Заур сдержал свое слово и отдал за меня Зарину. Свадьбу мы играли по всем местным традициям. Родственников было огромное количество. Правда, все родственники со стороны Заура. Потом была первая брачная ночь. Зарина была девственницей, а я хоть уже и имел опыт в этом вопросе, но тоже не сильно понимал, как все сделать правильно. Потому первая наша ночь была ужасной. У нас ничего не получилось, и Зарина проплакала до утра, повторяя:
– Я плохая жена, я плохая женщина, ты бросишь меня.
Но все-таки мы вдвоем успокоились, и у нас все получилось. И я впервые в своей жизни познал, что же такое семья. Зарина старалась как могла, меня всегда ждал дома домашний ужин, уют и секс. Мы обрастали простыми вещами – домашним хламом. Тогда моя жизнь действительно стала другой, такой жизни у меня не было ни до, ни после Пакистана. Там у меня была настоящая семья. У меня есть даже дети, сын и дочка. Сколько им сейчас лет и как они там живут – сколько раз я хотел выяснить, но каждый раз я принимал решение, что все же им безопасней без меня. Сейчас вот я вспомнил, как жил тогда с ней, и прямо слезы на глаза навернулись. Но лучше все-таки все по порядку.
Заур очень приблизил меня, и хоть я продолжал работать таксистом, у меня стало достаточно много денег. Заур ввел меня в курс дела по маршрутам движения очень многих грузов. А это то, что мне было нужно, я собирал сведения, структурировал их и передавал в центр. Что было с ними дальше, мне было неведомо, так как приказов я не получал. Связной только передавал что-то вроде “«
Вам объявлена благодарность”» или “«Вам присвоено внеочередное звание”», ч
то меня, в общем-то, радовало, но не настолько. Я делал свою работу, я помогал Зауру. Помогал во всех смыслах этого слова, я практически стал правой рукой Заура. Даже можно сказать, что я был ему другом, а он был моим другом. Я вспоминал слова Петра Алексеевича, что самое тяжелое это оставаться верным делу и родине. Сейчас я это понимал – спустя три года СССР со всеми его войнами стал для меня таким далеким и непонятным. Тут мы находились совсем в другой информационной среде, та война, которая шла тут, она не имела ни малейшей связи с той войной, которую вел Советский Союз в Афганистане. Тут была совсем другая философия жизни и совсем другой информационный фон. К тому же у нашего руководства, видимо, не было целей пресекать потоки наркотиков и оружия, они просто получали данную информацию, и что с ней происходило дальше, для нас было закрыто. И потому иногда казалось, что мы тут как будто лишние и никому не нужные персонажи.
А жизнь кипела вокруг и развивалась. Петр построил свою парикмахерскую, в которой стал владельцем. Николай открыл свой автосервис. Ну а я построил свой дом и родил сына. У меня был счет в банке, на котором уже накопилась приличная сумма денег. На третий год я перестал уже делать вид, что я таксист, и просто занимался контролем всего такси в городе. С нашей тройкой мы встречались всегда с сохранением полной конфиденциальности. Когда мы втроем обнаружили за собой слежку, мы все были сильно удивлены. Но в один прекрасный день мы вдруг выявили, что за нами следят. Как и положено сразу в таких случаях, мы прекратили полное взаимодействие друг с другом, и каждый пытался выяснить, кто же следит за ним. Я свой “«хвост”» выловил спустя неделю. Я выманил его в квартал, где были небольшие дома, вокруг которых можно было обойти, я видел его и свернул в переулок, с расчетом на то, чтобы оказаться позади него, прямо рядом с моей машиной, которую я туда предварительно и поставил. Я “«выключил”» его, осторожно положил в багажник и поехал в одно из мест Заура, которые были приспособлены именно для таких вот допросов или содержания людей. Это был молодой парень, по виду араб. Я вынул его и отнес в подвал, где связал и подвесил на крюк. И пошел пить чай. Дом на окраине Пешавара был пустым, но тут был минимальный набор продуктов и минимальные условия для проживания. Таких штаб-квартир у Заура было много, некоторые использовались для остановки курьеров, некоторые – для размещения почетных гостей, ну а этот – для содержания не очень почетных и иногда нежелательных. Я спокойно пил чай и ждал, когда мой гость придет в себя. По опыту я понимал, чтобы с ним было лучше всего разговаривать, нужно было дать ему повисеть какое-то время, чтобы он побыл наедине со своими мыслями, когда фантазия все делает за тебя. У меня было даже желание уехать и вернуться на следующей день, чтобы клиент был уже совсем готовым. Но я решил все-таки задать первый вопрос сразу, а потом уже оставить на выморозку.
Когда я спустился в подвал и хотел было начать задавать вопросы, парень вдруг выпалил на чистейшем русском:
– Виктор, вы не убивайте меня, пожалуйста.
Меня фраза на русском убила, так как меньше всего я ожидал, что за мной следят свои же, но колоться сразу на русском я не стал и потому сказал на пушту:
– О чем вы говорите? Я вас не понимаю.
– Виктор, не валяйте дурака, вы прекрасно меня понимаете, – ответил парень на пушту.
– Кто вы такой и что вам надо? – выходить из образа пакистанского мафиози я не собирался, так как никаких данных у меня о встрече не было, да и то, что за мной следили наши, не добавляло мне уверенности в себе.
– Виктор, меня за вами Добрыня послал, он велел…
Вот тут я уже не выдержал и удивился по-русски:
– Кто?!
– Добрыня, ваш командир. Он предупреждал, что скорей всего наша слежка так и закончится, он вас так проверял, растеряли вы навыки или нет, он ждет вас…
Он назвал мне место, где меня ждет Добрыня. И я, оставив парня висеть на крюке, поехал в указанное место. Я выполнил все меры предосторожности, оставил машину за два квартала от места, куда мне нужно было прибыть. Это была местная таверна, на окраине Пешавара, я тут не был ни разу, да и сам район этот знал не очень, так как тут такси практически не использовали. Таверна представляла из себя старую деревянную сарайку, перед которой стояли столы под навесами, с пуфиками, на пересечении пеших улиц. Народу было немного, но с точки зрения правильно выбранной позиции я отдал должное. Подойти к этому месту незамеченным было невозможно. Добрыня увидел меня сразу, как только я свернул на улицу, ведущую на перекресток. Позицию он выбрал правильную и толковую. На концах улицы наверняка были его люди, и я попал сразу, как только вышел на эту улицу. Я Добрыню увидел тоже практически сразу, и Николая, который сидел с ним на пуфике. Нехорошее предчувствие зашевелилось внутри меня, но делать уже было нечего, и я пошел ему навстречу.
Добрыня улыбался всем своим лицом, а я шел по улице навстречу ему, буквально морщась от неприятного предчувствия.
– Здорово, Змей, – поприветствовал он меня, показывая на место рядом, чтобы я присел. –
Сейчас еще третий ваш должен подоспеть, и тогда уже поговорим не торопясь. С ребятами-то моими что?
– Живой твой арабчонок, висит у меня в подвале на крюке, – сказал я немного, наверное, недобро, так как Добрыня нахмурился и сказал:
– Ну буде тебе, Змей, ну что ты такой насупленный? Дай я тебя обниму.
Добрыня встал и захватил меня своими огромными ручищами в объятья. Если бы мы встретились с ним в России, я бы, наверное, был рад еще больше него. Но тут, в другой стране, работая под прикрытием, разговор на русском и обнимашки с человеком, который может спалить всю мою легенду и раскрыть всю нашу тройку, были совсем неправильными.
– Не бойся, Змей, тут все чисто, вся улица проверена и везде мои люди. Так что все путем. А вот и третий ваш.
В конце улицы показался Петр, он Добрыню не знал, но, увидев нас, явно успокоился и пошел нам навстречу. Он подошел и сел рядом.
– Ну вот все и вместе, орлы мои. Рад всех вас видеть живыми и в добром здравии. У меня к вам деловое предложение, от которого вы не сможете отказаться.
Петр, поморщившись, сказал:
– То есть даже если захотим, то не сможем?
– Ну если сильно захотите, то, конечно, вы сможете отказаться, но я бы сильно не рекомендовал вам этого делать.
Добрыня явно был в очень добром расположении духа и прямо сиял от удовольствия.
– Тебя Петром же звать? – спросил он.
– Да, Петром.
– Мой индус-то живой?
– Живой, на крюке в подвале у меня.
– Ну хорошо, они хорошие ребята, но молодые еще, неопытные. Ну а я хотел проверить, как у вас тут с хваткой, ну заодно досье на вас тут пособирать, чтобы вы своего командира не подставили ненароком. Ты, Змей, тут, конечно, увяз на всю длину своего змеиного хвоста, да и вы тоже не сильно от него отстали. Как ты уходить-то будешь, Змей? Приказ-то придет, и жену бросишь?
Добрыня бил в самое болезненное для меня. Не проходило и дня, чтобы я не думал про это.
– К чему ты все это? Мы плохо выполняем поставленные задачи? Или есть какие-то нарекания?
– Успокойтесь, я сейчас тут, можно сказать, как частное лицо. К вашему основному заданию я не имею ни малейшего отношения, и тут я нахожусь совсем с другой целью. Мало того, я постарался сделать все, чтобы скрыть нашу с вами встречу и подготовить ее максимально скрытно. Кстати, за тобой, – он показал на Петра, – Ми-6 следит, где-то ты прокололся, но пока что на вас двоих не вышли.
– То есть кроме твоих еще кто-то следит?
– Ну за тобой, Змей, сейчас кто только не следит, ты, конечно, уникум, стать зятем главаря местной мафии, ты на карандаше у всех. Но оперативного наблюдения за тобой нет, а вот за Петром следят, но, скорей всего, из-за кого-то из твоей клиентуры.
– Давайте не будем сейчас про это, – перебил его Петр, – ведь это не имеет отношения к нашей с вами встрече?
– Нет, не имеет. Наша встреча, она связана с тем маленьким дельцем, которое мы в Афганистане провернули. Меня комиссовали по ранению сразу после вашего дембеля, вот.
Добрыня поднял рубашку и показал зажившую рану на правом легком.
– Спасибо врачам, вытащили меня с того света, можно сказать, хотя, может, и зря вытащили. То, что в нашей родной стране сейчас происходит, ни в сказке сказать, ни пером описать. Так-то мне пенсию аж в триста рублей положили, да еще и государственные заказы с обязательной бутылочкой водочки каждую неделю приносят. Очень они хотели, чтобы я спился и не видел ничего, я бы и спился, если бы не тот ящичек с семью миллионами долларов, который мы с вами в той пещерке-то спрятали. Эта самая мысль меня и вытащила со дна бутылочки, в которую я с такой радостью начал забираться. Я пытался вернуться в Афганистан по службе, но врачи поставили мне крест на карьере военного, как и вообще на карьере. У меня теперь одно легкое, и уже так легко в полной нагрузке мне не пробежать с десяток километров.
– А что, легкое удалили?
– Порезали за милую душу, так что не удивляйтесь, если буду сопеть как паровоз, такую тушу, как мою, очень непросто кислородом запитать. Но это все не так страшно, и если будут деньги и правильные врачи, я еще могу очень долго по этому белому свету топать. Вот, в общем-то, почему я и тут. Я собрал своих друзей, пообещал им вознаграждение, и пришлось нарушить законы нашей великой необъятной родины, и оказался я в Пакистане. Тут я случайно узнал про тебя, Змей, и подумал, ведь нечестно будет самому-то все семь миллионов-то забрать, все-таки вы-то там тоже в доле. В общем, предлагаю вам как старым боевым товарищам по 0,5 миллиона в руки и покрытие издержек. Тебе, Змей, детей своих обеспечить хватит, ну и вам будет на что девушкам конфетки покупать, когда на гражданку вернетесь. К тому моменту, когда вы вернетесь, денежки, судя по всему, будут иметь очень большой смысл.
Сейчас я понимаю, что Добрыня говорил правду, и он тогда понимал, что на просторах нашей необъятной родины уже начались процессы, которые приведут к ее разрушению. Это был период перестройки, который до нас доходил только слухами из внешних СМИ, мы в Пакистан уехали как раз в период тотальной гибели генсеков. А отсюда, из Пакистана, все выглядело как-то иначе. Но слова Добрыни тогда резали нас по живому, но тем не менее мы понимали, что отказать хоть бывшему, но командиру в его просьбе мы не могли. Ну и перспектива жить хорошо, имея за душой по половине миллиона долларов, была вполне себе заманчивой. В общем, мы тогда все вопросы порешали, я пошел договариваться с Зауром о необходимости безопасного прохода на территорию Афганистана. Николай должен был достать достойный транспорт. А Петру нужно было решить вопросы с нашими документами, внешним видом и продовольствием.
Самый тяжелый разговор, который тогда у меня состоялся, это разговор с Зариной. От женского взгляда не смогло укрыться, что у меня что-то произошло. Но что самое страшное, мое настроение она восприняла строго на свой счет и долго выпытывала у меня, что же произошло. Но рассказать ей правду было невозможно, а придумать какую-то правдоподобную легенду я не мог. Итог разговора с мусульманской женщиной меня поразил: она сказала, что я, чтобы не сходил с ума, должен найти себе вторую молодую жену. На что я, конечно, ответил, что мне моей Зарины и одной выше крыши, чем я ее и успокоил.
После тяжелейшего разговора с Зариной мне предстоял еще более тяжелый разговор с Зауром. Ему я решил выдать напрямую, что у меня дельце, которое пахнет хорошими деньгами, и что мне нужен хороший проводник и надежные документы.
– Зачем тебе это, Ван? Тебе не хватает денег? Давай я тебе дам еще денег!
– Ну тут такое дело, я уже не могу отказаться.
– Скажи мне, и я разберусь с теми, с кем ты там договорился.
– Тут дело чести.
– В смерти чести нету, а ты мне нужен живой.
Больше часа наш разговор строился в таком стиле, но в итоге мне удалось убедить Заура, и он дал мне и проводника, и все основные контакты, которые понадобятся в пути, и пожелал мне удачи.
Конечно, все эти незапланированные перемещения по территории Афганистана не могли пройти незамеченными с нашими связными, поэтому мы продумали легенду, что пошли на разведку, так как выявили новый коридор в трехстах километрах к югу от Пешавара и вынуждены действовать оперативно. Хотя Добрыня говорил, что все эти наши отчеты сейчас уже никто не читает, так как, по его мнению, вся разведка сейчас парализована.
– Эти старые деды совсем из ума выжили, они только и бьются что на бумаге. Сама работа уже никого не интересует! Ох отольются кошке мышкины слезки.
Ох как прав был тогда Добрыня, нужно мне было слушать его, брать Зарину и детей и уезжать, разыграв свою смерть. Но я был офицером, и как бы это ни было смешно мне самому, сейчас я был верен присяге и родине и верил еще в дружбу и командиров.
Мы выехали через три дня, через день мы встретили проводника и дальше шли уже по тем тропам, по которым он нас вез. Выглядели мы как “«духи”», и поэтому встреча с нашей армией нам угрожала больше, чем с местными. Но мы ехали в открытом пикапе, без оружия в руках, и при виде “«вертушки”» останавливали машину и выходили с поднятыми руками, показывая, что не вооружены. Оружие было в специальных люках автомобиля, которые были хорошо спрятаны. Мы проехали несколько блокпостов с досмотрами, где нас досматривали и пропускали. Солдаты – срочники армии СССР, молодые и глупые. Наш проводник боялся только, что мы нарвемся на посты с собаками, так как собака, если она натаскана на оружие, даст повод осматривать наши машины более досконально. Но в пути нам везло, мы проехали практически до конца маршрута без приключений. Афганистан не изменился за пять лет, тут все было по-прежнему. На мой вопрос Добрыня с усмешкой ответил:
– Афганистан не изменялся за последние двести лет, и вряд ли СССР сможет что-то тут изменить, скорей сам СССР может погибнуть, чем тут что-то изменится.
– Что, настолько все плохо?
– Ну будет возможность почитать историю образования этого государства даже по Большой советской энциклопедии, не поленись, почитай, даже Пакистан – это центр мира по сравнению с этим государством.
– Да нам давали исторические сведения, страна беглых рабов и бандитов.
– Ну вот видишь, все знаешь, и поверь: тут пока что ничего не изменилось, и эта война бессмысленна, нас сюда втащили за уши, а точней за глупость наших правителей.
Все, что говорил тогда Добрыня, я понял спустя небольшое время на собственной шкуре. Но буквально через несколько часов после нашего разговора моя вера в людей и командиров умерла навсегда. Всю дорогу меня терзало смутное сомнение, поэтому кроме оружия, которое было у нас с собой, у меня были метательные ножи, которые крепились на внутренней стороне запястья. Эти ножи мне подарил Заур на годовщину свадьбы со словами, что когда-нибудь они могут спасти мне жизнь. И показал мне свои, что он их никогда не снимает и никому не показывает, кроме людей, которым верит, как мне. Я не носил эти ножи постоянно, как Заур, так как не очень любил этот вид оружия, но вот именно в этот раз я их одел. И именно это спасло жизнь мне, как и предсказывал Заур, и не только мне, но и Николаю, правда, к сожалению, мы потеряли Петра.
Гибель моей веры в людей произошла одновременно с гибелью Петра. Когда мы нашли пещеру, вынесли из нее ящик с деньгами и понесли его к пикапу, я заметил движение Добрыни к кобуре и понял, что происходит. За время, пока летел первый нож, он успел выстрелить четыре раза и три пули попали в головы троих. Двух его людей и Петра. Четвертая пуля была выпущена в тот момент, когда нож уже входил в горло Добрыни, и потому он чуть дернул рукой, это спасло жизнь Николаю. Пуля вошла в плечо правой руки. Еще один из людей Добрыни, видимо, знал о его планах, так как тоже тянулся за пистолетом. Второй нож воткнулся в его горло прежде, чем он успел это сделать. Николай недоуменно схватился за плечо, смотря на пять трупов, которые лежали рядом с пикапом. Проводник, который в это время сидел за рулем, выскочил с автоматом и тоже застыл в недоумении.
– Что это было? – с
просил Николай, удивлено глядя на трупы. Боль еще не накатила до его мозга, и он был просто удивлен.
– Да все очень просто, мы уже перестали быть нужными, а семь плохо делится на такое количество народу. А я еще думаю, зачем он вторую машину оставил на въезде в долину. Он не собирался ни с кем делиться.
– Вот падла, – сказал Николай и осел, прижавшись спиной к пикапу, стараясь рукой зажать рану, из которой толчками текла кровь.
Я перевязал его и вколол пирамидон из аптечки, чтобы он не потерял сознание от болевого шока. И мы вдвоем с проводником похоронили всех в той же пещере, в которой до этого лежали деньги.
Мы вернулись в Пакистан другой дорогой, оставив людей Добрыни в другой машине в ожидании и недоумении. Про себя я решил, что вряд ли Добрыня оставил бы их в живых, так как он наверняка бы решил замести следы. А я вот решил не трогать их, и, может, именно это оказалось для меня фатальным. Хотя, может, последующие события и не были никак связаны с ними. Но просто дальше моя судьба свернула совсем наперекосяк. Я вернулся в Пакистан и отправил Николая на родину, согласовав с ним легенду, как погиб Петр и где он получил ранение. В нашей легенде, естественно, не было и слова про Добрыню и его людей и про доллары. По долларам я обещал поделиться с Николаем, когда у нас будет такая возможность. Но моему обещанию не суждено было сбыться. Но про это позже. Я спрятал эти доллары в тайнике, а часть отдал Зауру, на что Заур спросил меня:
– Где ты взял эти деньги?
– Это деньги американцев, которыми они финансировали “«духов”» в Афганистане, мы их перехватили.
– Это плохие деньги, Ван! Они меченые все, если они всплывут, мы получим очень могущественного врага. Их нужно отмывать.
Заур был прав, и потому я отдал ему два миллиона с просьбой заняться их отмыванием. А через две недели после моего возращения в Пакистан меня арестовали и посадили в мешок. Мне не предъявили ни единого обвинения, со мной не разговаривали и не вели допросов. Просто в одной прекрасное утро за мной пришли четыре человека, надели мне наручники и отвезли в тюрьму Пешавара, где посадили в одиночную камеру. В которой я сидел год. Я провел год в каменном мешке, без возможности общения. Один раз в сутки в железной двери открывалась дверь, и безмолвный охранник ставил мне еду. Наверное, если писать про этот год, то можно написать отдельную книгу или, точней, инструкцию, о том, как не сойти с ума, находясь с самим собой в течение длительного периода времени. Что я только не делал, чтобы не сойти с ума. Я вспоминал все книги, которые когда-либо прочитал. Я вспоминал всю свою жизнь от начала до конца. Я переживал каждый момент своей жизни. Но заключение мое прекратилось так же неожиданно и молча, как и началось. В камеру вошли четверо, мне надели наручники на руки и ноги, одели мешок на голову и увезли. Я тогда был уверен, что меня везут на смерть. Я ехал и думал, что же там, после смерти. Страха я не испытывал, так как после года в полном одиночестве смерть мне уже казалась хорошим выходом. Я уже планировал разбить голову о стену самостоятельно, еще бы пара дней, и я осуществил бы задуманное.
Но меня не расстреляли и не повесили, меня долго везли, потом посадили в самолет…
Перестройка – Гластность – Горбачев
В самолете с меня сняли мешок и сняли наручники.
– Приветствую вас, Виктор Сергеевич, – п
оздоровался со мной молодой человек.
Я был в грузовом самолете, и самолет явно выруливал на взлетную полосу. Глаза резануло от света, так как в течение года я привык к полумраку камеры, а мешок, который мне натянули, тоже был из очень плотной ткани. Точней глаза не просто резануло, а они просто отказались видеть. Когда с меня сняли мешок, в глазах повисло белое яркое пятно, через которое я не видел ничего. Мозг не мог переварить информацию, от которой он явно отвык. Но минут через двадцать я начал различать контуры и фигуру рядом. Первая фраза, которую я произнес:
– Куда мы летим?
– В Москву, Внуково.
– А что со мной было?
– Вас раскрыли и арестовали. К сожалению, вы не очень чисто вывели напарника своего, и вас вычислили. К сожалению, из-за неразберихи в главке, вас не сразу смогли выменять. Но вам повезло, что вас не расстреляли. Хотя тут не в везении дело, а в содействии вашего тестя Заура.
– А что с ним?
– Ну, с ним все в порядке, и с женой вашей все хорошо, но я думаю, что больше вы их никогда не увидите. Вы теперь персона нон грата, и ваше фото есть во всех таможенных базах.
Этот молодой человек, я даже не запомнил его Ф.И.О. и звание, был консулом в Пакистане, и он меня сопровождал до Москвы. Я не просто был разоблаченным офицером, я еще и был подозреваемым в государственной измене на родине. И хоть мне не одевали наручников и относились с уважением, три месяца меня держали в оперативной квартире с каждодневными допросами. Может быть, если бы меня задержали на год раньше, все бы закончилось гораздо хуже, но это был 1990 год, период, когда СССР трещал по швам, а руководство было полностью парализовано. Но система еще работала, так что мое дело провели полностью, но ковырять сильно не стали. Поэтому мне вручили мою сберкнижку, на которой была очень приличная сумма денег, дали пенсионное удостоверение, вручили парадную форму с орденами и отпустили на все четыре стороны. Я помню, как я вышел в этой самой форме майора в Москве на улице Мосфильмовская, где была квартира, и встал в недоумении. Что делать и куда мне двигаться? Денег на книжке у меня было, по тем временам, очень много, так как я до сегодняшнего дня был на службе и на моей книжке было двадцать пять тысяч рублей, безумные деньги по тому времени. Хотя купить на эти деньги было нечего. Но тогда мне казалось, что это космические деньги и я миллионер. Я снял пятьсот рублей в сберкассе и пошел кутить по Москве. Потом уехал в Киев и там прожил почти месяц. Но потом мне все это надоело, и я поехал в Канев и приехал в Бобрицы. На месте дома моих родителей было пепелище, а вот дом Николая, наоборот, был перестроен. Я зашел к нему в гости и был рад встрече с ним. Николай за год успел обзавестись семьей, жениться, и жена его уже бегала с маленьким Иваном на руках. Как и говорил Добрыня, государство делало все, чтобы мы успокоились и мирно спивались. Николай следовал заветам государства и в день моего приезда нажрался до поросячьего визга. А я как не пил, так и не мог пить. Когда из Николая полезло пьяное говно и обвинение и меня, и страны, и всех на свете во всем, я его вырубил и уложил спать.
Я занялся строительством дома, на месте участка дома моих родителей. Стройка в те времена была увлекательным занятием по поиску материалов. Деньги реально ничего не значили, но вот мои корочки КГБ помогали существенно лучше. Я достал кирпич, цемент и пиломатериалы, и мы вдвоем с Николаем начали строить. Николай был очень рад подвернувшемуся делу и даже бросил пить на время. Правда, хватило его на три месяца, пока мы строили коробку под крышу. А потом он все-таки сорвался. Этому способствовало то, что бесплатная бутылка водки вместе с моим пайком достигла критической массы в его запасах. И когда мы положили последний лист железа на крышу, он решил это отметить. И загудел на две недели. Я не возражал и не мешал ему в этом процессе. Пока он гудел, я искал окна, двери и материалы для внутренней отделки.
А страна тогда кипела и бурлила, шли серьезные процессы, телевизор включать было страшно, так как со всех каналов лилось непонятно что. Но я в то время был в надломе, мне не хотелось вообще ничего понимать. Я фокусировался на своем доме так, как будто это была моя действительная цель. Но на самом деле больше всего на свете я тогда мечтал вернуться к Зарине и к своей семье. Но это было невозможно, от слова невозможно совсем. Пластической хирургии в то время в СССР не было, а та, что была, была вся еще под контролем КГБ. А мое фото реально было во всех таможенных базах, и выезд был невозможным. Я даже не мог ей написать письмо или телеграмму, и поэтому я отвлекался как мог. Я строил дом и старался думать только про него. А когда я достроил дом, СССР прекратил свое существование. А вместе с этим у меня закончились деньги. Мне, видимо, сильно повезло, что я потратил все деньги, так как через какое-то очень короткое время деньги стали стоить меньше бумаги, на которой они были напечатаны. Но в то же время в стране вдруг непонятно откуда начало появляться изобилие товаров. Меня вдруг ни с того ни с сего стал беспокоить вопрос моего пропитания, так как моя повышенная офицерская пенсия вдруг стала копеечной. И хоть государство все так же старалось нас финансировать в первую очередь, все равно на жизнь хватать перестало. Ну и к этому ко всему непонятно откуда повылезали какие-то странные типы, которые стали себя вести крайне нагло и вызывающе. А дальше опять произошло событие, которое стало поворотным в моей жизни. В этот раз ключевым стал Николай. Он все чаще уходил в запой, и денег его семье не хватало катастрофически. Жена его работала на птицефабрике, и он пропивал и ее зарплату, и свою пенсию, а потом искал деньги, чтобы продолжить пьянку. В один прекрасный день он пропил практически все, что было в его доме, и настало время его наград, которые он взял и поехал в Канев. Я не знал, что он туда поедет, я был дома и пытался все еще жить мирно. Но вечером ко мне пришла заплаканная Нина и сказала:
– Витя, Николая убили.
– Как убили, кто?
– Не знаю, сейчас приехал участковый и сказал, что мне нужно ехать на опознание.
Я тогда поехал с ней. История, наверное, банальная. Николай пытался продать свои награды, и, как всегда в таких случаях, он к этим наградам относился совершенно иначе, нежели нумизматы, которых интересовало, какой номер на этой железке, а совсем не твой подвиг, которым ты заслужил данную награду. В общем, слово за слово, и Николай разогнал всю эту тусовку спекулянтов, и отобрал у них деньги, на что они пожаловались каким-то браткам, и те выследили его и всадили нож ему в сердце. Вот так коротко и зачитал следователь рыдающей Нине.
Ну а у меня тогда появилась цель в жизни – отомстить за смерть Николая. Цель, может быть, глупая и неправильная, но в итоге она странным образом изменила мою жизнь. Я тогда на самом деле не придумал ничего лучшего, чем включиться в оперативную работу. Я собрал все данные о том, кто, как и когда зарезал Николая, я выследил их всех. И с удивлением обнаружил, что в городе уже есть еще одна власть, кроме государственной. Она была хаотичной и неорганизованной, но она явно существовала. Ну или, точней сказать, она тогда образовывалась. Было уже несколько сильных группировок, во главе которых стояли некие авторитеты, которые подминали под себя все властные структуры и все основные источники дохода на рынке. Все это было точно как в Пакистане, с одним лишь отличием: там такая власть существовала практически с начала образования государства в 1948 году, а тут она только начала образовываться. Тот рынок, где работали нумизматы, крыл некий Сашко. Я быстро собрал на него досье, так как в местной милиции все еще корочки КГБ СССР производили впечатление, хоть и не сильно уже большое. Сашко был уголовником, который провел за решеткой времени почти столько же, сколько я на то время жил на этом свете. Он был недалекого ума человек, но с крутым характером и наглостью. Он, в общем-то, небезосновательно считал, что это его время. Его ближайшее окружение – из братков, а ребята, которые положили Николая, малолетняя шушера, которая, насмотревшись фильмов про Железного Арни, качала мышцы по подвалам. Тогда же я познакомился с молодым лейтенантом милиции Арсеном Хамидикяном, который стал моим другом и правой рукой на долгие годы. Это было, когда я пришел в милицию в третий раз. Я поначалу хотел действовать в рамках закона и собрал доказательную базу на всю банду Сашко, даже с письменными показаниями свидетелей, и пришел в милицию, чтобы уже написать заявление на открытие уголовного дела. Майор Петренко, мой старый знакомый, который когда-то отправил меня по этапу восемь лет назад, до сих пор остался майором. Он выслушал меня и сказал:
– Витя, на что ты рассчитываешь? Что я его сейчас упакую и отправлю за решетку? Да его дружки мою семью на полоски порежут, я сейчас не власть, я сейчас говно. Я не приму твоего дела, и если ты его арестуешь, я его отпущу. Но тем не менее я тебе помогу, есть тут у меня один праведник, из молодых. Вот иди к нему, и попробуйте что-то придумать.
И он отвел меня в кабинет к Арсену. Василий Петренко хотел выжить и старался изо всех сил это сделать, хотел сохранить свою минимальную, но должность. Я не винил его, но тогда я понял, что раз нет закона, то я сам могу стать законом. Мы с Арсеном тогда на этой теме и сошлись. Молодой, тренированный, горячий. Он хотел справедливости, а я не мешал этому. Мы с ним вдвоем положили всю верхушку Сашко практически голыми руками. Но потом встал вопрос, а что же с этим делать? Свято место пусто не бывает, и не будет Сашко, придет Мишко или Федько. И, посовещавшись, мы приняли решение, что возглавим сами наш район, ну и постараемся работать по понятиям. Конечно, все эти понятия, все это – хрень, мы пошли против закона, мы убили кучу людей и тешили себя иллюзиями и оправданиями, что это все для порядка. Но тогда было действительно такое время. В свое оправдание могу сказать, что мы старались действительно вести себя максимально в рамках закона. Когда в страну пошел вал наркотиков, мы сначала даже пытались с этим бороться. Но когда поняли, что и с этим мы не сможем справиться в рамках одного небольшого района, мы возглавили и этот процесс. Мне были понятны все основные правила рынка, так как в Пешаваре я научился всем этим тонкостям и принципам очень досконально. Мы выслеживали кустарей, отбирали оборудование и делали предупреждения. Мы вели картотеку всех тех, кто продавал и покупал. В общем, если бы мы работали за границей, КГБ мог бы нами гордиться, но мы работали внутри Украины, хотя мои бойцы стали работать и вне Канева. Я учил их по лучшим традициям того, как учили меня, и держал в жесткой дисциплине. Я все еще питал иллюзии, что когда-нибудь я опять понадоблюсь моей стране. Деньги тогда текли ко мне ручьем, мы ни в чем не нуждались и тратили их как могли. Правда, я тратить особенно и не умел. Я все так же скромно жил в своем доме, который я достроил. Со мной вместе жил Арсен и еще несколько верных мне парней. В 1994 году я смог сделать загранпаспорт и рванул в Пешавар. Не знаю, на что я тогда надеялся, что там меня встретят и вспомнят? Я тогда был горько раздосадован: Зарина вышла замуж повторно и родила еще двоих пацанов. Я понял это сразу, как подошел к нашему дому, по пеленкам и распашонкам разного размера. А чего я хотел? Чтобы она ждала меня тут неизвестно сколько? Я для нее был дай бог если просто труп, а так, возможно, и предатель ее отца или родины. Я стоял около ее двора в раздумьях, куда мне идти. Самое разумное было развернуться, двинуться в сторону аэропорта и поменять билет на более быстрый рейс.