Мне было обидно. До слёз обидно. До ужаса, до рези в животе. Нет, не потому, что я оказался Серёженькой на фоне великого Зорина, я страдал из-за диссертации. Я занимался металлическим водородом с самого начала. С первого дня в институте и даже раньше, ещё в выпускном классе…
"Засранка таки заставила меня откровенничать!" – я погрузил губы в мартини. Ингрид смотрела на меня в упор, будто я был диковинным зверьком. В её взгляде отсутствовало сочувствие, и я ей за это благодарен.
Она спросила, чем окончилась дело? Я ответил, что пока ничем. Водород оказался крепче, чем мы (наивные юнцы!) полагали.
– А завкафедрой Бакштейн? – спросила Ингрид. – Что он? Это его промашка?
Я ответил, что Бакштейну, по большом счёту, плевать:
– Брокер не остаётся внакладе. Клиент может заработать или спустить всё до копейки – брокер имеет процент с покупки. Или с продажи. Вот и всё. Он в приработке всегда, при любом для клиента финале.
Мы вышли на воздух. Солнце опустилось к горизонту и за домами (в тени) стало почти комфортно. Я взял её за руку (разумеется, она была прохладной), и мы пошли вдоль бульвара. В сквере бил фонтан, и когда налетал ветерок, его брызги разбегались радужным веером. Я сказал, что маленькая радуга – тоже радуга. А значит, под одним из её концов зарыт горшочек золота. Она рассмеялась. Полагаю, именно в этот момент она решила, что останется в моём номере до утра. Впрочем, я иногда бываю слишком самонадеян.
– Вчера был доклад Зорина, – сообщил я. Она посмотрела со значением. И вопросом.
Как наркоман нуждается в дозе опиата, так и я нуждался в продолжении этого разговора. Я вдруг сообразил, что Ингрид – человек, которому можно рассказать всё. "Многому она не поверит, да это и не важно!" Выговориться – вот чего я страстно хотел. Даже сильнее, чем её тела.
– Тебе могло показаться, что Аркадий оказался неудачником. Пшиком, который лопнул, как мыльный пузырь? Нет, всё не так. Напротив, тему металлического водорода сочли слишком сложной и зачли её, как докторскую диссертацию. А вчера Зорин докладывал высшим умам нашего государства о перспективах.
– А у него есть перспективы? – неожиданно метко спросила Ингрид. Я поцеловал её руку.
– Всё зависит от финансирования. Если заплатить в ЦЕРН (Европейский совет ядерных исследований) четверть миллиона евро за опыты на коллайдере, то вполне может получиться… – я нарисовал руками сложную фигуру. Скульптуру. Нечто среднее между девушкой с веслом и Лаокооном, разрывающим пасть льву.
– Скажи мне честно, – Ингрид взяла меня под руку, потянула вперёд – она любила быструю ходьбу. – Он бездарен?
Я рассмеялся.
– Он – гений! Даже не сомневайся. Он самый настоящий гений. Гениальнее не бывает.
Часа через два мы забрели в старый город. В сумерках каждый дом здесь казался средневековым замком – вверх бежали отвесные стены, окна-бойницы предназначались для лучников, а не для света. Каменный мешок. Где-то под боком залаяла собака, старушечий голос заговорил на умершем языке.
Из проёма высунулась небритая физиономия:
– Закурить не найдётся?
Левую руку хулиган поднял и манил меня указательным пальцем, как подманивают собачонку. Правую прятал за спиной.
– Это был вопрос? Или утверждение? – Я отступил назад, на светлую сторону улицы. (Улицы! Три человека с трудом разминулись бы в этом проулке.) Ингрид замерла в нескольких шагах, и это было хорошо – она оставалась вне опасности. – Если это утверждение, то позволю себе согласиться. Вы исключительно правы, закурить у меня нет. Я не курю.
– Умный очень? Да?
Бандит сделал шаг, и я ему за это благодарен – он дал мне повод. Блеснуло лезвие, сдавленный крик, треск рубашки…
Вверх-вниз, вверх-вниз – кулак взлетал и опускался на его разбитое лицо, как шатун в цилиндре дизельного двигателя. Он давно уже перестал сопротивляться, но я не мог остановиться.
Ингрид подошла ближе. Её зрачки чуть расширились – только и всего. Больше никаких эмоций. Я подумал, что в этот момент мы похожи на Бонни и Клайда. Она попросила, чтоб я прекратил.
– Ему уже достаточно.
Ему – достаточно. А мне? Когда мне станет достаточно?
Кроме всего прочего, Аркадий Зорин был моим другом. Моим лучшим другом. Моим лучшим и единственным другом. С самого раннего детства, с младенчества, с пелёнок – наши мамы были двоюродными сёстрами. Как-то Аркашку оставили у нас на лето. На целое лето – в те годы это не было чем-то необычным. Никаких справок, никаких доверенностей, просто в моей комнате поставили вторую кровать, и мама сказала, что Аркадий поживёт у меня какое-то время. "Если ты не против". Я был "за". Его родители уехали в командировку… или это был отпуск? Отпуск, который маскировали под командировку или наоборот?.. Не важно.
Три месяца мы возились в песочнице, гоняли мяч и лазали по деревьям. Он был вожаком-провокатором, я – отчаянным исполнителем. Только не подумайте, что он угнетал меня. Нет. Мне нравилась моя безумная роль. Я учился быть храбрым.
Нравилась до той поры, покуда не появилась новенькая. В нашем шестом (кажется) "А" классе появилась Ксения Рассольникова. Я влюбился в неё первый (да! вне сомнений я был первым). Потом это сделал Аркадий, а следом и все мальчишки нашего класса.
Сколько синяков я поставил из-за этой любви! Сколько ни в чём неповинных мальчишечьих глаз носили сине-фиолетовое обрамление из-за того, что я не имел взаимности! Сашка Трегубов обозвал её Раскольниковой и моментально получил два фингала. Сегодня бы это назвали акцией – два вместо одного.
Естественно, Ксения полюбила Аркашку. Разве могло быть иначе? А я?..
Я сторожил их любовь. Когда они занимались (точнее сказать, пытались заниматься) ею на чердаке… в подвале, в котельной на тёплых и чумазых трубах. И позже в квартире моей бабушки – это оказалось удобнее. Всякий раз я стоял на стрёме, как часовой у трона его величества. Страстно любил Ксению, но стоял.
Почему? Охранял.
– Пойдём отсюда, – Ингрид протянула мне руку. – Может появиться милиция.
Я сжал её ладонь – она выскользнула из-за крови. Ингрид сказала, что нужно вымыться в море.
– Не идти же в гостиницу в таком виде.