Марь

Так Ван и оказался в тайге вместе со своей семьей. Здесь у него вначале умерла дочка, потом сын, потом жена, и остался он один на всем белом свете. Теперь вот доживает свой век. Высох весь, словно старая мякина на огороде, голова с кулачок, и тела совсем нет. Бестелесный. А все продолжает трясти своей жидкой седой бороденкой, все спину гнет на огороде. Только и видишь, как его вылинявшая на солнце некогда синяя даба, из которой китайцы шьют себе одежды, среди ботвы мелькает.

2

На крыльцо вышла Мотря, жена Ефима, улыбнулась краями губ Фролу и вылила прямо со ступеней мыльную воду. Потом снова вернулась в дом, где уже вовсю шла бабья работа: Арина скребла ножом полы, Мотря занималась постирушками, а старая Марфа Савельева, подслеповато щурясь, шила у окна ирексэ – круглый коврик из шкуры оленя. Старые домашние уже стоптали, вот она и хочет обновить их к зиме. Так теплее, так ноги будут меньше мерзнуть. Зимой из-под пола так холодом несет – просто жуть. Вот и нужны эти теплые коврики.

А еще ей нужно до зимы исшить несколько пар чурчан – меховых носков. Всем домашним они потребуются. А Марфа – большой мастер в этом деле. За свою жизнь она столько этих носков сшила – не сосчитать. Наверное, больше, чем звезд на небе.

На небольшом столике, чигидадуне по-местному, стоит чэмэ – деревянная чашка с холодной изюбрятиной. Ерёму дожидается. Но тому кусок в горло не идет. Как вернулся из района неприкаянный, так все отойти не может. Отдохнуть бы ему как следует, но тут вдруг явился этот Фрол. И что ему надо? Шел бы свои дела делать – неужто не видит, что Ерёма сам не свой. А спрашивают его домашние, что случилось, молчит.

– Однако хана нам, сосед… – сделав очередную глубокую затяжку и зарядив воздух ядреным духом, неожиданно произнес Савельев. – Сам видел все своими глазами… – Он кивком указывает в ту сторону, откуда только накануне вернулся. – И людей видел, и механизмы ихние… Волки! Сейчас они рушить все начнут… железную дорогу сюда поведут…

– Да иди ты! – не поверил Фрол. – А говорили, стороной пройдут. Неужто сюды?

– Точно тебе говорю, – быстро-быстро кивает Ерёма. – Спросил их про Бэркан; придем, говорят, шибко быстро к вам придем – ждите…

– Ну что за люди! – в сердцах бросает Фрол. – В тайгу приезжают только дерно драть да золото брать. И не насытятся ведь…

Он умолк и задумался. «Как же несправедлив этом мир! – думал он. – Ну почему, почему нам не дают жить, как мы хотим? Постоянно терзают нас, постоянно мучают. Неужто мы не достойны иной доли?..»

– Ну, что будем делать, Фролка? – подождав, когда сосед переварит новость, спрашивает Савельев. – Будем сопротивляться али как?

Фрол безнадежно вздыхает.

– Э, брат, ты ихнюю породу не знаешь, – говорит. – Коль взялись за злое дело – обязательно доведут до конца. Знаешь, сколько лет мы от них по стране бегаем? – Конечно же это он про своих староверов. – И все одно – они нас догоняют. Только и осталось, что в тундру уйти.

Ерёма вздохнул.

– Что тундра! – говорит он. – Наши люди были там – тоже беда. Кругом техника, все ягеля гусеницами перепахали – нефть с газом добывают.

– Тада, выходит, уже и итти некуда? – сокрушенно произнес Фрол. – Выходит один путь – на небеса?

Ерёма качает головой.

– Э-э, подожди про небеса! – говорит он. – Есть у меня одна задумка…

Фрол с любопытством посмотрел на него.

– Никак в партизаны решил уйти? – с усмешкой произносит он.

Ерёма снова качает головой.

– Зачем в партизаны? У нас ведь саман свой есть…

– Хто-хто? – не понял его Фрол.

– Саман…

– А, шаман… – наконец доходит до соседа.

– Ну да, он… – Увидев, как Фрол скривил губы, сказал: – Нет, ты не смейся, саман – это сила… Он со злыми и добрыми духами дружит. Что попросит, то и будет.

Фрол устало посмотрел на соседа и хмыкнул.

– Ежели б все так просто было, матка б зря нас не родила, – говорит он. – Нет, сусед, коль пропало – знать, пропало. Соберем-ка мы с Христей вещицы свои, посадим детей на телегу – и уйдем куда глаза глядят. Если хочешь, пойдем с нами.

Ерёма покачал головой. Мол, куда ж мне из тайги? Здесь моя земля.

– Нет, ты подумай, что они творят! – вдруг возмущенно восклицает он. – Да кто ж такое позволил им? Слышь, а может, большие начальники в Москве не знают про это? Вот бы письмецо им черкнуть, только я не знаю адреса.

Он снова тянет в себя дым, а потом с шумом выпускает его мимо Фрола. Фрол машет рукой.

– Да усе оне там знают! – убежденно проговорил он. – Это мы, дурни, только думаем иначе. У них там, в Москве, на все планы свои есть. Так что они давно подсчитали, скольки им нужно того же леса, скольки угля, скольки мяса… Вот и воюют за это добро.

– В другом бы месте воевали! – недовольно буркнул Савельев.

Фрол качает головой.

– В другом! И в каком же? – спрашивает он. – Почитай, уже все горы да леса свели у себя, теперь на океан идут. И придут!

– Придут, коли мы, будто б те глухари на горелых пнях, сидеть будем да ждать, когда нас на костре поджарят, – горячо заявляет Ерёма.

– А что делать? – спрашивает его Фрол. Глаза у него хворые да грустные – будто б он разом заболел от всех этих переживаний.

– Говорю тебе, саман есть…

– Ну, допустим, шаман твой возьмется за это дело… – начинает рассуждать Фрол. – И что?.. Как он нам поможет? Пальцем им погрозит? Вроде как – я вам, черти-та окаянны…

– Да какие черти, Фролка! – возмутился Ерёма. – Он на них всех порчу нашлет.

Фрол потрясен.

– А ить я не знал, че ты такой злой, – удивленно смотрит он на соседа.

Ерёма смачно сплевывает через перилу.

– Злой говоришь? – остро зыркнул он на собеседника сквозь азиатский прищур глаз. – А они, – он снова кивает в ту сторону, где, раздвигая тайгу, уже спешит-торопится к Бэркану железная колея, – они разве добрые? Ну коли добрые, зачем они к нам идут? Мы же их не звали…

Фрол усмехнулся:

– То-то они тебя спросили…

Ерёма вспыхнул.

– А я что, не человек, по-твоему, что ли? – скрипнув зубами, спрашивает он. – Да меня вся область недавно слушала, когда я на слете передовиков выступал! Меня на телевизор снимали! Радио ко мне приставало с расспросами… А ты говоришь!..

Фрол поморщился:

– Пустое это все, сусед… Вот ты говоришь, слушали тебя… А почему? Да потому, что ты говорил то, что они хотели услышать от тебя. А начни с ними спорить – тут же рот тебе заткнут. Так что не верь ты этим умникам – обманут.

– Так кому ж тогда верить? – растерянно смотрит на соседа Ерёма.

– Господу нашему Богу – вот кому, – отвечает тот. – Этот уж не обманет…

Глава восьмая

1

Слух о том, что Бэркану грозит беда, быстро разлетелся по поселку. А всего-то Ерёма и рассказал тогда о своем открытии одному Фролу. Видно, тот поделился опасениями с Христей – ну она и разнесла по своей родне. А родня здесь, почитай, весь поселок. Кто-то с кем-то в прямом родстве состоит, кто-то в кумовьях да крестных числится. На одном конце поселка прозвучит слово – тут же по цепочке его передадут на другой.

Взбудоражились люди, загоношились. Поселковый Совет требуют собрать, чтобы тот немедля решил, что делать. Пока еще не поздно, пока рельсы не дошли до этих мест. Председатель колхоза Тимофей Колдыгин поначалу пытался успокоить людей: мол, не беситесь вы, сами подумайте, где мы, а где Большая земля. Так что идти этим строителям – не дойти до них. А тут однажды в стороне от поселка раздался какой-то страшный шум, будто бы то метеорит упал. Никогда здешние люди прежде такого шума не слыхали, потому чуть не всем поселком бросились смотреть. А там на опушке железные машины с неба спускаются… Такую бурю подняли – жуть. Деревья да травы гнутся в лихом припадке, мусор с земли сорвало. Стоят люди и со страхом смотрят на все это. Перепонки с трудом выдерживают весь этот грохочущий шквал.

А на следующий день завизжали бензопилы, застучали топоры. И снова люди бегут на шум. Глядь, а там целая рота солдат тайгу разбирает на части. Туда-сюда, туда-сюда мечутся. Новые хозяева. На местных и внимания не обратили. А те стоят и смотрят на них со страхом… Долго они так стояли. Жалкие, посрамленные, опустошенные. Даже дети и те подавленно молчали. Кто-то из людей так и не смог перебороть в себе страх, кто-то плакал от безысходности, у кого-то тут же появилось желание бежать куда глаза глядят. Однако были и оптимисты. Может, это ненадолго, думали они. Может, день-другой посуетятся эти строители да уйдут?

Но те и не думали уходить. Они разбили палаточный городок, вырыли для продуктов погреб и, чтобы показать всем, что они здесь надолго, вдобавок ко всему поставили два новеньких сортира. Задымили походные кухни, запахло борщами да кашей.

– Усе, теперь и я вижу, что это конец, – когда сельчане в очередной раз пришли поглазеть на чужаков, ни к кому не обращаясь, проговорил Фрол. – Вершиннику кругом навалено, што не пройдешь. Это все устроители эти. Хоть бы чистили за собой – нет ведь, привыкли в сраме жить. Взапрятки пошли…

– Ну да, а ведь обещали не ранить тайгу, не губить зазря… – вздохнул Ерёма.

– Эх, люди! – не выдержал Фрол.

Помолчали.

– Ну вот, Фролка, о том я тебе и толковал… – вытирая мокрые от слез глаза, произнес Ерёма. Фрол не ответил ему. А что он мог сказать? Все и так было ясно.

– Однако пошли – что смотреть? – махнув безнадежно рукой, наконец произнес он и поплелся в поселок. За ним потянулись и остальные.

Так, не сговариваясь, и дошли они до колхозной конторы, которой служила старая, обшитая тесом деревянная изба, с фасада которой лупилась зеленая, побитая дождями давно уже выцветшая краска. Стабунились на небольшом пятачке перед высоким крыльцом и в немой надежде стали чего-то ждать. Видно, надеялись, что кто-то сейчас выйдет к ним из казенных дверей и наведет вселенский порядок. Так и стояли, уставившись на эту дверь, лишь порой переводя свои взгляды на побледневший от времени некогда красный флажок, который уныло свисал с высокого конька конторы.

Наконец на крыльце правления появился Тимофей Колдыгин, пятидесятилетний дородный тунгус с большой головой и лицом, похожим на круглую плоскую сковородку. Он был без любимой свой кепки, которая обычно покрывала его вечно свалявшиеся, похожие на мочало седые волосы.

– Ну что собрались? Я ведь не объявлял собрание… – произнес он. В ответ суровое молчание. Председатель растерялся. – Чего надо-то – говорите… – просит он.

И тут завозился народ, зароптал.

– Однако, Тимофей, надо что-то решать, – послышался чей-то голос. – Разве не слышишь – тайгу нашу валят.

– Ну… – уловив вдалеке чужие звуки, произнес Тимофей. – Гудят.

– Глядишь, завтра и поселок наш снесут! – не выдержал Тимофей. – А ты стоишь и не чешешься. Ответь, ты власть или не власть?

– Ну… – снова нукает председатель.

Ерёма ажно ногой с досады топнул.

– Что ты все «ну» да «ну»! – в сердцах бросил он. – Делать-то что-нибудь собираешься? Это же наши земли – или как?

– Ну… – кивает Тимофей.

– Так, значит, воевать за них надо!

Председатель морщит свой широкий сплюснутый нос и чешет пятерней затылок.

– А что я могу сделать? – спрашивает он. – Там власть повыше моей будет – на меня и не глянут, коли я начну говорить.

– А ты кулаком стукни! – подсказывают ему.

Тот лишь машет рукой.

– Да вы что? Они ж меня тогда с говном смешают.

Притух народ после этих слов. Стоит, думает. А кто не думает, тот вздыхает.

– А может, Митряя Никифорова попросить?.. – несмело предлагает Ерёма. Он стоит в первых рядах, и председателю хорошо его видно.

Тимофей хмыкнул:

– И что он, Митряй твой, сделает против такой державы? Ты что, Ерёма, газеты не читаешь?..

Ерёма усмехнулся, и сделал он это с какой-то откровенной подначкой.

– А откуда у нас тут газеты? Или ты нам их привозишь на самолете? – проговорил он.

– Тогда радио слушай, – советует ему председатель. – По радио про весь мир можно узнать. Ты, к примеру, можешь мне сказать, какая пятилетка у нас сейчас на дворе? А-а, вот и не знаешь…

– Ну коль знаешь – скажи, – требует Савельев.

Председатель снова чешет пятерней затылок, вспоминает.

– Десятая… – наконец вспомнил он. – Нет, вру… Девятая заканчивается, десятая потом будет.

– Ну и что? – задиристо спрашивает Ерёма. – Нам-то, говорю, что из того?

Председатель пожимает плечами. Не знаю, мол, говорю, что слышал.

– Ну а про «железку», что ты слышал по своему радио? – спрашивает пожилой тунгус, которого все тут звали Шакшоем. Когда-то он слыл добрым охотником. В основном охотился на диких оленей, шакшоев, потому и прозвали так. И сам он был похож на старого гордого бэюна – высокий, сухой, костистый. Ноги у него до сих пор сильные, как у того молодого оленя, хотя и стар. За жизнь-то набегал.

Тимофей разводит руками.

– Москва велит строить, – говорит. – До самого Якутска дорогу-то эту поведут. А там поезда по ней пустят.

– Да знаем мы это! – кричат ему. – Ты скажи, останется тайга или ее всю изведут?

Председатель пожимает плечами:

– Об этом не говорят…

– Еще бы! – усмехнулся Ерёма. – Скажет тебе вор, что у него на уме.

Председатель строго смотрит на него, потом переводит взгляд на стоящего здесь же участкового Саенко. Как, мол, тот отреагировал на крамольные слова охотника? Но Саенко будто бы мимо ушей пропустил замечание Ерёмы. Но голос свой он все же подал.

– Ну, буде, граждане, – говорит, – идите домой, что без толку митинговать? Потом вам все доложат.

– Ага, – ершится Ерёма, – пока нам доложат, эти лешие всю тайгу изведут. – И тут же: – Я все-таки предлагаю к Митряю Никифорову идти. Старики рассказывают, что во время войны он постоянно с духами общался; однако, те и помогли эту войну нам выиграть.

– Ерунда это все, Савельев! – поморщился Саенко. – Зачем пропагандируешь невежество?

– А вот и не ерунда! – горячится Ерёма. – Ты человек пришлый и ничего не знаешь, а мы знаем… Давай-ка, председатель, сходи к Тимофею… Попроси от имени всего поселка…

– Сходи, сходи! – раздалось со всех сторон. – Однако, поможет…

– Да чем он вам поможет? – пытается образумить соседей Саенко. – Ну, что он сделает? Порчу на строителей наведет? Так это подсудное дело… Да и не верю я ни в какую порчу… А может, заколдует кого? – Он широко улыбается. – Сказки это все, товарищи, сказки!.. Давайте-ка расходитесь.

Но народ как стоял, так и остался стоять.

– Сходи, председатель! Сходи к Тимофею! – не умолкают люди.

Председатель не выдерживает такого напора.

– А вы Ерёму просите! – говорит он. – Это ж его родич.

Все обращают взоры к Савельеву.

– Давай, Ерёма, сходи! Сам говорил – поможет…

– Ну хорошо, коль поручаете – я согласен, – ответствует охотник.

В общем, было решено, что на переговоры с шаманом идет Ерёма. А тот не стал откладывать это дело в долгий ящик. Как только закончился митинг, тут же и отправился на другой конец поселка, где жил Тимофей Никифоров.

2

Тимофей третьего дня в тайге был и повстречался с амакой, которого оленные люди еще называли абайканом, а иные и амиканом: тунгусский говор, он богатый, поэтому сколько племен – столько и понятий.

Самка та была с детенышами – вот и наворочала ему. Все вздохи отшибла. Хорошо хоть живым оставила. А так даже череп хотела грызть – еле увернулся. Думал, поваляет его и отстанет – нет ведь, как привязалась к бедняге, так и гнала его почти до самого дома. И как только спасся? Сам, говорит, виноват. Забыл, однако, что с тайгой дело имеет. Но ведь всего-то за околицу вышел, чтоб орешков кедрового стланика набрать. Знал бы, что где-то поблизости медведица с потомством шастает, не стал бы по привычке красться, будто б за согжоем. В таких случаях иди и стучи палкой по стволам дерев. Медведь услышит – уйдет. А вот ежели ты, не учуяв его, тихонько подошел к нему, да не дай бог, это медведица с выводком – тогда беда. Хорошо, если у тебя будет ружье, – но за орехами кто ж с ружьем-то ходит? Лишнюю тяжесть неохота таскать.

Вот и лежит теперь Митряй весь израненный, часто дышит, словно затравленный пес, и при этом стонет, выставив из-под урбакэ свое тощее старое колено. На нары в спальне залезть не смог, потому жена устроила ему постель прямо на полу в небольшой залитой солнцем горенке. У самого сил нет вести разговоры, однако хорохорится, не любит выглядеть слабым. Жаль старика, но, может, пронесет?.. Ему ведь еще надо к зиме хату свою подправить, которую он по старой привычке называет утаном, то есть чумом, ну а куда ж сейчас? Вот, говорит, попытался бревно поднять, он кивает в сторону окна, а попробуй с такой хворобой вызними.

Надо бы ему помочь, думает Ерёма. Не знал он, что тот хвор, давно бы навестил. А Арина промолчала – и почему? Ведала ж, поди, дура о несчастье-то… Вот придет домой да всыплет ей за молчание. Как же стариков-то обижать?

Узнав, зачем пожаловал зять, Тимофей даже порозовел от чувств. Ну вот, подумал, и он понадобился. А то все гоношились. Дескать, нельзя колдовством заниматься, не те времена. А тут приспичило – сразу к шаману. Все правильно. Это только кажется, что мир изменился. А на самом деле он все тот же. И добро в нем есть, и зло. А коль так, то без шаманов никак нельзя. Кто-то ж должен о спокойствии людей заботиться. Ну что б вы без нас, без колдунов, в войну делали? – мысленно обращается Тимофей ко всему человечеству. Вы, что ли, с Гитлерюгой справились? Нет, это шаманы всей тайги против него поднялись и сломали-таки ему хребет. И голод послевоенный они потом отвели, и пятилеткам новым дали толчок. Партейные об этом знают, но молчат. Не хотят скомпрометировать себя. Мол, не дай бог, еще заподозрят в невежестве. Дураки! Невежество – это совсем другое… Это когда ты не знаешь, как бороться с природой тьмы, когда вместо того, чтобы слушать умных людей, ты начинаешь охоту на ведьм.

А шаманы и есть эти умные люди, и они знают, как отвести от людей беду. Вот и новую беду они отведут. Нет, коли стране эта «железка» нужна, пусть ее строят. Только она не должна мешать жить оленным людям. Поэтому он, Ургэн, сделает все, чтобы дорога прошла вдали от этих мест, и в этом ему помогут его старые друзья – злые и добрые духи. Дайте только ему поправиться…

– Ну так как? – спрашивает его зять. – Поможешь с чужаками справиться?

Ерёма по старому тунгусскому обычаю уселся прямо на полу, подстелив под задницу коврик из оленьей шкуры. Дуняшка, двадцатилетняя вторая жена Митряя, которую тот после смерти своей Настены два года назад привел к себе в дом, принесла ему чаю в самодельной деревянной кружке. Чай плохой, негустый, поленья в нем плавают, но где другой найдешь? Хорошо, что этот завезли автолавкой весной. Грузинский называется, третий сорт. Вот и пил его гость без всякой охоты, делая один вялый глоток за другим.

– Я-то согласен, – говорит Митряй, – но вишь какая беда со мной приключилась… Руку и то больно поднять, а мне ведь обряд нужно проводить. Чуешь, сколько сил потребуется?

Ерёме его беды понятны. Однако и ждать, когда тот встанет на ноги, он не может.

– И когда ж ты поправишься? – спрашивает он тестя, отхлебывая из кружки чай.

– А ты не торопи меня, не торопи, сынок… – говорит Митряй. – Сам знаю, что дело срочное. Если духи мне помогут, через неделю встану. А нет, лежать мне еще да лежать…

Ерёма кивнул головой. Дескать, ничего не поделаешь, хворай. А мы с нетерпением будем ждать твоего выздоровления. Жаль только, опередят нас пришлые, изведут тайгу – что будем делать? Зверь-то убежит, а там и реку эти строители загубят. Вот ведь уже рыбу стали глушить взрывчаткой. Пацаны местные доложили. Говорят, рыба после этого брюхом кверху всплывает – много рыбы! Ее потом строители в мешки собирают. Жрать им, что ли, нечего?

А тут Фрол вернулся с реки. Хотел глухарька подстрелить на ужин, к острову, что напротив поселка, ходил на веслах. А там пустота. Где птица-то? Ведь ее столько здесь было… По весне они там, глухари-то эти, такие токовища устраивали – во всех концах тайги было слышно. Глухарей зазря не били, только когда по надобности. А тут эти ухари пришлые такую канонаду устроили – ненароком подумалось, что война началась. Нет больше глухаря, с болью в голосе сказал Фрол. А скоро вообще ничего не останется. Не останется, соглашается Ерёма. Да что глухари – нас скоро не будет…

Да, дела. А им еще жить да жить. Митряй Никифоров и тот пока что не собирается умирать. Бабу вот молодую в дом привел, глядишь, и детки скоро пойдут. От Настены-то у него четверо было, но те уже выросли, своими семьями живут, а тут и он решил стариной тряхнуть. Молодежь все пытается выспросить у Дуньки, как там ее старец, горазд ли еще окучивать баб, а она только рдеет. Но по глазам чертовки видно, что довольна жизнью. А что ей? Мясо в дом старик приносит, деньги пенсионные получает, а ежели еще и окучивает – тогда на что жаловаться?

– Боюсь я, Митряй, ох как боюсь, что мы не успеем… – задумчиво проговорил Ерёма. – Пока ты тут хвораешь, эти чужаки такого наворотят… Послушай, – неожиданно приходит ему в голову мысль, – а может, тогда кто другой попробует с твоими духами связаться? Ну а ты ему поможешь в этом…

Митряй качает головой:

– Нет, только саман может с духами общаться, другим нельзя.

Ерёме от этих слов становится не по себе.

– Так что ж ты, старый черт, до сих пор не научил никого этому своему саманству? – спрашивает он. – Кого после себя оставишь, а? Вот то-то… А люди говорят, что без саманов нашему племени никак нельзя. Партия – это хорошо, но саман лучше.

– И я говорю, что лучше. Но меня ведь не слушали. Даже грозились в тюрьму посадить. Али не знаешь? – спрашивает старый Митряй.

– Нет, про то я не слыхал, – честно признался Савельев. – То, что духов не существует, об этом да, нам говорили в школе.

– В школе им говорили! – передразнил его тесть. – Знаю, знаю, вы всем верили, кроме своего самана. Про обычаи свои забыли – оттого и профукали тайгу.

– Так давай спасать ее! – с жаром произнес Ерёма.

– Вот иди и спасай, что к старику пристал? – глухо проговорил Митряй и зашелся в кашле. Видно, здорово у него внутри пекло. – Хотели без саманов жить – так живите! – наконец произнес он.

Ерёма растерян.

– Будет тебе, старик, будет… Зачем нам ссориться? Надо сейчас думать о том, что делать… Может, совет какой дашь? – спрашивает он.

– Я уже сказал, что, кроме самана, никто вам не поможет… – говорит ему старый Митряй. – Ты вот упрекнул меня, что я свое дело никому не передал… Так ведь оно по наследству должно передаваться. А у меня ни одного сына не было – только дочки. Но женщина не может быть саманом. Она должна детей рожать и очаг хранить. Не знаю, почему духи не дали мне родить наследника, – может, обиделись на что?.. Ладно, что болтать зря… – неожиданно произнес он. – Дело надо делать… Только я чую, что мне и через неделю не встать…

Ерёма даже вздрогнул, услышав это.

– Ты что, старик! – сердито глянул он на тестя. – Давай, не дури… Чтоб через два дня на ногах был!..

– Не получится… – вздыхает старый шаман. – Пять раз за жизнь ломал меня амака, но на этот, кажись, все серьезно. Может, уже и не выкарабкаюсь никогда.

– Так, значит, все, конец? – растерянно смотрит на него Ерёма.

Старик какое-то время молчит, а потом:

– Вот что, зятек… Есть еще один саман в наших краях, я его знаю. Ороном его зовут…

– Ороном? – переспросил Ерёма. – Не знаю такого. А где он живет?

– Там… – указал старик куда-то на север. – Два дня пути…

– Но в той стороне только яки живут, – усомнился парень. – Он что, якут?

– Он, он… – подтвердил Митряй. – Коль саман нужен, к нему надо идти…

Якодокит, или дорогу к якутам, Ерёма знал с детства. Зимой он туда ходит соболевать, а бывает, и охотиться на изюбря с сохатым.

– Ну что, пойдешь? – ослабевшим голосом спрашивает зятя бедный старик. – Иди, иди, коль надо…

Он замолкает и закрывает глаза. Видно, устал от разговора и ему хочется покоя. Ерёме жалко старика, но ему еще жальче народ свой.

– Два дня пути… – качает головой Ерёма. – Однако неблизко, – говорит.

– Ерунда… – послышалось в ответ. – Коль пойдешь, передай ему от меня привет… Скажи, прихворнул старый Ургэн, сам не может с духами говорить… Одного я не знаю – жив ли Орон, – неожиданно спохватился Митряй. – Он ведь тоже старый, так что, может, и помер уже. Но весной был жив – это я точно знаю. Наши люди видели его… Ну иди, иди, что с хворым сидеть? – говорит он зятю. – Кроме пустого, ничего не высидишь. Иди…