом вся хворь выйдет, – советовал он заболевшему бойцу.
Меня командир не очень жаловал, называл «тихоней». К тому же, за меня все время просили, стараясь облегчить мое существование. Так меня из монтировщиков перевели в мебельщики – это было сущее избавление, иначе я бы надорвал пупок.
У мебельщиков было свое представление о том, какой спектакль хороший, какой плохой.
Например «Лес» Островского плохой, в нем много тяжелой старинной мебели, а спектакль «Часы без стрелок», или как его называли в Команде «Весы без гирек» хороший, там всего шесть оранжевых стульев.
На сцене руководил всеми процессами старый монтировщик Александр Федорович Жуков. Он все время бормотал себе под нос что-то вроде: «Люди, люди, зуи на блюде. Опять разобрали декорацию как французы! Ну еж твою не мать…».
Под стать Жукову была и старая монтировщица Клавдия Ивановна Боровкова. Она раньше всех приходила в театр и что-нибудь шила и чинила. А еще следила за тем, чтобы с ней все здоровались, а не поздороваетесь, обязательно нажалуется командиру. Мы с Клавдией Ивановной ездили в магазин «Тысяча мелочей» чтобы купить большой пакет мочалок, из которых героическая женщина Боровкова потом сшила для спектакля стог сена.
Общалась она сурово:
«Так, ты давай, иди ко мне! Иди ко мне! Не спорь со мной!» и всегда заставляла сделать то, что она считала нужным.
Из-за кулис спектакли и репетиции смотрелись совсем не так, как из зрительного зала. Интересно было наблюдать, готов ли актер к выходу на сцену, или он «пустой» и получит нагоняй от режиссера. Некоторые даже не могли выучить текст роли. Им требовалась «скорая помощь» в виде суфлера.
Мне тоже приходилось выходить на сцену в массовках. Особенно запомнились роли английского и шотландского солдатов в «Макбете». Мы пытались изобразить, как говорил режиссер-постановщик Ион Унгуряну «Готическую фреску на готической фурке». Фреска не задалась. Меня чуть не пристукнул Макбет своим двуручным мечом, а один из шотландских солдат с грохотом свалился в оркестровую яму. И еще я любил роль знаменосца в спектакле «Осенняя компания 1799 года».
Главным режиссером ЦАТСА был тогда режиссер Юрий Еремин. На репетициях спектакля «Рядовые» он ругал монтировщиков: «Центрее катите стену, теперь бочее. Кто это там наверху с интеллектом жирафа? Фашистее толкайте, еще фашистее! А тут будут металлоидные стулья! А здесь у нас будет набом!
– Что, Юрий Иванович?
– Набом! Ну колокольчик! Ну!
Да, и еще, на сцене появиться в шапке – большой грех. Один раз какой то несчастный человек из ремстройгруппы прошел по сцене в ушанке.
– Солдаты! Задержите его! – тонким голосом завизжал режиссер Еремин. Раздался топот десятка ног и дяденьку доставили ему на расправу…
Ну, что же снимем шапку пред людьми театра. Это не ирония, это правда. Они этого заслуживают. Я до сих пор ощущаю запах пыльных кулис и кирзы, которой была обита огромная сцена театра.
В МОНГОЛИЮ, К БЕЛЫМ МЕДВЕДЯМ…
– Надоели вы мне, мля… всех в Афганистан, мля… В Монголию к белым медведям, мля…– разорялся на построении старший прапорщик Двойников.
– Анатолий Андреевич, в Монголии нет белых медведей! – ответил ефрейтор Верник.
– Я лучше знаю, где у меня кто! – огрызнулся Двойников.
В Монголию, не в Монголию, а мне довелось однажды испытать, что значит гнев командира.
На спектакле «Дама с камелиями во втором акте делать нечего, а мне жгли карман деньги, выигранные в рулетку у Димы Проданова.
Через десять минут мы, а именно помощники режиссера Ира Будкина, я и мебельщики -военнослужащие Дима Комиссаров и Виталик Кочетов уже сидели в мебельном складе «Зоопарке» на золоченой мебели и жадно пили из чашек шампанское, заедая его пирожными «корзиночка».
Все бы ничего, но на склад заявилась с проверкой начальница мебельно-реквизиторского цеха Марина Смирнова, девушка «квадратная» и решительная, а мы отчаянно курили, чего делать категорически было нельзя. Мы совершили страшную ошибку, мы не позвали Марину на вечеринку. Если бы позвали, все бы сошло с рук.
Мы как пробка вылетели из мебельного склада «Зоопарк». Но это полбеды, Марина сообщила обо всем командиру Двойникову.
– В общем так, мля… отреагировал он, – подшивайте подворотнички, ночуйте в казарме, завтра утром – в часть, мля…
Подворотнички мы подшивать не стали, дураков нет. Но ночевали в казарме. Не спалось…
Утром мы вышли на построение в большом напряге, но Двойников ни словом не помянул наш проступок. Как будто ничего и не было!
ГАСТРОЛИ В ЧЕЛЯБИНСКЕ
Каждое утро нас будит цокот копыт по мостовой и звон стеклотары. В Челябинске вся молочная продукция одета в стекло, и по утрам повозки, запряженные смирными белыми лошадками, собирают стеклотару.
Значит, будет еще один добела раскаленный день. 35 градусов в тени. Плавится асфальт…
Тень короче мгновенья и нечем дышать,
Но спешат и спешат по делам горожане
Звон трамваев и стекла и блики дрожат
В такт движению, грохоту, жару, дыханью
Будет еще один день, и на каждом углу будут продавать отвратительное изобретение челябинских кондитеров – буро-красное томатное мороженное по 10 копеек. И люди, чтоб охладиться, будут его покупать, ведь нормального молочного не продают… И вместо нормальных сигарет тоже продается какая-то дрянь северокорейская: на пачках олени и цветы с водопадами. А еще вьетнамские мороженые ананасы! Так я впервые попробовал ананасы в шампанском!
Но вот откуда-то из душной мглы из-за реки приходят тучи, как полки под гром боевого оркестра. Первые капли падают в пыль словно пули.
Дождь подкрался неслышно, как рыночный вор
Капли пыль всхолонули и перечеркнули
Раскаленный и дряблый картонный декор
Равнодушных и чинных купеческих улиц.
И в памяти от этих первых моих в жизни гастролей Театра Советской армии остались какие-то обрывки: как мой сосед, кудрявый красавец Юра Агранатов все пытался найти себе бабу, а челябинские проститутки по-матерински дергали меня за волосы и называли «хорошим мальчиком».
А еще запомнилась бесконечная дорога домой, денег совсем не было, и мы питались черным хлебом, запивая его кипятком. А в голове все вертелись какие-то рифмы и строчки…
За рекою заводы, сквозь дым или дождь
Синеглавая церковь бедна как больница
В ней покоя и веры – ищи – не найдешь
Впрочем, я не умею, не смею молиться…
Прощай, Челябинск.
УКРАИНСКИЕ СКАЗКИ
Театр поехал на гастроли в город Львов. Поехали и мы, солдатики, куда же без нас. Грузовик с декорациями спектакля «Идиот» опаздывал на сутки. Спектакль отменили, появилось свободное время.
Я и мой друг Сережа Островский гуляли по Львову. Мы опьянели от бендеровского польско-украинского православия. Иконы были украшены живыми цветами. На щеке Матки Боски блестели крупные алмазные слезки. Над храмами парила медная зелень куполов. Капелла Боимов наглядно доказывала, что в мире нет ничего прекраснее золотого сечения.
Хотелось есть. На обед у нас были: узвар из сухих груш, жареные пирожки с ливером (5 копеек) и сигареты «Памир» (10 копеек).
Потом снова гуляли. Все города, кроме Москвы, маленькие. Вскоре мы забрели в пригород. «Богато живет Западная Украина», – успел подумать я, и мы очутились… в книге «Украинские сказки». Вращала деревянное колесо водяная мельница. По берегу деловито сновали маленькие пестрые куры и нарядные уточки.
Поднимешься на горку, и ты в Галиции, в сельской школе, где на стене висят портреты Николая, и, почему-то Франца-Иосифа. Спустишься в ложбинку, и ты на Полтавщине, где все избы топятся по черному. Мы не сразу поняли, что пришли во Львовский музей деревянного зодчества под открытым небом.
На обратном пути Сережа сказал мне: «Ты иди в гостиницу, а я придумаю ужин». «Вот тебе последние пятьдесят копеек!» – проворчал я.
Сережи долго не было…
«Ты знаешь, что украинцы едят арбузы с хлебом. – сказал он, выкладывая на стол полосатую «ягоду» и батон нарезного. Это кавуниха, они всегда сладкие – объяснял мой друг, разрезая арбуз, – у кавунихи попка, где хвостик плоская».
Действительно, было сладко, а с хлебушком и сытно.
Уже стемнело. Докуривая по очереди последнюю сигарету «Памир» и плюясь горькой махоркой, мы беседовали о девушках. Благодатная тема! Внезапно в комнату, без стука вошел рядовой команды Александр Лазарев. Он плакал, правый глаз украшал огромный фингал. «Ребята, мы пошли в ресторан, подсели за столик к девушке, а оказалось, что ее парень – бывший чемпион Украины по боксу, – объяснял он, – что мне делать, у меня завтра спектакль». «Ничего, гримом замажешь…» – утешали мы, тягая из Сашиной пачки сигареты.
Вспоминаю это все, и думаю, что два самых счастливых года я провел в команде. Там в театре я встретил Иру… Но об этом в другой раз. Сердце заболит.
ДВОЕ ИЗ ЛАРЦА, ОДИНАКОВЫХ СЛИЦА
В славном Театре Советской армии, на мебельном складе под названием «Зоопарк», обретались, между прочим, два бойца, два былинных дородных добрых молодца – солдаты команды Дима Комиссаров и Дима Фалк.
Комиссаров – пухлый блондин. Он был сыном замечательного артиста ЦАТСА Юрия Даниловича Комиссарова. Папа жил отдельно, и Дима командовал мамой и тремя кошками.
Кудрявый темноволосый и волосатый телом Фалк был сыном Фалка, директора Москонцерта, а в прошлом – хоккеистом, вратарем юношеской сборной, якобы другом Фетисова и Касатонова. Спорт бросил и раздобрел.
Вот проснулся от тяжелого сна Дима Комиссаров, и зовет друга на бой: «Димьян, пора мебель вывозить на сцену!» Начинается диалог:
– ФФяс, Димьян, пока ты спал я уфтал. Здоровья никакого нет, я совсем замучился. Начинайте с Лехой без меня, я через пять минут подтянусь…
– А почему я! Я что должен, я никому не должен!
– А я из принципа не буду. Пусть сначала перфинги из Европы выведут!
И так полчаса. Комиссаров тенорком надрывается, Фалк в ответ фепелявит. Комиссаров слово, а Фалк ему вдвое.
Наконец вывозим спектакль, обставляемся. В шесть часов у Комиссарова начинается родимчик. Это время солдатского ужина. Поедая скромный ужин, Комиссаров жалуется: «Я не виноват, что я есть хочу. Это у меня желудочек растянулся. У меня няня была, она меня к себе спиной сажала и вареную картошку в меня пихала. А тут мясо с гречкой – от него ж сытости никакой!».
– А от чего есть сытость?
–Ну не знаю, наверное, немножечко от макарон…
–Не понимаю, – говорит Фалк, заедая котлетки пирожным «Корзиночка» – никакой культуры питания. Без пирожного солдатские котлетки-мышата плохо усваиваются, даже с подливкой.
После ужина опять начинается.
– Фалк, пойди, расставь мебель для реквизиторов! – весело говорит квадратная девушка Марина, начальница мебельно-реквизиторского цеха.
– А что я! А что Комиссаров не может. Я совсем вамучился.Он здоровый мужик! Пухляк! А я больной!
– Сам ты пухляк!
– Или пусть Ленка Гришина сама расставит, ей тоже худеть надо!
И так далее, пока красная от гнева начальница Марина не пускает в ход кулаки.
После спектакля идем пешком до метро. Мне с Фалком по дороге, на Ленинский проспект, где у Фалка квартира: «ну профто Верфаль. Унитаз красный! Было бы здоровье, а остальное купим! Как говорит мой маленький племянник. Такая кроха, а понимает!». Фалк человек светский, знаком со всеми знаменитостями. Встречая на дороге кошку, он обязательно скажет: «Вон, кошка Юрия Сенкевича побежала!».
Доезжаем до Метро Октябрьская. В обледенелом 33-м троллейбусе едем через весь Ленинский. Фалк пытается любезничать с девушками. Вообще-то девушка у него есть: «Фотомодель! Ноги от феи растут!».
Пока что оставим Фалка и девушек в салоне троллейбуса, и пойдем домой. Ведь это не последний из рассказов о Фалке и Комиссарове. Продолжение следует.
ЧЕБУРЕКИ И МЫШАТА
Пишу про команду, и какая-то очень сладкая жизнь получается. Но что поделаешь, вспоминается только веселое и хорошее. То как загружали и разгружали машины, мыли километры грязных полов, чистили снег, и кололи лед, как-то забылось.
– Ну, что, Димьян по пять, или по шесть – это Фалк с Димой Комиссаровым спорят сколько чебуреков покупать. Чебуреки большие, горячие, полные бараньего бульона, жирные.
– Давай по пять. Уже брали по шесть, много было.
Лично я могу съесть четыре. И наступает блаженная сытость, когда ничего не хочется. Разве поспать. Недосып в команде постоянный. Утром не все идут на завтрак, чтобы не жертвовать сном ради еды. Нас отпускают домой на ночь, но в 8 утра надо быть на построении, потом тяжелая работа, а домой раньше 12 мы не попадаем.
Утром я съел манную кашу с тройной порцией масла. Я и так не голоден, мне и двух чебуреко довольно.
Театру удобно содержать команду. Ему не нужно нанимать монтировщиков, и других рабочих сцены.
На ужин мясные тефтели с гречкой, они называются «мышата». Повар Вован всегда спрашивает: «Тебе полить?» И поливает густым мясным соусом. Вообще-то солдаты команды воруют ы на раздаче салаты, а иногда даже икру, предназначенную для артистов, воровали. Но командир заметил, спросил: «Вы что, мля, голодные?»
Еще Фалк всегда покупает в актерском буфете пирожные корзиночка, ратуя за «культуру питания». И мне купит, если попросить. Комиссаров всегда голодный. Потому что от мяса «сытости никакой». Сытость бывает «только от макарон, и то длится она недолго».
А вот на гастролях голодно… Мы едим говяжий суп с мелкой пастой, густой и соленый. И макароны. Тоска…
Бывает еда, а бывает закуска. Недавно отправили за едой Василечка Фунтикова, он принес две бутылки водки и один большой помидор.
Господи, благослови «пити и ясти» солдатские харчи!
БАБА С КАМЕНЬЯМИ
Спектакль «Дама с камелиями» получил в Театре Советской Армии прозвище «Баба с каменьями». Конечно, замечательная артистка Алина Покровская тут не причём, просто вся большая сцена была обита половиками голубого цвета «под булыжник». Это был «плохой спектакль» – в нем было много мебели, монтировки и реквизита: синий бархат, золоченые кресла, обитые синим шелком, подвесные галереи, зеркала, тысяча и одна бумажная камелия.
Был там и стог сена, который за день не сметать колхозной бригаде. Был даже конь Пашка, очень белый и очень старый. Командир Анатолий Андреевич Двойников всегда велел накосить ему травки. Пашка уставал, пока скакал до середины сцены, и однажды обосрался прямо во время спектакля.
И вот посреди всей этой романтики случилась однажды история, которую я часто вспоминаю.
Монтировщик Алеша Новиков выпил водочки. В финале чахоточная Маргарита Готье умирала в карете, и ее тело с распущенными волосами Алеша Новиков должен был медленно под траурную музыку увозить со сцены с помощью толстой белой веревки. Алеша был сильно пьян, и решил подстраховаться, заранее приготовившись к делу, и сев на ступени лестницы. На нем была бархатная полумаска, испанский плащ и рваные кеды, которые он забыл снять. Но Алеша Новиков перестраховался, приготовился слишком рано, забыв, что впереди еще одна сцена Маргариты и Армана, что задник поднимется, и он окажется на зрителе.
«Арман, Арман вернулся! – закричала актриса Алина Покровская, – я хочу жить, я должна жить!» Увидев какого-то сидящего мужчину, очень близорукая актриса решила, что исполнителю роли Армана Александру Балуеву стало плохо, она побежала к Алеше. «Тра-та-та-та та- тата» – пела труба. Все прожектора были направлены на Покровскую и следовали за ней. Увидев огромного амбала в полумаске плаще и рваных кедах, актриса испугано стала говорить ему: «Уходите, уходите отсюда!». Алеша пытался «уехать» по ступенькам лестницы на попе, но потом, как дети в детском саду, закрыл лицо руками – «спрятался». Спустился по лестнице настоящий Арман – Балуев. Спектакль кое-как доиграли.
Алешу Новикова пожалел помощник режиссера. Протокол, слава Богу, составлять не стали. А иначе Двойников его бы из команды выгнал и в настоящую армию отправил.
В ЗЕЛЕНОМ ШЕРВУДСКОМ ЛЕСУ ЗВУЧИТ ПРИЗЫВНО РОГ…
Наступила пора школьных каникул, а значит, в Театре Советской Армии играли по две сказки ежедневно, в 10 и в 12.30.
Перед началом спектакля «Стрелы Робин Гуда» ко мне подошел Сергей Иршенков, недавно введенный на роль благородного разбойника.
–Ты же театровед, напиши статью про моего Робин Гуда. Для «Вечерней Москвы», рубрика «Удачный ввод». И название я придумал, «Вместо цветов – конфеты», мне дети их подарили недавно.
Всем и каждому понятно, что «ввод» неудачный. «Голубой» Сергей Иршенков был манерным юношей с певучими дамскими интонациями. С таким Робин Гудом я бы не хотел заблудиться в лесу. Публикации нужны, но честь дороже. «Подумаю», – отвечаю я.
Собрать к десяти утра декорации для спектакля «Стрелы Робин Гуда» – это вам не фунт изюма. Работает бригада монтировщиков и солдаты команды. Мне то все равно, я мебельщик, а из мебели у Робин Гуда только луки, один стул, да несколько огромных сказочных желудей.
Ребята напрягаются. Один из монтировщиков, Сережа Градусов получил по голове штанкетом, и тихо плачет в сторонке писклявым голосом: «Ой! Как все устроено, тошно так…».
Поняв, что Градусов сегодня работать не будет, заводила Андрей Фискалов выдает ему канистру и снаряжает за пивом.
Спектакль начинается. «В зеленом Шервудском лесу звучит призывно рог, несутся сорок молодцов сквозь чащу без дорог…» – распевают на староанглийский лад зеленые стрелки.
Монтировщики радостно встречают вернувшегося с боевого вылета Серегу Градусова. Пиво кислое и холодное. Начинается непринужденная беседа.
– Я вот третий раз женился, опять надо квартиру разменивать, – жалуется Андрей Фискалов.
– Андрюха, если ты будешь на каждой своей девушке жениться, и каждый раз квартиру разменивать, ты останешься в телефонной будке! – хором замечаем мы.
– Нет, я люблю жениться! – говорит Фискалов.
Потом машинист сцены Юра Кирюшин рассказывает, как он служил в армии, и как его там любили и уважали даже дембеля, за то, что он умеет разгадывать кроссворды.
Я к месту и не к месту зачитывал отрывки из единственной имевшейся в наличии книги «Улигеры ононских хамниган» (что бы это ни значило).
Серега Градусов недавно покрасился, из кудрявого блондина превратился в кудрявого иссиня-черного брюнета.
– Там было написано: пепельный! – жаловался Градусов. Потом он достал краденую у гримеров коробку пудры, подул на нее и жеманно предложил поиграть в игру «Давай я тебя подушу».
– Внимание! Мебельщик Дима Фалк, не забудьте приготовить лук для Робина Гуда! – сообщает трансляция голосом помощника режиссера.
– Дима! Опять про лук забыл! – спохватываюсь я.
На сцене между тем твориться что-то неладное.
– Хорошо, шериф, я попаду в колокол, только позволь, я выстрелю из… своего… лука, – говорит Робин Гуд. Повисает долгая пауза…
– Ладно, шериф, я все-таки выстрелю из твоего лука, – упавшим голосом заключает Робин Гуд.
– Выкрутился. Играть надо лучше! – смеется, лениво потягивая кислое пиво, виновник этой маленькой накладки Фалк.
Кончается веселый пивной спектакль. Кажется, до сих пор звенит в ушах:
Когда я на скрипке играю
Вся улица пляшет со мной
Двоюродный брат мой священник
Священник и брат мой родной.
Но я не завидую братьям
Им старый молитвенник мил,
А я себе песенник славный
На ярмарке сельской купил.
В перерыве между двумя «Робин Гудами» замечаю, что помощник режиссера Дмитрий Логинов что-то пишет.
– Протокол пишу. Вот видишь: «И на все мои замечания машинист Кирюшин отвечал: «Ерунда, зрителю ничего не видно!».
В этих словах великая мудрость, что бы вы ни делали, как бы ни ошибались, помните эти слова: «Ерунда, зрителю – ничего не видно!».