Сквозь память

– Молодые люди! Я из федеральной службы по контролю за оборотом наркотиков. Фамилия моя Овчаренко. Я надеюсь, что вы будете предельно откровенны со мной, если не желаете дальнейших неприятностей. Поэтому попрошу вас говорить все, что запомнили за вчерашний вечер. Ничего не утаивать и быть максимально последовательными. Уяснили?

Оба кивнули в ответ.

– Начнем с тебя! – Овчаренко указал на Максима Сергачева – Рассказывай все от начала до конца в подробностях. Как вы встретились с приятелем, как пришли в ночной клуб. Вплоть до того момента, когда ты совсем ничего не помнишь.

Максим говорил все, как было, не утаивая ничего. Его сильно испугал вчерашний вечер. Он нервничал, полагая, что влип в серьезные неприятности. Алексей Овчаренко держал его на дистанции, дабы молодой человек был предельно искренен с ним и, чтобы у него создавалось впечатление, что парня ждут серьезные неприятности. И тут наступил момент, когда Максим сделал небольшую паузу, чтобы продолжить:

– Когда я выпил эту штуку из баночки, – продолжал он – у меня сначала слегка закружилась голова. А потом началось прояснение. И я как будто еду в поезде куда-то. Еду, еду, а потом вроде как остановка. И тут я как будто бы сижу в здании суда, и идет суд. Судят трех фарцовщиков и валютных спекулянтов: Рокотова, Файбишенко и Яковлева. Этим людям дали 15 лет лишения свободы. Но это был уже второй суд. До этого задним числом была внесена поправка в уголовный кодекс. До поправки Рокотов и Файбишенко получили максимальный срок – 8 лет. После настоятельной просьбы Хрущева уголовный кодекс изменили, и фигуранты дела получили уже 15 лет лишения свободы.

«Вот, что делает с молодыми неокрепшими умами этот пресловутый СУ-19? – подумал Овчаренко – и кто бы мог предположить, что этот подросток почти подробно расскажет про знаменитое и нашумевшее уголовное дело почти 50-ти летней давности»

– Их в итоге расстреляли – дополнил Овчаренко.

– Что? – переспросил Сергачев.

– Я говорю, что состоялся третий суд, и фигуранты получили высшую меру наказания – расстрел. Приговор был приведен в исполнение. Ладно, продолжай!

– На чем я остановился? На суде? – трепетно переспросил Максим.

– Да. Суд закончился. Что дальше было?

– Не знаю – ответил Максим – поверьте, не знаю. Дальше, как будто снова куда-то еду. Сначала медленно, а потом все быстрее и быстрее. И потом замедление. И я очутился где-то в поле. Помню, что было очень светло и светило солнце. Недалеко от города Орска – Оренбургской области. Я запомнил. В поле дымилась разбитая космическая капсула, в которой заживо сгорел летчик-космонавт Владимир Комаров. У капсулы стропы запасного парашюта скрутились из-за вращения, и она врезалась на огромной скорости в землю и загорелась. И я видел, как капсула упала. И я видел, как работали спасатели, а потом приехал на место гибели Гагарин.

– Так ты и самого Гагарина видел?

– Да. Но потом я уже плохо помню дальнейшие события. И уже после всего я очнулся здесь.

Алексей понимал, что парень вряд ли мог его обманывать под воздействием СУ-19. И он понимал, что пересказанные события он вряд ли бы вычитал ранее в интернете или где-либо еще. Максим сильно испугался, пережил небольшой стресс после всего случившегося. И после того, как попал в неприятную ситуацию, он готов был говорить всю правду. И Алексей понимал, что Максим Сергачев не покупал эти баночки с СУ-19. Основным зачинщиком приключений был Виктор Ромашов.

– Расскажи теперь ты нам всю правду, дружок! – панибратски обратился к нему Алексей.

Виктор немного замялся, но все же выдавил из себя несколько слов, которые явно не устроили Овчаренко.

– Нет, ты давай к сути переходи – резко встрял Овчаренко – этот рассказ нам уже поведал твой друг. Ты расскажи, где ты взял и у кого ты покупал эти «сушки».

– Да месяц назад на первомайских праздниках меня приводил в этот клуб один парень. Мы вместе в универе учимся. Только он на два года старше. Зашли мы тогда, и он предложил мне попробовать «дракона». Я сначала тоже отказывался, но он убедил меня, что вещь просто сногсшибательная. И я согласился. Так вот, мой приятель взял эти бутылочки с «дракончиками», и мы ушли. Мне сначала было немного стремно, я боялся, что последствия могут быть. Я тогда «дракона» впервые попробовал. Мне очень понравилось. Такого, как вчера не было. Я так кайфанул отменно, словно полетал на дельтаплане. Ну, я и решил вчера, что хочу еще попробовать. Меня предупредили, что незнакомым в клубе никто не продаст. Я позвонил своему приятелю, Толику, с которым первый раз попробовал. Он мне сказал, чтобы я подошел к бармену и сказал, что я от Серой Шейки. И все. И бармен позвал меня в подсобку и продал два бутылька.

– Все так просто?

– Ну да…

– Мне нужны полные данные на твоего приятеля, с которым ты в первый раз попробовал. Полные данные!

– Я только знаю, как его зовут и номер сотового телефона – Виктор от страха заежился.

– Пиши здесь! – Овчаренко вынул блокнот и ручку. Ромашов послушно написал в блокнот имя, фамилию и номер телефона своего приятеля.

– Смотри, если обманул, не поздоровится тебе! И завязывайте вы с этими «дракончиками»! Когда-нибудь накатаетесь на этом «дракончике», он вас на тот свет и отправит. Скажите спасибо, что вас откачали.

Все это время, когда Максим и Виктор ведали свой рассказ, Алексей записывал. Он поднес каждому по листу бумаги.

– Вот здесь распишитесь, что ознакомились и прочитали. Из города никуда не уезжать. Если обманули, будете наказаны оба. Я-то найду такую возможность. А тебе – он указал ручкой на Виктора – зайти ко мне во вторник, когда из больницы выпишут. Вот адрес! – Алексей достал из кармана визитку.

Оба безропотно подписали бумаги. Капитан Овчаренко сложил показания в папку и вышел из палаты. Побеседовав минут 10 с дежурным врачом, он вышел из больницы. Оставалось только доложить своему непосредственному начальнику капитану Георгию Гуляеву о своей удачной поездке в больницу, что он и сделал, набрав его номер телефона.

– Товарищ майор? – сказал он в трубку – это Овчаренко.

– Слушаю тебя, Леша – ответили ему.

– Похоже, есть контакт. Су-19.

– Это хорошо!

– Да, я только что из больницы Джанелидзе. Вчера ночью привезли двух студентов, которые траванулись, как тот азербайджанец три недели назад. Только с азербайджанца толку никакого, в отличии от моих подопечных. Этих двоих подобрали местные ППС-ники недалеко от ночного клуба «Феодора», что на Суворовском. Так вот, один из этих двоих там купил две «сушки» в клубе. Затем они вышли из клуба, сели на скамейку и оба «улетели» на «дракончике».

– Так! И что еще ты выяснил?

– Они от страха в штаны наложили, поэтому все мне рассказали. Есть кое-какие данные. Надеюсь, товарищ майор, что пазл должен сложиться. Вполне возможно, что выйдем на основного поставщика. Серая шейка…

– Ох… это удачно ты зашел, Алексей. Надеюсь, что на этот раз этот «дракон» от нас не улетит. Вот только думаю, сложно будет этого дракона обезглавить. В понедельник мне все расскажешь. Ты записал разговор на диктофон?

– Так точно, товарищ майор!

– Молодец! – как бы по слогам сказал Гуляев.

Глава 6. СУ

Петроград 13 сентября 1918 года.

Не думал я, что знакомство со Спицыным перевернет мою жизнь. Я наивно полагал, что ничто не будет меняться. Я стал постепенно забывать наш разговор, состоявшийся тогда с ним. Моя жизнь шла медленно и размеренно. И жизнь в России шла плавно и монотонно. И наступил 20-й век. Страна стала медленно, но развиваться, как вдруг внезапно война с Японией. Убийства двух министров внутренних дел Сипягина и Плеве. Люди стали неуправляемы. Война с Японией спровоцировала какую-то бездумную провокацию внутри страны: убийства на Дворцовой площади и в районе нарвских ворот в январе 1905-го года; декабрьское восстание в Москве; постоянные сводки о крестьянских восстаниях; стачки; восстание моряков. И снова покушения, убийства… Люди то ли озверели, то ли были готовы поднять на штыки целую страну. Так эта лихорадка в России продолжалась до июня 1907 года, пока царь не распустил государственную думу.

Это было тогда. Тогда я еще не понимал, что все еще впереди. Тогда, в 1905-м это было лишь начало того, что будет в феврале 17-го. Я был молод, и я думал, что все переменится. Закончится война с Японией, прекратятся эти беспорядки, царь поставит во главе правительства грамотного человека и все закончится. Россия станет мировой державой. Тогда я ошибался…

В августе 1904-го года в Петербург приехал Спицын. Он сиял от радости. И ему не терпелось поделиться со мной благостной вестью. Мы встретились с ним после полудня в Летнем саду. Он долго не говорил мне ничего, хотя его радость на лице скрыть было невозможно. Наконец-таки он сказал:

– Николай Тимофеевич, я добился своего. Я добился того, о чем думал эти годы!

Я с удивлением посмотрел на него. И он продолжил.

– В номере моей гостиницы лежит верительное письмо, подписанное императором и утвержденное министром финансов Коковцевым.

– Что это за письмо? – спросил я.

– А вы забыли? Долгие годы я вынашивал идею создания акционерного общества. Мы будем открывать лаборатории на территории империи, и создавать новые лекарства. Еще в прошлом веке мы с вами об этом говорили. Помните?

– Да-да. Я помню. Честно говоря, я уже подумал, что ваши замыслы несбыточные.

– Николай Тимофеевич, сейчас мир стремительно развивается. Посмотрите на нынешнюю Германию. Германия развивается бешеными темпами. Российская империя отстает от Германии почти во всем. Немецкая промышленность сейчас выходит на первые места по многим показателям. Посмотрите на нынешний прогресс человечества. Граф фон Цеппелин сконструировал дирижабль – огромный летательный аппарат, наполненный водородом и управляемый благодаря современным двигателям. Вы представляете, что это такое? Человечество наконец-таки может летать в небе. Затем, во всем мире радио входит в жизнь людей, как способ получения информации. А какой прорыв совершила компания «Дженерал Электрик»? Я думаю, что благодаря созданной Эдисоном этой компании, скоро электричество будет повсеместно. Оно будет дешевым в производстве и сможет заменять продукты переработки нефти и угля. Людям не нужно будет рубить леса для дров – электрическое отопление должно будет их заменить. И мы не должны отставать в прогрессе от ведущих стран мира. Но у нас до сих пор умирают люди от тифа, скарлатины, пневмонии. А в некоторых местах холера и чума, которые забирают жизни тысяч, десятков тысяч людей. Как можно развиваться, когда мы не можем справиться с болезнями и эпидемиями прошлого или даже позапрошлого веков?

– Я согласен с вами – ответил я – И что же?

– Банк выделяет ссуду. Этой ссуды должно хватить, чтобы открыть несколько лабораторий в столице, в Москве, и я думаю в Харькове и Риге. Дальше я хотел еще открыть в Варшаве, в Вильно, в Киеве, в Казани, в Тифлисе и в Екатеринославле. Во всех крупных городах империи будут лаборатории, где будет производство новых лекарств. И хорошо, что во многих городах есть университеты, где будут вырастать молодые специалисты. Если все пойдет так, как задумано, то лет через пять мы сможем стать крупнейшей фармацевтической державой империи. Мы договорились, что паи компании будут распределены таким образом: государство будет иметь контрольный пакет и право эмиссии акций. Я буду акционером с небольшим паем.

Я понял в этот момент, что Спицын любит играть по-крупному. Он – птица высокого полета. И его предпринимательские способности вызывают восхищение. Добиваться столько лет своей мечты, которая казалась непосильным грузом… и в итоге добиться, в этот момент я ему сильно позавидовал.

– Николай Тимофеевич, я приглашаю вас на обед. И мое предложение, сделанное вам много лет назад на ужине в кругу представителей химиков, остается в силе. Кстати, я следил и слежу за вашими успехами. Я регулярно читаю журнал «Русская медицина». Недавно прочитал вашу статью, где вы рассказывали о новом, изобретенном вами средстве от похмелья. Я-то думал, что лучшего, чем с утра выпить пятьдесят грамм не бывает, но вы подошли к этому с научной точкой зрения.

Мне стало смешно. Глядя на меня, Спицын тоже рассмеялся.

– Это не только средство от похмелья, но и средство, которое притупляет желание человека выпить – начал оправдываться я.

– Понимаю, понимаю – Спицын обхватил меня слегка за рукав, увлекая на выход из Летнего сада.

 
….…………
 

Я был очень удивлен, что Константин Григорьевич Спицын являлся хорошим знатоком Петербургских ресторанов и трактиров. Он пригласил меня тогда в ресторан «Контан» на Мойке 58. По дороге в ресторан, он рассказывал мне, где подают хорошую холодную телятину или гуляш. Он неплохо был знаком с Петербургскими шеф-поварами различных ресторанов.

Мы расположились на улице во дворе ресторана. Погода была теплая, но солнце постоянно то появлялось, то сразу исчезало за тучу. Во время обеда Спицын в очередной раз сделал мне предложение поработать у него. Я согласился. Это был мой новый вызов. На новом месте я бы мог посвятить себя творчеству. И это меня привлекало.

Уже в конце февраля 1905-го года я приступил к новой должности – начальника экспериментальной лаборатории фармакологии и исследования химических препаратов акционерного общества «Русская фармакология». Мое рабочее место находилось на 15-й линии Васильевского острова. Я был очень доволен. Мне удалось привлечь к работе почти две дюжины квалифицированных сотрудников и пару дюжин лаборантов.

Казалось бы, что ничто не может помешать мне, свободно творить и создавать. Хотя я понимал, что не могу и не должен выступать в роли свободного художника и писать полотна, которые мне придут в голову. Моя миссия направлена на государство. И я должен выполнять государственные заказы, прежде всего. Но буквально сразу я ощутил на себе давление со стороны Константина Григорьевича. Мне показалось, что он чего-то хочет от меня, от моих сотрудников. Что он пытается использовать нас в своих личных интересах. Первоначально я не придавал этому никакого значения. Я послушно выполнял все требования, которые предписывали нашей лаборатории. Но потом в приватной беседе со Спицыным я решил аккуратно выведать у него, какие цели он преследует, оказывая такое давление на меня. Тем не менее, Спицын молчал. И молчал очень долго. Пока в России не случился серьезный финансовый кризис.

Это было в декабре 1905 года. От лица Петербургского совета рабочих депутатов был напечатан в газете финансовый манифест, в котором автор в мрачных тонах описывал все финансовое состояние страны. Тотчас начались изъятие вкладов из банков и сберегательных касс. Премьер-министр Витте был в ярости. Финансовая система России была на грани краха. Началось расследование. Выяснили автора этой статьи – некто Карл Ваверка – подданный Австро-Венгрии. Позже выяснилось, что настоящее имя Ваверки – Израиль Гельфанд – подданный Российской империи, которого уже много лет разыскивала полиция. Благодаря напечатанному манифесту, акционерное общество «Русская фармакология» едва не обанкротилось. В конце декабря 1905 года Константин Григорьевич прибыл в Петербург и сообщил нам, что финансирование наших исследований временно приостановлено. Эта приостановка длилась около года. Только в середине октября 1906 года мы вновь возобновили свои исследования. Пока было затишье в нашей деятельности, я не выражал особого беспокойства, в отличие от Спицына. Он был на грани ярости. И его такое состояние было объяснимо. В конце концов, Константин Григорьевич все-таки поведал мне свою печаль – его жена тяжело больна. Она находилась в психиатрической клинике в Москве с диагнозом слабоумие.

Врачи-психиатры говорят, что такой диагноз распознать крайне сложно, ибо это заболевание, прежде всего, связано с мозгом. Распознать можно лишь по таким признакам, как усталость, слабость, снижение работоспособности, рассеянность, нарушение памяти. И то, диагноз слабоумие может поставить лишь весьма квалифицированный специалист. Лечить это заболевание почти невозможно. Если не сказать, что совсем невозможно. Нужны сильные лекарства. Но какие? Спицын рассказал, что симптомы этого заболевания у его жены появились примерно 3 с половиной года назад – в начале 1903 года. С каждым месяцем симптомы лишь проявлялись. В итоге в начале 1905 года было принято решение инкогнито определить Викторию Федоровну – жену Спицына в Преображенскую больницу для душевнобольных. Руководитель больницы профессор Николай Николаевич Баженов осмотрел жену Спицына и поставил ей такой неутешительный диагноз. Поначалу Спицын пребывал в тяжелом расстройстве из-за болезни жены, но быстро взял себя в руки. За собственные средства он собрал консилиум врачей. Взял слово о неразглашении тайны консилиума у каждого собравшегося. Коллегиально было принято решение провести медикаментозное лечение. И тут, как раз мои изобретения тимоаналептиков пригодились очень кстати.

Я очень хорошо помню тот разговор летом 1906 года, когда Спицын открыл свою тайну. Мы находились тогда в номере его гостиницы и медленно попивали коньяк.

– Поймите меня правильно, Николай Тимофеевич – сказал он – я не мог вам ничего тогда сказать. Во-первых, я сразу решил, что недуг супруги будет в тайне. Во-вторых, я хотел, чтобы ее лечение дало хоть какой-то результат. И в-третьих, я должен был подготовиться к нашему разговору. Но сейчас она идет на поправку. И во многом благодаря вам. За что я вам всегда буду благодарен. Но, тем не менее, есть кое-что, что весьма тревожит профессора Баженова. Если слабости, усталости и снижения работоспособности Виктория Федоровна уже особо не чувствует, то вот с памятью и рассеянностью не все так хорошо. И это очень тревожно. Поэтому я и хотел, чтобы вы ускорили исследования. А когда с финансами стало совсем плохо, то мои нервы совсем сдали. Я понимал тогда, что если промедлить, то недуг будет прогрессировать.

– Почему же вы раньше ничего не сказали? – спросил я – неужели вы думаете, что я бы ради такого дела прекратил свои исследования? Вы совершенно недооцениваете меня, Константин Григорьевич. И я немедленно возобновлю свою работу.

– Я не требую от вас этого.

– Но я все-таки продолжу – твердо сказал я – все, что касается здоровья людей, является моим долгом.

– Благодарю вас, Николай Тимофеевич.

– Мне важно знать, что от меня требуется сейчас, прежде всего, чтобы помочь вашей жене.

– Сейчас самое важное – это, чтобы у супруги не прогрессировал склероз и рассеянность. Я понимаю, что вам будет сложно… и я понимаю, что не могу от вас ничего требовать, но прошу вас постараться ей помочь. Я готов познакомить вас с учеником Владимира Михайловича Бехтерева Людвигом Пуусеппом. Кстати, он закончил ваш альма-матер. Сейчас он секретарь Русского общества нормальной и патологической психологии. Уверен, что он даст вам полезные советы. Если не поможет, то я готов идти к Бехтереву, несмотря на его постоянную занятость. Но я уверен в вас. Я уверен, что вы вернете здоровье моей жене.

 
………………
 

Итак, это снова новый вызов. Я и подумать не мог, что жена Спицына психически не здорова, и я должен был придумать что-то такое, чтобы ее спасти от полного разложения личности. Мне предстояло решить неимоверно сложно задачу. До сих пор еще никому не удавалось медикаментозно решить проблему старения человека. Как и никому, еще не удавалось остановить процесс разрушения памяти. Я и представить не мог, что мне делать, с чего начинать. Да, мне удалось встретиться с Пуусеппом. Этот молодой человек произвел на меня очень хорошее впечатление. Я и представить не мог, что он к своим 30 с небольшим годам уже защитил докторскую диссертацию. Дал ли он мне советов? Думаю, что да. После разговора с ним я решил рискнуть совершить нечто подвига: вывести формулу абсолютно нового лекарства от сложного недуга.

И я незамедлительно приступил к работе. Попробую описать вам то, что я делал. Я взял за основу группу ноотропных препаратов под названием «фонтурацетам», которую я сам и изобрел. Фонтурацетам принадлежит к семейству производных пейрорацетама (2-пирролидонов) и является фенилзамещенным пирацетамом. Для химиков я помещу формулу:

Далее, мне необходимо было синтезировать этот препарат, чтобы добавить: а) высокого эффекта в отношении когнитивных дисфункций; б) антиамнестического действия; в) повышения скорости передачи информации между полушариями головного мозга и устойчивостью тканей мозга к гипоксии и токсическим воздействиям.

Что в итоге вышло? У меня ничего не получалось. Совсем ничего. Чтобы я не делал, никаких результатов не было. Я просиживал в лаборатории, работал у себя дома до глубокой ночи. Прошел год, закончилась революция. Затем прошел еще год. Виктории Федоровне становилось хуже. Я нервничал из-за того, что у меня ничего не получалось. Спицын тоже нервничал, видя, что его жене становится все хуже. И вот к концу 1908 года мне кое-что удалось. Я все-таки смог синтезировать этот препарат так, чтобы эффект возымел действие. Мне удалось добавить пиритинол и синтезировать его с фонтурацетамом, чтобы получить то, что я хотел. Для химиков снова формула:

Что я сделал? Я применил бромирование. Формула выглядит так:

CF₃CH₂Cl+Br₂ (7—10 сек) при 320~340^O С – CF₃CBr₂Cl+CF₃CH₂Cl.

В результате этого опыта происходит резкая активация метаболического процесса в центральной нервной системе, которая непосредственно воздействует на головной мозг. После этого я поместил полученный препарат на центрифугу. После центрифугирования (3 мин) нагреваю полученную массу до кипения и добавляю некоторое количество _y -бутиролактона. Для получения более нужного эффекта я решил увеличить время центрифугирования до 4 минут. Как только жидкость окрашивается в янтарный цвет, препарат готов.

В итоге я провел опыты на приговоренных к каторге (удивительно, что Константин Григорьевич добился разрешения на проведение опытов), которые пожелали стать подопытными. Я увидел желаемый результат. Я ждал, что мое изобретение одобрят. Не дождался. В начале 1909 года главное управление здравоохранения Российской империи выдало заключение, что мой препарат слишком опасен, ибо велика вероятность остановки сердца. Необходима доработка или изменение состава компонентов. Но я ожидал этого. Действительно нужна была доработка, потому что существовали риски побочных эффектов. Но в меня верил Спицын. Я с риском для собственной жизни провел эксперимент над собой. Я принял 5 внутривенных инъекций. Это было непередаваемое ощущение. Я был под воздействием галлюциногенного препарата. Это длилось примерно 5—10 минут, после чего я пришел в себя. Говорят, что эффект сравним с применением морфинов. И опять у меня возникло беспокойство: а что, если мой препарат имеет способность к зависимости? Получается, что это обычный наркотик. Спицын настоял на том, чтобы я прописал Виктории Федоровне 30-дневный курс внутривенных инъекций. И… ей стало намного лучше. К ней стала возвращаться память. Она перестала быть столь рассеянной, как раньше. Она стала оживать. Я не заметил зависимости от моего лекарства ни у себя, как оказалось у жены Спицына тоже. Я решил, что это мое изобретение я назову просто – СУ – Спицын и Ухов. По фамилии двух ученых. Но это было лишь начало. Впереди было более совершенное «СУ».

Глава 7. Не будем торопиться

10 июня 2012 года. Санкт-Петербург.

Наташа Франклин припарковала машину напротив дома, где снимал квартиру ее бывший возлюбленный Денис Ковалев. Она сидела минут 10, слушая радио, но думая о своем, не вникая в музыкальную линейку этого радио. Она о чем-то задумалась, затем выключила радио, вышла из машины и резко зашагала в сторону подъезда, где жил Денис. Он быстро открыл ей дверь, она также быстро нырнула в дверь подъезда. Он ожидал ее в весьма приподнятом настроении, встретив ее в банном халате после душа.

– Наташенька! – воскликнул он – представь себе! Прочитал сегодня интересные новости – он взял компьютерный планшет – выступает некая Малгожата Велковска – представитель МИДа Польши. Послушай, что она говорит: «Вчера, в торговом центре города Гданьска был задержан гражданин России Назир Эрикбаев, у которого был обнаружен наркотик под названием СУ-19. Это уже не первый раз, когда граждане Российской Федерации задерживаются на территории Польши. Польская республика выражает официальный протест министерству иностранных дел РФ в связи с данным фактом». Как тебе? Опять они мои наработки стырили?

На лице Наташи появилась гримаса полного безразличия.

– Денис! – сказала она спокойно – зачем тебе все это? Ты понимаешь, что можешь погибнуть? Ты понимаешь, что ты мне не безразличен? Мне все равно, что там в Польше. Мне ты важен.

– Наташенька! Прошу тебя, не надо беспокойства. Все под контролем. Я все-таки врач.

– Это безумие, Денис! – она потерла висок рукой – какой ты врач? Ты лишь закончил медицинский факультет, но по профессии не работал не дня. Ты дилетант в этом деле. Ты можешь умереть.

– Почему я должен умереть? – возмутился Денис – профессор Ухов четко описал весь процесс. Я понимаю, если бы я был бы болен и не способен воспринимать эти лекарства. Но я здоров.

– Денис, кто знает, а вдруг ты станешь неадекватным?

– Наташенька, не преувеличивай! Все просчитано. Все уже испытано. Меня сейчас интересует, кто такой Назир Эрикбаев. От кого он действует? И откуда поляки узнали про СУ-19?

Она промолчала.

– Вот и отлично! Теперь мне нужно 15 минут, и поедем к Пронину.

 
……………………
 

Все было готово так, как и просил Денис. Была снята недорогая двухкомнатная квартира на проспекте Большевиков, которая имела невзрачный вид. Арендатор обязался за свой счет, невзирая на арендную плату сделать небольшой косметический ремонт. Стены были поклеены флезилиновыми обоями и выкрашены белой краской. Электричество и сантехника должны быть идеальны. Для этого поменяли кабель, поставили новые розетки и выключатели. Заменили трубы, краны, унитаз, раковину, поставив новые. На сегодняшний день эта квартира напоминала больше больничную палату.

Денис приехал вместе с Наташей к полудню. Его встречал Алексей Пронин – бывший одноклассник и друг.

– Сегодня должны привести все оборудование для операции – сказал Алексей – максимум послезавтра все будет готово для тебя.

– Торопиться не будем – ответил Денис – Мне важно, чтобы все прошло так, как я задумывал. Добавь к интерьеру немного уюта: удобный диван, пару кресел, столик, комнатные цветы и прочее. Хорошо?

– Хорошо. Денис, я вызвал анестезиологов, хирургов и других компетентных людей. Не волнуйся, все должно пройти так, как ты задумал. Все будут работать в режиме полной боеготовности.

Денис внимательно осмотрел всю квартиру. Он провел рукой по обоям, подергал розетки и выключатели, зашел в санузел и проверил надежность унитаза и раковины. Так внимательно все смотрел, будто бы хотел найти какой-то изъян. Потом выдохнул и спокойно сказал:

– Не будем торопиться – сказал он – Меня все устраивает. Вижу, что ты постарался к моему приезду. Ставлю тебе «отлично» за готовность номер 1. Только анестезиологов и хирурга я выберу сам. Не доверяю я всяким «левым» врачам.

– Хорошо – ответил Алексей.

Денис достал из пакета, который держал в руке бутылку французского коньяка, два пластиковых стакана и апельсин. На небольшом столике он разлил по стаканам янтарной жидкости и почистил апельсин.

– Леша, ты в курсе, что я тебе доверяю себя?

Пронин посмотрел на Дениса с испугом и быстро сказал:

– Денис, можешь быть спокоен…

– Леша, я буду спокоен только тогда, когда задуманная операция пройдет на отлично. А пока, подумай обо мне…

– Ты прекрасно знаешь, что нами будет руководить опытный специалист из Москвы. Он не допустит ошибок.

– Посмотрим, какой он специалист… – он с пристрастием посмотрел на Пронина.

Глава 8. Боги жаждут!

Петроград. 14 сентября 1918 года.

Сегодняшний день – это не вчерашний день. Сегодня мне нужно как-то жить в это непростое время. Поэтому я устроился работать сторожем в наш научный университет на Литейном проспекте. От дома до работы мне идти около получаса, но, тем не менее, я за это время могу в своей голове продумать то, что могу написать вам.

Деньги!!! Что такое сейчас в наше время деньги? Ничто – я уже писал об этом. Деньги под названием «керенки», напечатанные этим недоноском Александром Федоровичем Керенским в 1917-м году, сейчас и является средством, позволяющем обменять на продукты. Хотя и «керенки» уже обесценились так, что за некоторые продукты «керенки» не принимают. Царские деньги еще в цене, но их почти не осталось на руках у населения. Вы, наверное, и не знаете, что такое «керенки». «Керенками» называли те бумажки, которые печатали в 1917-м году при правительстве Керенского. Если можно подтирать собственную задницу после дефекации, то только «керенками». Такого унижения для народа я не видел никогда. Что они из себя представляли? Это рубли, напечатанные в период, когда инфляция достигла огромных размеров, а наличных денег не хватало. Это те «рубли», которые требовали рабочие за свою работу. И Керенский их печатал. Дошло до того, что напечатанные рулоны с «керенками» начали резать ножницами. А потом – о, ужас! – начали выдавать заработную плату рулонами неразрезанных купюр! Тебе дают целый рулон, и ты забираешь это в качестве заработной платы. И все. Что ты после этого думаешь? Куда ты эти рулоны сможешь приспособить, когда нет хлеба, крупы, картошки? А большевики не придумали еще свои деньги. Рулон «керенок» не стоит и ломаного куска царского империала. Что-то мне это напоминает. Вам не кажется? Медные монеты времен царя Алексея Романова, когда из-за нехватки серебра в стране, разрешали чеканить медные монеты и выплачивать ими жалование. Но налоги приходилось все равно платить серебром. Поэтому медь обесценилась. В результате вспыхивали медные бунты. Черт с ним! С Керенским и его бумажками. Сегодня с деньгами или без них – все равно ничего не купить. Надо работать, чтобы получать хоть какой-то паек. Находясь на службе, у меня будет немного времени продолжить. Я расскажу немного о своих родных и близких. Я потерял много близких мне людей за последние десять лет. Мой старший сын погиб в войне с Германией. В самом ее начале – в сентябре – он служил в корпусе генерала Самсонова. Моя жена скончалась через год, не выдержав гибели старшего сына. Сердце. Это было в июле. А Константин Григорьевич Спицын умер 12 сентября 1915 года. Он не был старым. Но он снова скрыл от меня. У него были больные почки, и он умер от почечной недостаточности. Буквально за 3 месяца до его смерти, я посетил Москву. Я гостил у него. И тогда он сообщил мне, что его болезнь дала обострение. И теперь, видимо он отходит от дел в виду своей болезни. Я не мог поверить своим глазам то, что увидел. Еще полгода назад я встречался с ним. Он был бодр и здоров. Теперь я увидел увядающего старика. Ему было 63 года, когда он ушел из жизни. К сожалению, судьба Виктории Федоровны – его жены – мне неизвестна. В июне 1913-го, когда я был в Первопрестольной, она уже выписалась из клиники. Она была абсолютно здорова. Никаких и малейших признаков на ее психическое расстройство видно не было. Я очень обрадовался, что смог помочь ей. Внутренне я гордился собой. Но, с другой стороны, я видел, что Константин Григорьевич медленно угасает.