Про дерево
Ветер разбивался о стволы старых и могучих елей и сосен, которые, шурша своими лапами и скрипя стволами, напевали свою лесную мелодию. Вдалеке стучал дятел, и стук этот по лесу разносился так, что понять с какой стороны он исходит было невозможно. Неподалеку журчала небольшая речка, которая скорее походила на большой ручей. Она брала свое начало из родника, который образовался в этом же лесу. Разделяя лес на две части, она впадала в довольно большое озеро, которое находилось далеко за лесом. Птицы, журчание воды и ветер вместе образовывали эту по-своему ритмичную симфонию.
Однажды вместе с ветром в этот лес занесло зерно. Ветер подхватил его в соседней роще неподалеку и бережно отнёс в этот лес, приземлив его на невысокий бугор, оставшийся тут от раскопанной когда-то огромной ямы. Так дерево начало расти.
Время шло, и дерево стало показывать свои первые ростки. И чем больше оно становилось, тем больше солнца требовалось его листьям, но старые ели и сосны забирали весь свет себе, ведь они были выше и старше. Но дерево не сдавалось и всеми силами пыталось пробиться выше, пыталось дорасти до высоты вечных жителей этого леса. Его ствол кривило и ломало ветрами, но дерево билось и пробивалось вверх, к елям и соснам. А лесу было не до дерева, у леса и без него хватало деревьев. И оно начало потихоньку сдаваться…
Однажды со стороны озера на речку пришли бобры, которые начали строить свои плотины в речушке, делившей лес на две части. Река стала выходить из берегов и топить всё, что стояло вокруг. Вода потихоньку подбиралась и к дереву, все вокруг него стало усыхать. Старые деревья сдались под напором воды, осыпались и высохли. Не выдерживая собственной массы, они стали плюхаться в болотистую жижу, которая раньше была землёй. В лесу становилось светлее…
С каждым годом дерево становилось все выше, распуская свои ветви широко над той массой из гнили, воды и земли, стоя словно на пьедестале. Так шло время, река разливалась все больше и больше, русла у нее уже не было, оно слилось с землей. И через годы вода стала подмывать тот бугор, на котором победно водрузилось дерево. Бугор сырел и разваливался, но пока еще дерево могло сдержать своими корнями то немногое, что оставалось от его пьедестала. Но так продолжалось недолго…
Вскоре дереву перестало хватать личного пространства – корни вырастали, а земли становилось все меньше. Натиск воды переломил его борьбу, бугор развалился окончательно, но дерево продолжило стоять на своих жилистых корнях.
Перенасытившись водой, дерево стало увядать, корни стали подгнивать и превращались в труху под массой пресыщенных ветвей.
Развалился один, развалился другой, опора становилась все слабее и, потеряв равновесие, дерево медленно и лениво плюхнулось в болото. Вода поглотила его.
От старого векового леса осталась лишь болотная жижистая равнина, на которой теперь всегда было светло.
Осень 2014-го
Хэппи-энд
Дошел Колин сообразительный ум до суетности и тщетности всей его жизни, благодаря всяким диванным философам, циникам и мизантропам из интернета. Подкрепив все это экзистенциалистами вроде Кафки, Сартра и Камю, снял Коля с потолка мамину люстру, на которую она так долго собирала, и повесил вместо неё петлю, в которую и залез. Долго он стоял, решался, но как-то глянул он на люстру эту и о матери своей вспомнил, которая одна у него была, без мужа и других детей. Грустно стало Коле от этого. «Помрёт еще ненароком», подумал он и вылез из петли, повесив люстру на старое место.
А через неделю упала она ему прямо на макушку, от недостаточно хорошего крепежа. Так и не стало Коли. Долго его мать горевала, но так и не умерла, чему Коля был бы очень рад.
12-е ноября 2015-го
Недокучная сказка про белого бычка
Жила-была и не горевала деревня Мубыково и ровно до того момента она особых бед не знала, пока не началось…
А началось тогда, когда Машку Минохину, жену Петра и мать Арины, местные бабы под покровом ночи в реке утопили, за то, что мужей соблазняла похлеще жен законных. Арина-то вся в мать была по красоте своей, описание которой никаким филологическим законам не поддаётся, и потому не успели выловить из реки тело Машки, как повадились все любовники её прямиком к Арине. Не отдалась никому Арина, за что дом их, неублаженные мужья чужих жен, и подожгли. Отец, чтобы дочь уберечь от участи материнской, схватил за руку, да в баню её переселил, которая в Дедовом лесу стояла. Запутанность того леса, кстати, приводила местных грибников в ужас. Что, впрочем, не мешало ежегодно пытать счастья в грибах и стабильно по три, а иногда и по четыре человека в год, пропадать бесследно. Тревожили потом безлунными ночами жителей местных, шуршанием своих невидимых доселе никем душ, эти грибники.
А баня та над речкой возвышалась, на балках, и кто её поставил, уже никто не помнил, только то, что она над речкой стояла, являлось неописуемым плюсом, для любителей пропотеть, потому как за холодком далеко бегать не требовалось, дверь с обратной стороны открывали и прямиком в речку чресла свои бросали. Переделал Петро её в хату жилую, и остались они с Ариной там хозяйство разводить.
А у Василия Тесёмкина, вместе с его двумя сёстрами и мамкой на хозяйстве полный порядок был, да и в семье тоже. Жили они дружно, ладили все. Василий дома за старшего был, и дома его уважали. Любил Василий и по девкам пройтись, и выпить с мужиками, но все это было в чрезвычайную меру, что не подкопаться было под его чистую и белую, как бычок, которого Минохин на свое новое хозяйство приобрел, репутацию.
А за бычком Петро катался на ярмарку, да и лучше бы не катался, потому как, вернувшись теперь уже в родную баню, застал он очередного свата Арининого, под дверьми скулившим по ней. Бросил Петька повод, за который бычка он окольными путями по лесу Дедовому вёл, да и кинулся за сватом в припадке ярости. Зима стояла, как и лёд на речке. Кинулся сват по льду тому утекать, а Минохин за ним, туда же. Сват то убежал, а Петро обеими ногами под лед провалился, и не стало с тех пор у него тех самых ног. Ходил он на протезах деревянных, что не мешало ему бычка растить да за Ариной приглядывать.
Шибко приглянулся тот бычок Петру. Чем больше росла его туша, тем больше любовь к нему у Петра росла. Полюбил как сына, да так полюбил, что и за Ариной забывал глядеть. А Арина по лесу часто гулять стала, от безделья полного, да так с Василием они и пересеклись, когда тот по банкам из пневматики палил. Полюбились они друг другу шибко, и стала Арина по ночам, тайком, в деревню к Василию захаживать. Сидели они под лунами, всё больше друг на друга смотрели и все меньше молчали. Осознали они всю прелесть бытия вместе и в одну из ночей поцеловались. Крепко.
Тем временем у Петро проблема зрела, с бычком-то этим белым. Кормить блондина подросшего становилось нечем, и брать кормежку было неоткуда. Хиреть стал тот бычок. Горевал Минохин, корма специальные покупал. Но ничего не брал бычок в пасть свою. Сел тогда рядом с ним Петро и зарыдал скупыми слезами мужскими. Ногти от нервов стал грызть, да так и прокусил себе палец нечаянно. Подошёл бычок, понюхал палец, кровоточащий, да и облизнул. Удивился Петро и выдавил еще кровушки. Слизал и ее бычок, а потом и кисть хватанул. Так остался Петро без руки. Осенило тогда Минохина. Кинулся он домой, перевязку сделал, саблю взял, а потом в хлев, к свиньям забежал. Зарубил одну и принес бычку. С аппетитом тот поглотил её.
Выписался Петро из больницы, с очередным протезом, совсем исхудалый и лысый, вернулся домой и стал думать, где пропитание бычку доставать. Стали, таким образом, на деревне свиньи пропадать, а когда все свиньи были употреблены, стал Петро людей отлавливать. Сначала из баб тех, что жену его в реке утопили, а потом и мужиков, которые от отсутствия баб стали все чаще пытаться найти в Дедовом лесу баню Минохиных, чтоб потребности свои инстинктивные с Ариной удовлетворить. Только плутали бесцельно бедняги эти в лесу том, что не мешало Петру их отлавливать и на съедение бычку отдавать. Слухи по деревне стали ползать нехорошие, никто не знал, куда народ девается. Стали про чудовище лесное байки ползать сарафанные, да только описание этого чудовища было неоднородным и непостоянным, ровно до того момента, пока бычок тот от Минохина однажды не сбежал и не перешёл на самостоятельные харчи. Тогда уж и Арина, и сам Петро далеко в лес ходить перестали, а описание чудовища лесного, белого как седина и с пятнами кровавыми, в деревне стало общепринятым.
В виду всех этих событий кручинился Василий по Арине, потому как та ходить перестала к нему. Решил он сам её найти. Прихватил свою пневматику, чтоб перед чудищем не шибко трухануть при встрече, и направился в лес Дедов. Долго плутал он, по нему, до самой ночи, пока не вышел на поляну какую-то, где в сиянии лунного света мирно дремал тот самый бычок. Не помогла пневматика Василию. Онемел он от страха и бросился бежать с той поляны. Разбудил он и бычка этим. Кинулся тот за ним, да не догнал. Выбежал Василий к утру из леса и побежал по мужикам оставшимся, бригаду собирать и на бычка с охотой идти. Собрались мужики, да не густо их вышло, пришлось бабами дополнять команду охотницкую. Взяли они кто ружье, кто вилы, а кто и палку просто и пошли они в лес, на бычка. А покуда они по лесу его всем миром настичь пытались, вышел тот бычок тихо и мирно из лесу и пошёл по деревне прогуливаться, поедая тех, кому духу не хватило на него пойти вместе со всеми. Долго бегала та орава по лесу, разбрелись все, растерялись, да так, что остался Василий один. Вышел он из лесу в деревню, как раз к тому времени, когда бычок уже наелся и благополучно вернулся под елей сень, и увидал лужи кровяные повсюду, а в деревне пустоту. Домой забежал, мать с сёстрами в погребе нашел живыми, рассказал им про всё, да и совсем голову повесил от печали и тоски. А бычок еще месяц охотниками теми кормился…