Курганы… С краев их жития вознесшимися
до окраин, последки судеб в безвыходности
посведши… Небесный небосвод им в царстве
скорби, блюстить поборников не сталось,
оставшиеся зенницы очервлены, не песнословят,
разговоры не толкут, кайотам уподобившись,
рыща, бубня на лад обрывки памяти,
оазисы давным давно пожжёны, гнёт колокольни
в обиход, дабы не мёртвых упокоить,
не живых, в смирении пребудущих,
да ещё чуть боле бдительность немногих умалить,
почивших да усопших, стоят, хотя бы
в обиходе бытности низложены, все давеча
колейки хожены, напоминание малым и
старцам иховым, дерев околе стало нехватать,
защитников, теперь бездушных кукол,
на вехах вервием кидает бобыли остовов
тел на ветер, повперившись на воронов,
при царствии капища теней, кто где упокоен,
судьбы промозглой дланью… Твердью млечною
теперь на тиф возложены.
Псалмы читая монотонно, сплелись из
стонов душ в чистилищах, их голоса рассудок
точат неусопно, меняя темп, поодаль,
затихая, разливаясь, отдаваясь сводами,
теряясь в гранях, встречаясь с громогласным
отзвуком органа, в залах сплевшись,
темп бденно, ночью, день ли, стяжательно…
Верховный в боголепии те канонады задаёт,
под неусыпным хора провождением, неустанно,
тоску бескрайнюю наводит, ведомо им,
материя земли как создавалась, так и она…
Стяжательно, сокральные познания…
И не мольба таки да боли им знакомая…
Синхроннно, монотонно, тоесть уныние,
повроде что то тризны, с поволокой печали
и тоски, молебен полным ходом, на алтаре
все строки прочитав, что более ему дороги,
перворожденного младенца подняв за ножку,
им по нутру он чужд… Дабы напоминание о
бытие и жизни пришлой, под неусыпным
хора провождением, но вот в распахнувшихся
залах… Сияние… И на порогах облик девы,
в лучах своим явлением обязана зарнице,
скорее в ореоле благолепия, но случай
к случаю… Молитвы младое сердце
и привили в обитель, за гомоном пред ней
унылая картина, вокруг чащоба траурных
сердец, мышлением сравнимы с бесами,
та у их врат, затворники повперив взглядом
на агницу, на той голубке лазаря запеть
для них парящем, невольну облачая за руки,
и дело не подавно в красоте, над ней
скорее пуща, а сколько душ теперь
загублено числа и счета нет…
Вот выход на погост процессией…
Стяжательно… Стремление не в смысле
слиться, неделимым быть во всей вселенной,
но плотью – кровью, все на тёмном,
за панихидой, в рясах, томно…
Чередом шествие до руин в подворье,
последние заготовленья верша,
возложен хворостом под небеса,
сигул в сожжении, готовность до
скончания за покаяние плату вносить,
свой личный счёт, и по сему возложен
вечный глас на вопиющего…
Ниспосылая молчаньем вердикт,
реликт покамест наливаясь…
Являя в материях руны… Довлеет ад
в возникшем образе… Над чужеродным
тем распятьем виднеется грех… Развергся
мрак потусторонний в древних копищах…
Он на помосте… В руинах виден острог…
Светило посередь него покоится… И…
На пустошах, не прекращается гонка стихий…
Подняв босую на руки, увенчана венцом
предвестников, держа в перстах соцветия
их бытия, наставник в скором изречении,
что более мутить о тлен и присно,
до церемонии древлейшей же, хотя бы
и желанной, но тем не менее им
бессмысленно, тем паче эхом до начала
тризны всей округе…
Помыслы не о над ней грядущем действе.
Пребывая в заточении слёзном, чуть видя
пред собою, окропить чрева с дарами
наборов с угодий, о нём ненаглядном
все помыслы, единоутробным мановеньем
мирты от головы и до пят, и вот…
Встречают огненные чресла, о милосердии,
о том не идёт речи более, одним моновеньем
на вдохе… Передаёт в пылающее лоно,