III
Тем не менее «нравственные скрепы» удовлетворяли далеко не всех. А потому было решительно повторено, что именно парламент, как «народный орган», способен надлежащим образом заменить их правом через принятие соответствующих законов. Попутно, как оптимистично полагали, решится вопрос обеспечения свободы совести и противостояния различных религиозных культов, породивший столько войн и жертв. Ведь право в отличие от веры по своей природе универсально, оно объединяет, а не разъединяет людей.
Что ж, «голос народа», «благо человечества» и т.п. звучит, конечно, в высшей степени заманчиво и красиво. Но чтобы включить новое лицо в законотворческий процесс, следует получить ответ на очевидный вопрос: из чего складывается правоспособность парламента? «Божественный закон» (jus divinum), равно как Священное Писание и богословские политические трактаты отправлены в хранилище старых, ненужных вещей. Да и едва ли в хоть каких-то священных книгах можно найти указание на то, что Божья воля готова осиять своей благодатью вместо монарха чей-то «коллективный разум». Скорее, можно привести обратные примеры. Где же располагается источник власти парламента?
«В народной воле», – отвечают нам, – «поскольку народ и есть настоящий суверен всей власти в государстве». И уж чтобы наверняка вычеркнуть государство из числа общественных институтов, образованных, якобы, Божественным Промыслом, Жан-Жак Руссо (1712-1778) предложил учение, согласно которому оно создается самим народом на основе некоего «общественного договора».
Практически все без исключения сторонники правового государства с восторгом приняли эту идею, которая была изобретена для другого случая и гораздо ранее. Об «Об общественном договоре» Руссо писали, что после Евангелия не было более влиятельного произведения, а его учение стало политическом credo своего времени. «До сих пор господствующей идеей государственного права остается провозглашенного Руссо идея народного суверенитета. Для практики, как и для теории правового государства, идея народного суверенитета представляла центральный движущий нерв, живую душу всех выводов и построений»25.
Б.А. Кистяковский убеждал, что весь народ, совокупно составляющий государство, обладает государственной властью26. П.И. Новгородцев (1866-1924) вообще полагал, будто демократию следует понимать как форму правового государства27. В.М. Гессен (1868-1920) определял «правильным» только такое государство, в котором «народ принимает решающее участие в осуществлении законодательной и учредительной власти». Более того, по его мнению, данный признак является единственным, необходимым и достаточным28. «Верховная власть народа, – соглашался с ними француз Анри Мишель (1857-1904), – служит единственным источником власти, допустимым разумом в прогрессивном обществе»29.
Так, учение о народоправстве было торжественно признано единственно отвечающим природе общества и человека. Поразительно, но никого из числа сторонников идеи народного суверенитета не остановило довольно очевидное и здравое рассуждение: «Какая же власть принадлежит народу в тех случаях, когда власти еще не существует? Как можно говорить о принадлежности государственной власти до устройства государства кому бы то ни было?»30. Его попросту не заметили…
Проблема, однако, заключалась в том, что для народного суверенитета, как его понимал сам Ж.-Ж. Руссо, никакой парламент не только не нужен, но и вообще противопоказан. Равно как и «права человека», которые ставят под сомнение (прямое или косвенное) незыблемость и святость народной воли, которая, как считали, не может быть направлена против блага самого народа. И если уж власть принадлежит народу, то осуществлять ее он должен только непосредственно. В этом знаменитый швейцарец был абсолютно убежден.
Правда, вскоре его детище ждало фиаско. Внешняя привлекательность и свежесть политической доктрины Руссо требовала немедленного практического воплощения, которое и было предпринято в ходе Французской революции 1789 г. Но только для того, чтобы явственно продемонстрировать ее несостоятельность в обществах, хотя бы немного превышающих по размеру рядовое сельское поселение. В каких формах народ может непосредственно реализовать власть и отлить свою волю в закон, если его – миллионы?! Потому нет ничего удивительного в том, что уже в эти революционные годы многие согласились с необходимостью уйти от идеи непосредственного народоправства и признать, что его вполне заменяет парламент, как представительный орган народа. Это положение дел и было закреплено в Конституции 1793 г.31
Но тут возник новый вопрос: как же примирить учение о народном суверенитете и непосредственном народоправстве с представительным характером парламента, как высшего законодателя? Однако нет ничего невозможного для истинных приверженцев «народной воли». Традиционно в таких случаях отвечают, что депутат, член парламента, является всего лишь «голосом народа», а весь парламент в целом – квинтэссенцией народной воли. Именно ему, как органу высшей законодательной власти, народ, учредивший государство, как бы делегирует право принимать законы и определять его же народную правоспособность.
Вообще-то, на это следует заметить, что старый принцип римского права, сформулированный еще великим юристом Ульпианом (170-223), «никто не может дать другому лицу прав больше, чем имеет сам» («Nemo plus juris ad alium transferre potest, quam ipse haberet») вполне применим и здесь. Очевидно, что человек не в состоянии сам для себя устанавливать закон, наказывать самого себя, штрафовать, наделять полномочиями по контролю за действиями других лиц и т.п. Откуда, спрашивается, эти правомочия возникнут у государственных органов, созданных народом?!
Эти сомнения озвучил в свое время и Римский папа Лев XIII (1878-1903): «Нет такого человека, который бы имел в себе или у себя то, благодаря чему другие сознательно отдадут ему свою свободную волю. Один только Бог, как высший Творец и Законодатель, обладает такой властью»32. Все было впустую – кто же будет в таких научных вопросах слушать представителя Церкви, пусть даже понтифика?! В противовес звучало «научно-оптимистичное»: «С течением времени все более распространяются и торжествуют начала всеобщего, равного, прямого и тайного избирательного права, т.е. именно условия, благоприятствующие более верному отражению страны в парламенте»33.
Однако проблема усугубляется еще и тем, что, как довольно быстро определили на практике, выявить народную волю – безнадежное дело. Ведь она представляет собой в действительности только волю более многочисленной и более деятельной части народа, волю большинства или волю таких людей, которым удается заставить признать себя за большинство34. Пришлось констатировать: «Демократия всегда построена на идее господства большинства»35.
Увы, вслед за тем с горечью пришлось согласиться с тем, что эта вожделенная власть «большинства» покоится на наименее культурных и развитых в интеллектуальном отношении слоях населения: по той простой причине, что их и в самом деле – всегда в любом государстве и при любом режиме большинство в народе. В результате при демократическом народоправстве решающее значение придается не качеству обсуждаемых вопросов, а количеству голосов, которым решение принимается. И «меньшинство», каким бы просвещенным оно ни было, всегда вынуждено уступить всякому, пусть даже случайному сложившемуся «большинству», не обладающему внутренним единством36.
Несложно понять, что в этом случае общие интересы государства, как и наиболее просвещенного «меньшинства», к слову сказать, потеряют всякое значение: едва ли можно без насилия над здравым смыслом и совестью доказывать, будто сложнейшие вопросы налогообложения, внешней и внутренней политики, войны и мира найдут объективную и профессиональную оценку в подавляющей массе довольно слабо развитого населения и (или) его представителей37.
Но и это еще не все. Опять же на практике связка «депутат – избиратели» никак не желала соответствовать доктринальным уверениям, будто парламентарий всего лишь выполняет волю своих доверителей и должен по каждому вопросу справляться относительно их мнения, голосуя соответствующим образом, и никогда – от себя самого. Раньше горячо убеждали, будто «народные представители, посланные в парламент, не могут считать себя уполномоченными на решение вопроса, не предусмотренного избирателями, и, если вопрос этот представляет серьезную важность, необходимо обращение к избирателям для того, чтобы дать им возможность выразить определенным образом свое отношение к нему»38. Довольно быстро выяснилось, что этот пассаж целиком принадлежит области фантастики.
В короткое время срочно внесли существенные коррективы. «Считать депутата представителем именно избравших его людей нельзя, – неожиданно было объявлено с профессорской кафедры, – потому что он в парламенте будет участвовать в составлении законов, которые относятся не только к данному округу, но и ко всей стране. Таким образом, в парламенте данный депутат явится не представителем той или иной группы избирателей, но полноправным членом коллегии, которая обладает властью над всем населением, как над участвующим в выборах, так и над тем, которое избирательных прав лишено»39.
Члены парламента, приводили новые доводы сторонники демократизма, конечно же, являются представителями народа. Но в этом качестве они должны руководствоваться лишь требованиями общего народного блага, «как оно выясняется от взаимного обмена их мыслей, а не частными интересами своих избирателей. Народные представители не призваны выражать ничьей чужой воли: ни воли своих избирателей, ни воли народа в целом»40.
Дальше – больше: да, звучит новое объяснение, депутаты избираются народом, однако сами избиратели не могут непосредственно участвовать в законодательной деятельности. Таким образом, «тех прав, которые в силу избрания возникают у депутатов, у его избирателей нет и не было (выделено мной. – А.В.). Свои права на участие в парламенте и все личные свои привилегии депутат получает не от избирателей, у которых их нет, а непосредственно от закона. Выборы только указывают, кто будет пользоваться этими установленными законом правами»41.