3
Тьма создала этот костёр и этих шестеро человек, сзади которых стояли парни с факелами. Ночь, ужасная и трескучая, вообразила, что она способна творить и добро, и зло, и может заменить человеку весь масштаб землеустройства. Мир играл с этим костром, с этой тьмой речами этих двенадцати мужчин, имевших власть творить хорошее и плохое, мало задумываясь: а позволено ли? где точка не возврата?
-Пьетро Шкани вызывает у меня глупую усмешку: и чего он так суетиться? Не хочет ли он стать следующим Папой? – говорил крайний слева, чьи усы шевелились в свете огня.
-Брат, ты же знаешь, что действующий Папа – последний, ибо так решили мы сами… Прошло пять лет с того момента, когда мы в Палермо установили о прекращении существования Римского Престола. Всем нам давно известно, что центр мира теперь в Нью-Йорке, а не в Риме или Париже. Про Москву промолчу… про этот гадючник умершего православия… Наш мир поменял координаты, глобальная политика превратила человека в бога, бога могущественнее самого Саваофа: нынешний человек, в оружии которого все средства науки, социологии и той же политики, имеет возможность влиять на мир, подстраивать его под себя как кусок глины. Люди теперь не обжигают горшки, они сделались богами. – длинная речь брата Иосифа заставила задуматься всех стоящих в этом круге.
Усатый брат Тимофей усмехнулся в кулак и повозил каблуком в песке. Все знали, что если говорит брат Иосиф, нужно остерегаться его популизма, ибо испортить свои уши его громкими речами. Иосиф любил говорить и это его преимущество или слабость "гуляла" в устах Высокого Совета. Желающим обсудить брата Иосифа не нужны были телефоны, пейджеры или компьютеры – они могла пользоваться лишь мыслями, об этом позаботилась сама природа. Эти мысли, что могли объять все проблемы мира, в котором начинал править Антихрист, эти умозрительные мысли, эти тонкие думы не могли куда-то утечь, уйти на сторону, а потому – только ум мог сделать свою работу через дар, данный Кем-то.
-Я летал в Москву и скажу вам: там не понимают действий этого Шкани. Мне говорили: секретарь Папы напуган убийством русского кардинала и бережёт Папу. Но что угрожает Папе, как не глупость его свиты? Москва бережёт Святого Отца как зеницу ока. – брат Лео плюнул под ноги и ругнулся как бакалейщик. – Я доволен этим русским Президентом – Сорокин близок к нашему Высокому Совету как никогда, он озабочен влиянием Русской Церкви на политику России и уверен, что эта война с Объединённой Америкой, подмявшей под себя всю прежнюю Европу, приведёт к смерти РПЦ, а не Кремля.
Далее произошло неожиданное – один из братьев покачнулся и упал. Парень с факелом, стоящий сзади, шагнул вперёд, осмотрел упавшего и произнёс: -Он мёртв! Брат мертвее дохлее осла! Собравшиеся пустили волну вздохов и окриков, Иосиф и Тимофей о чём-то принялись тихо говорить.
Наконец, брат Иосиф на правах самого уважаемого, что подкреплялось возрастом и умеем убеждать, взял факел в свои руки и пошёл к выходу, в старые оловянные ворота, от которых тропинка вела в такой же старый замок на окраине Нового Орлеана. Братья пошли следом, в их руках также находились факелы, а парни– помощники как будто и испарились. Как и тело скончавшегося брата Высокого Совета.
Накрапывал дождь. В воздухе порхали кусочки золы от жжёной бумаги, будто кто-то спешно заметал следы.
Войдя в замок, все переоделись в сухие одежды, покидав свои мантии в стиле римских тог, и уселись у огромного камина, изразцы которого рассказывали о житие Иисуса Христа. Тусклый свет свечей в золотых подсвечниках, настолько блестящих, что мерк свет луны, мрачный свет окутывал лица собравшихся братьев и некоторых склонял в сон. Это был нелёгкий день, считали некоторые, а другие размышляли, день как день, подумаешь, скончался старый брат, кажется, брат Лео, только что бывавший в Москве. Почему с Москвой связано столько смертей?
Брат Тимофей, откашлявшись, сказал:
-Кто нам заметит умершего брата? Есть какие-нибудь варианты на этот счёт?
Иосиф приподнялся, поправил полы длинной рубашки. Его седые волосы пересохли у камина, и когда он дотронулся до них, ему показалось, что он коснулся проволоки электропередач.
-Я выдвигаю кандидатуру Грегори Маквилла, Президента Объединённой Америки. Его опыт в руководстве сверхдержавы неоценим в наших тесных рядах и он может быть нам полезен и незаменим. Глупо было бы отвергать этот источник мудрости и военного таланта! Он имеет преимущество в борьбе с Россией, которую так хвалил умерший брат Лео и которая всем нам ненавистна как сельский сортир. Нам будет приятно иметь дело с братом Грегори, поддержите меня и вы ничего не потеряете, а лишь приобретёте!
Тимофей провёл голосование и брат Грегори был причислен к списку Высокого Совета. Как секретарь, брат Тимофей заручился отпечатком мизинца каждого присутствующего, а брат Иосиф, как глава Совета закрепил всё документально. Был составлен протокол собрания, где имя Лео уже не стояло. Умершего брата никто не почтил вниманием при захоронении, ведь его политика была ошибочной: против Москвы выступали все, а брат Лео, как всякий самовлюблённый человек противопоставил себя всему Совету. За что и поплатился своей жизнью. В ворота Москвы было забито два гола.
-Давайте выпьем за здоровье выбранного нами брата Грегори! – Иосиф на манер исполнителей кантри пропел звучным голосом. – И да пребудет душа кардинала Соколовского в аду! А душу брата Лео мы ещё оценим…
Из зала столовой пахло восхитительной индейской. Брат Иосиф весь изошёл слюной, ведь всякое убийство требовало восполнение сил. Хотелось приятно усесться в это мягкое кресло, погрузить свои тонкие пальцы в исходящую жирным соком птицу, вобрать в себя весь её аромат и забыть, что в мире есть умершие братья, война, его укрытая в горах Альп семья, не видевшая его давно… Индейка лучше тела любовницы, приятнее хруста утренней газеты, мягче июньского дождя. Да, этот мир прекрасен, когда ты умён и властен над всеми прочими!
4
Сгорбленный, с слезящимися от треволнений глазами, Иоанн Павел Третий всматривался в тело покойного русского кардинала, снятого с петли четыре дня назад. Гроб, в котором синий труп возлежал в окружении цветов со всех континентов, обширный гроб с русских лесов раздваивался в глазах Святейшего Отца, всё хуже и хуже себя чувствовавшего в последние печальные месяцы. На ум Папы приходили слова покойного кардинала, произнесённые им на исповеди: "умирают лучшие, но не все лучшие достойны приятной смерти". Висельник, удавленник – что может быть хуже?! А тем более, если этот висельник в Ватикане, где всё должно говорить о вечной жизни.
В многочисленном ряду кардиналов Папа заметил стройного мальчика, по-девичьи хлопавшего ресницами. Ребёнок и смерть. Римский Первосвященник приподнялся с кресла, установленного под шатром и двинулся под моросящий дождь к своему секретарю . Тот поигрывал с чётками, о чём-то задумавшись. Рядом стоящий Государственный секретарь Ватикана монсеньор Чезаре Спаччо просматривал последние известия по позолоченному телефону, подаренному секретарём Папы.
-Уберите мальчика, немедленно! – гневно проговорил Папа. Локти его из-под сутаны закруглились, голова слегка запрокинулась.
Пьетро Шкани удивлённо взглянул в глаза своего босса (это слово и не прижилось в этих древних стенах, плохо принимающих современность).
-Святой Отец, это недоразумение! Возможно, мальчишка – какой-то близкий родственник покойного кардинала Соколовского. Мир огромен, но всё же тесен.
-Что вы хотите этим сказать? Этот мальчик – его сын? – глаза Иоанна Павла Пятого округлились.
Секретарь хотел было рассмеяться, но вспомнив прошлое Рима, стал серьёзен как не опохмелившийся плотник. Шкани двинулся в сторону мальчика и через какое-то время Папа увидел пустое место.
Процессия похорон растянулась на 3 часа. Музыка труб и барабанов так прочно вошла в сознание присутствующих, что им стали мерещится тени. И тогда усталые кардиналы начали скучно перешёптываться, вытирая платками взмокшие волосы, моля Бога не подхватить коварную простуду. Катафалк от собора Св. Петра проследовал к собору Св. Иустинии на севере Рима, где его уже ждали дети и прилетевшие из России паломники. Гроб был перенесён в крипт собора, цветы легли на своё место и через полчаса возле усыпальницы Георгия Соколовского остался только тот самый мальчик, что не давал покоя Папе.
Вечером Иоанн Павел Третий пил кофе в своей личной библиотеке в резиденции Кастель-Гондольфо и прищуренными глазами поглядывал на попугая, носившегося из одного угла клетки в другой. Птица была любимицей печального Папы, даря ему полноценную усладу для души, такой старой, какая только возможна в человеческом мире.
В дверь библиотеки вошёл торопливый секретарь Шкани, под мышкой которого находился пузатый портфель. Этот раздобревший от переполнявших переживаний Понтифика предмет Папа буквально возненавидел. Глупая буйволица, раз отдала даром свою драгоценную кожу! Так даже не поступали первые христианские святые. О, бесшабашное животное, чья рука тебя лишила жизни и наполнила твои останки этими проклятыми документами?!
-Я принёс вам документы, Святой Отец – произнёс запыхавшийся Пьетро, забавно шмыгая носом. Секретарь был хроническим бронхиком, что никогда не пугала Понтифика: кто сейчас здоров как бык?
Папа не взглянув в его сторону, поднялся со стула и подошёл к полке с книгами.
-Какую книгу вы читали в последний раз, мой дорогой Пьетро?
Шкани повёл бровями и ответил:
-О, это замечательное чтение! Я буквально проглотил "Маленького Принца"!
Иоанн Павел Пятый превратился в мрачную тучу. Он слегка высунул язык и провёл рукой по корешкам книг. Фиолетовые, красные, синие, оранжевые, коричневые – они выставляли себя напоказ во всём своём прекрасном совершенстве! Если совсем не видеть снов, то зачем жить? А если сама жизнь – неповторимый сон, в котором ты наедине с этими бумажно-кожаными созданиями, которые дарят своему ценителю бесценнейшие знания. Нет ничего привлекательнее знаний истины.
-Война на дворе, а вы детские книги читаете… Вам много лет, это надо учитывать! – Папа вынул одну из книг и раскрыл на середине. Старый запах буквально оглушил его.
-Этой книге – а она называется "Периодические сведения о человеческой святости" – четыреста лет. Кардинал Соколовский прожил 65. Книге – 400, русскому – 65. Почему книга живёт дольше человека?
Секретарь присел на гостевой диван под картиной Ботичелли и высморкался в платок. Бесцветная жидкость, покинувшая носовую полость старого итальянца-секретаря, не впиталась в шёлк ткани, а благополучно спала на пол из бордового паркета. Шкани удивлённо прошёл взглядом весь пусть этой жидкости, отмечая про себя, что был бы очень рад не подскользнутся на этой крохотной луже.
-Всё дело в грехах, Ваше Святейшество! Грехи нас лишают разума, печалят сердце, вдобавок отравляя жизнь других, рядом живущих. Есть одна история…
-То есть?
Шкани положил платок на подлокотник дивана. Он терпеть не мог сопливые платки.
-Мы грешим, а потому мы смертны. Жизнь книг чиста и невинна, а жизнь человеческая полна страстей. Надо убрать корень зла из сердца человека, и тогда мир полностью измениться. Хотя возможно это и утопия, но чем Томас Мор хуже Фридриха Энгельса? К тому же, он наш святой, а значит нам необходимо равняться на его чистую жизнь.
Папа подошёл к дивану и положил свою левую руку на голову Пьетро Шкани.
-Вы умны, но совершаете одну и ту же ошибку в течение большого времени: вы думаете о земном, вы глубоко увязли в паутине сиюминутности, мало доверяя Богу. Томас Мор – святой, но некоторые его идеи были несказанно утопичны. Что касается Энгельса, то напомню вам, что его идеями жило пол земного шара, находя в них нектар для своего мозга. Я изучал догматы коммунизма и замечу, что хоть они также утопичны и непригодны для полноценной жизни, но в них есть что-то от Бога.
Шкани вздрогнул и привстал:
-Но…
Папа улыбнулся и негромко сказал:
-Не читайте книг для детей, когда идёт война. Это также несовместимо как сахар и перец. Я был однажды покорён словами старой монахини, лежавшей парализованной в одном из испанских госпиталей: "Верьте Богу как вы доверяете ребёнку, но никогда, никогда не отнимайте от себя ту драгоценнейшую свободу быть самим собой". Я дам вам некоторые книги из этого собрания, они вам принесут много радости. А свою книгу отдайте детям, ибо она их собственность.
5
Кабан бил задним копытом об дуб, пытаясь сбить капкан, от которого по телу животного проносилась дикая боль. Шесть минут хватило Николаю Ефремову на то, чтобы оказаться у раненного кабана, успокоить своих собак и воткнуть нож в глотку секачу. Горячая тёмно-бурая кровь хлынула на снег, окрасив белое покрывало земли в розовые пятна. Глеб, друг Николая, зашевелил рыжими усищами, изнемогая от желания хлебнуть этой благодатной кабаньей крови, чтобы влить в организм новые соки.
-Да хлебни уже! – смеясь, сказал Ефремов и выпил из фляжки рома.