Американские трагедии. Хроники подлинных уголовных расследований XIX—XX столетий. Книга V

Продолжая отвечать на настойчивые вопросы Генерального прокурора, девочка сказала, что адвокат Дабни никогда не говорил ей, чтобы она утверждала, будто знала Абию Эллиса 4 года. Затем Лиззи объяснила, откуда ей известно время встречи [между 7 и 8 часами вечера 5 ноября], и в деталях рассказала о состоянии погоды. Последний вопрос Генерального прокурора, адресованный юной свидетельнице, оказался откровенно бестактным – мистер Трейн поинтересовался, кто учил Лиззи отвечать на вопросы в суде? Этот бессмысленный как по форме, так и по содержанию вопрос прекрасно продемонстрировал беспомощность стороны обвинения и её неспособность аргументировано опровергать или ставить под сомнение заявления оппонентов. Лиззи Портер ответила Генеральному прокурору, что никто никогда не учил её тому, как отвечать на вопросы о погоде или другие вопросы в суде. Нельзя не признать того, что этот сдержанный и корректный ответ символично продемонстрировал как хорошее воспитание девочки, так и общее состояние дел защиты, явно сумевшей повернуть вспять течение судебного процесса.

Затем свидетельское место занял геодезист Артур Форбс (Arthur W. Forbes), выполнявший по поручению стороны защиты разнообразные измерения на местности. Сразу скажем, что он допрашивался в суде трижды, каждый раз сообщая точные данные по тем или иным вопросам, связанным со взаимным расположением различных объектов и их удалением друг от друга. Чтобы каждый раз не возвращаться к этим деталям и не рассеивать внимание читателя, скажем, что из всей разнообразной справочной информации, сообщённой Форбсом суду, наибольший интерес для нас представляют 2 расстояния, исчисленные геодезистом. Первое – это расстояние от магазина Ристина (Risteen), куда вечером 5 ноября ходил обвиняемый, до его дома на Ханнеман-стрит. По подсчётам Форбса, оно составило 1 целую и 1/17 мили, то есть 1704 метра. Второе важное для настоящего дела расстояние связано с тем путём, который должны были проделать бочки, брошенные в реку Чарльз у затвора дамбы Милл-дам до пристани газового завода [то есть речь идёт о движении бочек по маршруту, соответствующему официальной версии событий]. Это расстояние, по мнению Артура Форбса, равнялось 15,8 тыс. футов (4,8 км).

Отметим также, что показания геодезиста, приглашённого защитой, сторона обвинения под сомнение не ставила и вопросов к нему не имела.

После того, как Артур Форбс был отпущен, его место заняла Леонора О'Тул (Leonora O’Toole), старшая из дочерей Левитта Элли. Она рассказала о событиях вечера 5 ноября. По её словам, отец появился дома около 19:30, возможно, чуть позже, что могли подтвердить другие члены семьи. Женщина сообщила суду детальное описание дома, сообщив, в частности, что во двор, к конюшне, можно выйти через дверь в кухне. По словам Леоноры, отец в тот вечер вошёл в дом синхронно с мистером Смитом (Smith), учителем музыки, прибывшим для того, чтобы дать урок младшим сестрам. Смит вошёл в дом через дверь с улицы, а Левитт Элли – со двора через дверь в кухне. Леонора обстоятельно рассказала суду о своих дальнейших перемещениях в тот вечер, в частности о том, что после появления отца уходила, но вскоре возвратилась и в 20:15 уже была в доме. Примерно в 20:20 она видела, как отец, мать и сестра Эбби (Abby) о чём-то оживленно беседовали в гостиной. Далее, по словам свидетельницы, отец разговаривал с её мужем, и к этой беседе присоединилась сестра Анна (Anna) и т. п.

В ходе допроса Леонора несколько раз повторила, что отец всё время оставался в доме. Примерно в 15 минут первого часа ночи [т.е. уже 6 ноября] она разговаривала с ним о самочувствии больной матери. Затем она видела отца после того, как тот встал, умылся и завтракал в кухне – это было около 7 часов утра. Тогда же его видел и брат свидетельницы Дэниел (Daniel).

Генпрокурор допрашивал Леонору очень напористо, что легко объяснимо – дочь предоставляла обвиняемому alibi на весь вечер и часть ночи, то есть на то время, когда по официальной версии было совершено убийство. Чарльз Трейн задал Леоноре О'Тул огромное число вопросов, требуя всевозможных уточнений, зачастую бессмысленных. Например, о том, когда и при каких обстоятельствах свидетельница узнала об исчезновении Абии Эллиса. После того, как Леонора О'Тул ответила, что она услышала об этом около 18 часов в четверг 7 ноября, когда последние городские новости обсуждали её брат и муж, Генпрокурор тут же поспешил уточнить, откуда свидетельница может знать, что разговор этот происходил именно в 18 часов, а не в другое время. На это Леонора спокойно ответила, что уверенно судит о времени на том основании, что они уже закончили пить чай, а это происходит обычно около 18 часов. Женщина отвечала очень корректно и обстоятельно, и попытки главного обвинителя поймать её на каких-то мелких несоответствиях выглядели, мягко говоря, бестолково.

Фрэнк Смит (Frank J. Smith), учитель музыки Эбби (Abby) и Фанни (Fanny Alley), дочерей обвиняемого, занял свидетельское место после Леоноры О'Тул. Мужчина полностью подтвердил её показания о своей явке на урок в 19:30 5 ноября.

Генеральный прокурор Трейн допрашивал его очень пристрастно. Его интересовало всё – когда Смит начал давать уроки дочерям Левитта Элли, кого он увидел первым, войдя в дом 5 ноября, когда и как встречался с адвокатами и т. п. Перекрёстный допрос этот оказался мучителен и бесплоден, Фрэнк Смит явно не понимал, чего от него хочет добиться Генеральный прокурор, но самое смешное заключалось в том, что этого не понимал и сам Генеральный прокурор.

Защита вызвала для дачи показаний и Мэри Тэйлор (Mary E. Taylor), двоюродную сестру Леоноры О'Тул, проживавшую на Дирборн-стрит. Она полностью подтвердила рассказ Леоноры о её визите вечером 5 ноября около 8 часов вечера. По словам Мэри, они поговорили примерно 15—30 минут, после чего Леонора ушла домой.

Показания Мэри Тэйлор при всей своей кажущейся малозначительности были нужны для верификации той привязки ко времени, которую ранее сделала Леонора О'Тул. Понимая это, Генеральный прокурор Трейн принялся настойчиво допрашивать свидетельницу, стремясь добиться хоть сколько-нибудь двусмысленного или неуверенного ответа. Тут следует отметить, что перекрёстный допрос Мэри, как, впрочем, и некоторых других важных свидетелей защиты, продлился больше времени, чем сами показания.

После Мэри Тэйлор свидетельское место занял Барли (Burley M. Taylor), её муж. Он полностью подтвердил её рассказ и поклялся, что являлся свидетелем краткого визита Леоноры О'Тул от его начала до конца.

Следующим свидетелем защиты, вызванным для дачи показаний, стал Лоуренс О'Тул (Lawrence J. O’Tool), каменщик по профессии, муж Леоноры, проживавший вместе с нею в доме Левитта Элли. Лоуренс являлся весьма важным свидетелем, поскольку в числе нескольких других человек видел обвиняемого в то самое время, когда тот, по версии обвинения, убивал и расчленял Абию Эллиса. Лоуренс обстоятельно рассказал о событиях 5 ноября, о своих разъездах в тот день, о посещении трактира и последующем времяпрепровождении вечером того дня. Самое существенное в показаниях Лоуренса заключалось в том, что тот полностью подтвердил показания жены и, в частности, рассказал о своей непродолжительной беседе с Левиттом Элли в гостиной после 8 часов вечера, после которой он ушёл спать. Спать Лоуренс лёг в тот день около 9 часов вечера.

Генпрокурор также очень настойчиво допрашивал Лоуренса, поскольку тот стал ещё одним свидетелем, разрушавшим официальную версию событий буквально до основания. Чарльз Трейн задал до 10 вопросов о событиях 5 ноября, ничего этим не добился и вернулся на своё место мрачнее тучи. Главный обвинитель, наверное, уже понял, что процесс пошёл под откос и последующие события сулят официальной версии крах.

Далее защита вызвала в зал Отиса Дэя (Otis P. Day), кондуктора конки. Свидетель был знаком с Лоуренсом О'Тулом, хотя и не очень коротко. Он рассказал суду, что вечером 5 ноября вместе с Лоуренсом заходил в салун Дадли (Dudley).

Генеральный прокурор чрезвычайно дотошно допросил Отиса о событиях того дня и не услышал ничего, что позволило бы поставить под сомнение точность его рассказа.

Словно бы издеваясь над стороной обвинения, защита вызвала ещё одного свидетеля – некоего Джона Лэнга (John P. Lang), пекаря по профессии – убедительно подтвердившего показания Лоуренса О'Тула и Отиса Дэя. Лэнг знал обоих упомянутых выше мужчин, а в его магазине на углу Вашингтон-стрит и Метроплитен-плейс прямо над дверью висели часы. По словам Лэнга, в минувшем ноябре магазин работал с 05:30 до 21 часа. Находясь за прилавком, Джон Лэнг мог наблюдать за улицей через витрины, и, по его словам, он видел Лоуренса О'Тула и Отиса Дэя, входивших в трактир далее по улице в день президентских выборов около 7 часов вечера, что полностью соответствовало показаниям О'Тула и Дэя.

Это была «железная» привязка по времени и месту, поставить под сомнения показания Лэнга в тех условиях обвинение не могло. Генеральный прокурор даже допрашивать его не стал, понимая бессмысленность этого занятия.

Пятый день судебного процесса закончился показаниями Анны Элли (Anna L. Alley), 16-летней дочери подсудимого. По её словам, она видела отца 5 ноября вечером, тот в 19:30 вошёл в кухню и практически сразу появился учитель музыки Смит. В вечерние и ночные часы Анна могла слышала мать и отца в их спальне. По утверждению свидетельницы, 5 ноября она легла спать в 22:15, и в это время отец находился дома. Утром она увидела отца в 06:25, тот сидел за столом в столовой и ел яичницу с беконом.

В целом показания Анны Элли звучали логично, убедительно и – это самое главное! – полностью соответствовали показаниям Леоноры. То, что отдельные детали, сообщенные Анной, отличались от рассказа старшей сестры, лишь добавляло им достоверности.

Генеральный прокурор Трейн чрезвычайно напористо допрашивал юную девушку, задавая уточняющие вопросы буквально по каждой детали, сообщённой ею. Он задал Анне более 20 вопросов, и вообще её допрос оказался одним из самых напряжённых в течение того дня. Главный обвинитель поставил под сомнение возможность точного определения времени свидетельницей, и Анне пришлось разъяснить, что часы висят на стене на лестнице со 2-го этажа на 1-й, и она, спускаясь утром вниз, не могла их не увидеть. Чарльз Трейн задавал вопросы о контактах свидетельницы с адвокатами, о том, вызывали ли её ранее в суд и т. п. Анна отвечала очень спокойно и убедительно – тут, кстати, нельзя не признать того, что все родственники обвиняемого [Анна, её старшая сестра Леонора, её муж Лоуренс] были хорошо натасканы и, несомненно, готовились к перекрёстному допросу. Обычному человеку без предварительной подготовки и обдумывания формулировок очень сложно давать пояснения по большому количеству деталей, особенно в тех случаях, когда список вопросов практически неограничен.

Нельзя не признать того, что Анна Элли прекрасно прошла через весьма непростое испытание в виде перекрёстного допроса в суде и очень помогла защите отца.

Вообще же, пятый день процесса оказался для стороны обвинения обескураживающе разгромным. Ещё сутки назад участь подсудимого представлялась практически предрешённой, и казалось, что нет таких доводов и свидетельств, которые смогут посеять сомнения в официальной версии. Но вот прошли всего 3 заседания суда, и та картина, что выглядела столь убедительной и неопровержимой, вдруг превратилась в карикатуру на самоё себя.

Но самое главное заключалось в том, что процесс покуда не заканчивался. Защита планировала назавтра вызов новых свидетелей, и можно было не сомневаться, что в последние часы 7 февраля 1873 года все должностные лица, причастные к расследованию убийства Абии Эллиса и преданию суду Левитта Элли, напряжённо ожидали от продолжения суда самых неприятных сюрпризов.

Мы не знаем, о чём думали обвинители утром 8 февраля 1873 года, отправляясь на утреннее заседание – до нас не дошли их дневники или письма, связанные с событиями того дня. Но наверняка на душе Трейна и Мэя скребли кошки, ведь будучи опытными юристами, они понимали те законы жанра, которые управляли ходом процесса. Начиная со студенческой скамьи, их учили тому, что эмоциональное напряжение присяжных должно нарастать по мере приближения окончания суда. Чтобы добиться наибольшего эмоционального отклика присяжных и тем самым решить стоящую перед собой задачу, юрист [обвинитель или защитник – неважно!] должен поначалу выпускать свидетелей малозначительных или малоубедительных, а самых харизматичных и ярких оставлять напоследок.

Разумеется, на последовательность допросов свидетелей влияют порой факторы, объективно выходящие за рамки предварительного планирования, например, неявка свидетеля или необходимость допроса в строго определённый момент судебного процесса. Тем не менее, приоритетной задачей для любого хорошего юриста является допрос наиболее ценных свидетелей ближе к концу процесса.

Обвинители на процессе Левитта Элли, разумеется, все эти нюансы понимали. Также они понимали, что если 5-й день суда оказался для них очень тяжёлым, поколебавшим до основания официальную версию преступления, то 6-й мог стать по-настоящему сокрушительным. Интересно было бы узнать, каким образом они рассчитывали выходить из создавшегося сложного положения, обсуждали ли они между собой какие-то заготовки или полагались на экспромт и сказанное к месту острое слово.

Но повторим отмеченное выше – нам неизвестны мысли и переживания действующих лиц, всё, что есть в нашем распоряжении – это голая фабула событий, стенограмма процесса и газетные комментарии.

Утреннее заседание 6-го дня началось с заслушивания Генри Митчелла (Henry Mitchell), профессора геодезии. Защита пригласила его для того, чтобы он рассказал о приливе во вторник 5 ноября 1872 года. Митчелл сообщил суду, что в 9 часов утра стояла низкая вода, прилив начинался в 08:59 и первым его должны были заметить в Чарлстауне. Прилив шёл с востока на запад, то есть от океана вверх по течению реки Чарльз. Интервал времени между подъёмом воды у пристани газового завода и воротами батопорта в дамбе Милл-дам составлял по оценке эксперта около получаса. Высокая вода у ворот шлюза в тот день должна была установиться в 15:11. После этого времени бочки могли преодолеть расстояние от шлюза до пристани газового завода под воздействием ветра.

Развивая свою мысль, профессор Митчелл отметил, что если ветер дул с юго-востока и имел скорость до 10 миль в час [то есть до 4,5 метров в секунду], – а именно таков он и был согласно официальной сводке погоды – то скорость бочек не могла превышать 2 мили в час [~3,2 – 3,7 км/ч в зависимости от того, какие мили имел в виду профессор – сухопутные или морские]. Стало быть, движение бочек от запорных ворот на Милл-дам до пристани газового завода не могло продлиться более 3 часов.

Но в таком случае получалось, что если бочки увидели в районе пристани газового завода в 14 часов или даже позже, то в воду они должны были попасть не 11 часов. Это умозаключение звучало убийственным приговором для официальной версии преступления. Понимая, что промолчать нельзя, а по существу возразить нечего, Генеральный прокурор Трейн поднялся со своего места и промямлил: «Бочка, брошенная в воду возле шлюза за полтора часа до отлива и наполовину или почти погружённая в воду, вероятно, будет плавать среди отмелей в бассейне и оставаться там, пока её не поднимет прилив.»⁶ Это был не вопрос, не возражение, а так… ремарка, посланная в мировой эфир.

Произнеся столь странную фразу, главный обвинитель опустился на своё место, давая понять, что перекрёстный допрос свидетеля защиты окончен, точнее, окончен, не начавшись. Изреченное главным обвинителем оказалась лишено какого-либо смысла, из слов Генерального прокурора следовало только одно – мистер Трейн вообще не понял сказанного профессором геодезии Митчеллом. Ведь тот говорил о приливе, который последовал днём 5 ноября ещё до убийства, а потому ночной отлив, последовавший через половину суток, на движение бочек не влиял! Влиял ветер! Причём тут полтора часа до отлива..? как отмели могут влиять на движение бочек и кем подобное влияние доказано? что за чушь изрёк Генпрокурор..? Да Бог его знает!

Далее защита в 3-й раз пригласила на свидетельское место геодезиста Артура Форбса, дважды допрошенного накануне, и попросила его сообщить точные данные о расстояниях до различных объектов Бостона и пригородов (Бруклинский мост, отдельные здания и пересечения улиц – всего порядка 10 мест). Свидетель, используя большую карту, ответил на заданные вопросы и показал названные точки, после чего покинул своё место. Допрос его не занял более 5 минут.

Следующий свидетель оказался очень важным во всех отношениях и потому-то очень странно, что его в начале процесса не вызывало обвинение. Джон Джордж Уилкинс (John George Wilkins), ветеринарный хирург, рассказал о своих взаимоотношениях с подсудимым. Из показаний свидетеля следовало, что его знакомство в Левиттом Элли состоялось в конце сентября 1872 года, когда тот явился к нему домой и спросил о способах лечения лошадей. Примерно через час Уилкинс уже приехал к дому Левитта на Ханнеман-стрит и осмотрел лошадей, стоявших в конюшне во дворе.

Свидетель неспешно и очень обстоятельно поведал суду о лечении и своём последующем общении с подсудимым. По его словам, одна из лошадей Левитта заболела лошадиным гриппом, она была аномально холодна. Уилкинс произвёл вакцинирование лошадей подсудимого и во время манипуляций с лошадью, находившейся во 2-м стойле, имело место кровотечение и разбрызгивание крови. В этом месте следует пояснить, что в те времена для вакцинирования не использовались шприцы [если кто не знает, шприц изначально был придуман как средство для подкожных инъекций морфина], а потому вакцина вводилась в организм человека или животного посредством неглубокого разреза. Поскольку скальпель являлся инструментом очень острым, а нервное животное могло дёрнуться, разрез мог получиться слишком глубоким – такое происходило сплошь и рядом. Именно так случилось при вакцинировании лошади во 2-м стойле – животное дёрнулось, скальпель вошёл слишком глубоко в плоть, и кровь брызнула из раны, попав на стенку соседнего стойла, третьего по счёту, и загородку позади лошади. Кроме того, брызги лошадиной крови попали на брюки, пальто, жилет и рубашку Левитта Элли, стоявшего рядом.

На этом показания свидетеля не закончились. Отвечая на вопросы адвоката Дабни, ветеринар сообщил суду, что уже после ареста подсудимого ещё раз побывал в конюшне и «заметил кровь на стене сарая, новых пятен не было, и это выглядело так же, как я видел во время [невольного] пускания крови лошади» (дословно: «noticed blood upon the side of the barn, there were no new spots and it looked like the same I saw at the time the horse was bled»).

То есть свидетель полностью поддержал версию защиты и признал, что в ноябре 1872 года новых пятен в конюшне не увидел.

В русском языке существует замечательная метафора «без ножа зарезал» – это именно то, что ветеринар Уилкинс проделал с обвинением!

Обвинители – Генеральный и окружной прокуроры – по очереди допрашивали ветеринара, задав ему большое количество вопросов разной степени бессмысленности. Так, например, Генеральный прокурор Трейн попытался убедить Уилкинса в том, что тот занимался вакцинированием лошадей в августе, хотя совершенно непонятно, как изменение срока могло опровергнуть остальные важные утверждения свидетеля. Уилкинс не дал сбить себя с толку и уверенно отверг все инсинуации, связанные с августом, заявив, что не мог тогда работать с лошадьми Левитта Элли, поскольку в том месяце находился в отъезде, в штате Мэйн, и с обвиняемым познакомился спустя 2 недели после возвращения. Другой момент, который обвинители попытались «обыграть» в выгодном им ключе, был связан с возможным влиянием на Уилкинса адвокатов Вэя (Way) и Сомерби, которые чуть ли не подкупили ветеринара. Слово «подкуп» в суде не прозвучало, но общий подтекст сказанного был более чем прозрачен. Уилкинс на этот провокационный и даже оскорбительный вопрос отреагировал на удивление выдержанно и признал 3 встречи с адвокатами, которые имели место спустя несколько недель после ареста Левитта Элли. Также Уилкинс признал, что именно адвокаты возили его в конюшню для её осмотра. Что выглядело вполне разумно, ведь полиция не озаботилась этим.

Также свидетель ответил на множество вопросов, которые можно охарактеризовать как общеобразовательные или просветительские. В частности, Уилкинс рассказал о технологии вакцинирования лошадей, количестве крови в теле животных, сколько крови они обычно теряют во время ветеринарных манипуляций и т. п. Во время этих рассказов и пояснений свидетель особо подчеркнул, что попадание крови на одежду Левитта Элли – это аномалия, исключение из правил, обычно кровь попадает на одежду ветеринара, а не ассистента. Уилкинса даже спросили о том, когда он делал подобную манипуляцию в последний раз, и он ответил, что занимался этим в Южном Бостоне не далее как вчера. Вопрос этот представляется лишённым какого-либо смысла с точки зрения обвинения Левитта Элли, то, что прокурор Мэй задал его, свидетельствовало о неспособности сформулировать хоть что-то разоблачительное.

Следующим свидетелем защиты, вызванным в зал заседаний, стал Чарльз Джексон (Charles T. Jackson), эксперт в области химии, преподаватель Гарвардского Медицинского колледжа, проживавший в Бостоне уже 40 лет. Этот человек, кстати, упоминался нами в очерке «1849 год. Таинственное исчезновение Джорджа Паркмена», размещённом в этой же книге.

Показания Джексона начались с общего обзора свойств крови – её состава, подвижности, способности высыхать и пр. По словам эксперта, полное высыхание крови, попавшей на одежду, варьируется в широких пределах и зависит в значительной степени от внешних факторов, оно обычно находится в диапазоне от 24 до 36 часов. Коснувшись вопроса о составе крови, Джексон признал, что красные кровяные тельца человека действительно больше красных кровяных телец лошади, но это справедливо лишь при сравнении крови человека и лошади в жидкой фазе. Если же кровь попала на предметы, высохла, а затем её опять перевели в жидкую фазу для исследования под микроскопом – как это имело место в деле Левитта Элли – то всё сильно усложняется.

Размер красных кровяных телец человека, согласно утверждению свидетеля, варьируется в широких пределах – от 0,000003125 дюйма до 0,000002666 дюйма, – также сильно различаются размеры и белых кровяных телец. Глядя в микроскоп на скопление кровяных телец, невозможно сказать, чья эта кровь – человека или животного.

Продолжая рассуждать на тему поиска различий между кровью человека и млекопитающих, Джексон остановился на работах учёных, изучавших эту проблематику, в частности Дюма (Dumas), Прево (Prevot) и Уилльяма Гая (William A. Guy). Обвинители слушали его внимательно, но едва только свидетель захотел процитировать одну из упомянутых научных работ, Генеральный прокурор Трейн моментально вскочил со своего места и весьма эмоционально заявил протест, который, разумеется, был тут же удовлетворён судьёй [Читатель уже должен перестать удивляться тому, что судья во всём соглашался со стороной обвинения и отклонял любые прошения защиты].

То, как сторона обвинения занервничала при попытке цитирования учебника, наводило на самые неприятные подозрения, а именно – обвинители прекрасно сознавали неправоту своих экспертов и теперь попытались избежать их разоблачения любыми способами. Даже путём затыкания рта оппонентам… Но это же стало очевидно и оппонентам.

Чарльз Джексон подвергся продолжительному и весьма напряжённому перекрёстному допросу, что понятно – его показания разрушали одну из важнейших улик, на которой базировалось доказательство вины подсудимого. Свидетель рассказал суду, что лично занимался изучением вопроса определения размеров кровяных телец на протяжении 2 лет, при этом работал только с кровью млекопитающих, но не птиц и рептилий. Когда Генпрокурор Трейн многозначительно заявил, будто существуют некоторые специалисты с намётанным глазом, способные в сильный микроскоп различить кровь человека и млекопитающего, Джексон хладнокровно возразил, что не верит этому.

Тогда Генеральный прокурор принялся довольно комично мудрствовать, абстрактно рассуждая о том, что вот если одно кровяное тельце человека разместить подле одного кровяного тельца животного, то разница размеров будет несомненна, но эксперт очень удачно осадил его, показав полнейшую бессмысленность дилетантских фантазий главного обвинителя. Джексон заявил, что единичную глобулу крови практически нельзя получить для исследования, другими словами, её просто невозможно отделить от остальных ввиду того, что размер отдельной корпускулы крови примерно в 800 раз меньше самого тонкого пера.

Далее свидетель ответил на многочисленные вопросы о размерах кровяных телец различных млекопитающих – собаки, овцы, лошади. Вопросы эти выглядели совершенно бессмысленными, поскольку ответы на них никак не влияли на доказывание вины или невиновности Левитта Элли, но, тем не менее, вопросы эти были заданы, и ответы на них получены без запинки или промедления.

Что и говорить – Чарльз Джексон оказался отличным экспертом!

Довольно неожиданной и притом показательной стала концовка перекрёстного допроса. Генеральный прокурор без всякой связи с предыдущими вопросами вдруг указал Джексону на то, что французский учёный Дюма работал очень давно и потому ссылаться на его выводы вряд ли допустимо. [Между прочим, необычная осведомлённость Генпрокурора Трейна в этом вопросе заслуживает быть отмеченной особо. Получалось, что про размеры кровяных телец он ничего толком не знал, а вот о деталях биографии какого-то там заокеанского профессора оказался осведомлён очень хорошо!]. Джексон этот выпад хладнокровно парировал, признав, что это отчасти действительно так, более того, сам он – Джексон – являлся учеником Дюма в Париже более 30 лет назад, однако, несмотря на давность научных выводов Дюма, они никем не опровергнуты и за многие годы лишь получили многочисленные дополнительные подтверждения.

Джексон на удивление достойно отбил все попытки стороны обвинения поставить под сомнение его заключение, но это было только начало дня. Далее стало только интереснее!

Следующим свидетелем защиты оказался Джеймс Бэбкок (James F. Babcock), профессор химии Массачусетского фармацевтического колледжа (Massachusetts college of pharmace). Свидетель сообщил суду, что специализируется в аналитической химии, а область его научных интересов связана с вопросами выявления и лёгкого распознавания крови и кровавых пятен, также он изучает реакции кровяных сывороток с различными солями и связанные с этим специфические проблемы.

Продолжая своё сообщение суду, профессор Бэбкок заявил, что после высыхания крови невозможно сказать, как давно она попала на предмет. Также он подтвердил широкий разброс размеров красных кровяных телец, о чём сообщил суду предыдущий свидетель [Джексон]. По словам Бэбкока, считается, что диаметр красной кровяной корпускулы составляет 0,0003125 дюйма, но в действительности эта величина может колебаться от 0,0005 (или 1/2000) дюйма до 0,00025 (1/5000) дюйма. В этом месте внимательный читатель может обратить внимание на то, что числа, сообщенные Бэбкоком, не совпадают с приведёнными Джексоном, но в данном случае автор следует стенограмме и не подгоняет сообщаемые свидетелями величины под правильные параметры. Другими словами, сообщённые свидетелями значения действительно не совпали, но на дальнейшем развитии событий это никак не сказалось.

Продолжая отвечать на наводящие вопросы адвоката, Бэбкок сообщил суду, что кровь некоторых животных имеет красные тельца такого же размера, что и у человека. Вообще же, кровяные тельца человека несколько больше кровяных телец лошади, но после высыхания крови различия нивелируются, и в точности указать, где чья кровь – невозможно.

После этого Бэбкок вытащил из портфеля книгу Гая (Guy) «Судебная медицина» («Forensic medicine») и зачитал большой фрагмент, связанный с изучением высохшей крови, обнаруженной на месте преступления. Интересно то, что в этот раз сторона обвинения не пыталась препятствовать цитированию научной литературы, хотя буквально 40 минутами ранее Генпрокурор Трейн яростно возражал против того, чтобы Чарльз Джексон подкрепил своё мнение цитатой из учебника для университетов. Очевидно, Генеральный прокурор сообразил, как выглядит со стороны его нежелание познакомиться с содержанием авторитетной книги.

В процитированном Бэбкоком фрагменте сообщалось, что если высохшую кровь растворять различными веществами – сиропом (из цитаты невозможно понять, о каком именно сиропе идёт речь – прим. А. Ракитин), солевым раствором или глицерином, – то будут получаться кровяные тельца разного размера. Особенно важно то, что размеры получаемых корпускул не будут соответствовать первоначальному их размеру [до высыхания]. Закончив цитирование, профессор Бэбкок добавил, что аналогичные выводы можно встретить в других научных трудах, например, в учебнике Леманна (Lehmann) «Физиологическая химия» («Physiological chemistry»), Вэтта (Watt) «Химический словарь» («Dictionary of chemistry»), Тэйлора (Taylor) «Медицинская юриспруденция» («Medical jurisprudence») и др.

То, что говорил Бэбкок, звучало как приговор главным уликам обвинения, а потому Генеральный прокурор набросился на свидетеля с настоящим остервенением. Он принялся высмеивать свидетеля, приписывая ему то, чего тот не говорил, и опровергая эти не прозвучавшие утверждения. В частности, главный обвинитель попытался приписать Бэбкоку слова о том, будто красные кровяные тельца лошади и человека имеют почти одинаковые размеры и именно поэтому неразличимы в микроскоп, но Бэбкок тут же поправил Трейна, заметив, что не говорил подобного. Развивая свою мысль, Бэбкок добавил, что размеры кровяных телец лошади и человека различаются приблизительно на 1/3, но даже такая разница не позволяет при взгляде на них через окуляр микроскопа сказать, где именно чья кровь.

Некоторые выпады Генерального прокурора звучали откровенно наивно и ясно свидетельствовали о непонимании им предмета дискуссии. В какой-то момент он не без ехидства поинтересовался, на какой предмет, знакомый всем присутствующим, похожи красные кровяные тельца? Бэбкок, не задумываясь, ответил, что на монету. И это было очень подходящее сравнение – красные кровяные тельца действительно при взгляде на них сверху выглядят круглыми, а сбоку – плоскими и тонкими, точность сравнения с монетой усиливается ещё больше оттого, что красные кровяные тельца имеют утолщение по краю, похожее на буртик по краю монеты.