Гнус. роман

3

Эжен проснулся сидя в кресле. Голова налилась свинцом, в глазах рябило, а во рту стояла сухость, как после наркоза. Оглядываясь по сторонам, долго не мог понять, где находится. Но всё же наконец вспомнил, что в гостях у Грабера. Он пошёл в ванную комнату и первым делом посмотрел в зеркало. На него глядело опухшее продолговатое лицо с правильными чертами, вполне интеллигентного вида, с красными глазами и тёмными кругами под ними, что неискушённый человек вполне принял бы за последствия напряжённой умственной работы. «Ну и рожа», – умылся он холодной водой и вернулся обратно в комнату. Память кусками выдавала вчерашние события: они много пили, ели курицу, затем затеяли новое дело с картинами и договорились ехать в Россию за кедровым орехом. «Почему за орехом? – думал Эжен. – А, когда Граба уговаривал жену отпустить его, говорил, что в его городе повсюду растут кедры и шишки валяются под ногами. – Собирай не хочу! – брызгал он слюнями. – А у нас за килограмм орех тридцать долларов дают». Убеждать хитрый Граба умел. Эжен даже и не заметил, как согласился не только на новое дело, но и на поездку. И вот: ещё вчера жизнь его была размеренна и предсказуема, а сегодня в неё вплелась неопределённость и он должен куда-то ехать непонятно зачем. Однако нелепость ситуации не только не беспокоила, но и даже интриговала. «Производство? А почему бы и нет?» – думал он.

– Ну, ты как? – крадучись вошёл в комнату Граба с двумя бутылками пива в руках. – Давай, пока Стелла не проснулась, – протянул он пиво.

Эжен что-то промычал, взял бутылку и залпом её опустошил. То же сделал и Граба:

– Всё, теперь до родины ни капли, – спрятал он пустую тару за диван.

Прохладная жидкость вмиг развеяла туман в голове, навела резкость в глазах, и Эжен встрепенулся:

– Что, прямо так и едем?

– Почему прямо так? Сегодня тебе визу сделаем, а завтра и поедем.

У Эжена пронёсся холодок в груди: «А как же быть с Анной? Что ей сказать?». От неприятных мыслей отвлёк повеселевший Граба.

– Эх, Женька! Нам ли быть в печали! Счастье вдруг, в тишине… – начал напевать он.

– Что, уже угостился с утра? – появилась в дверях Стелла. – Доброе утро, Женя.

– Дорогая, умоляю тебя, это от большой радости, – тараторил Граба. – Такое дело затеяли! Такой заводик построим!

– Свечной в Самаре? Подвиги отца Фёдора покоя не дают? Если бы не Женя, то я бы тебе и подумать не позволила ни о каких заводиках, – ушла она на кухню и загремела посудой.

– Она у меня строгая… Ты бы свою дорогую известил, что едешь, а то чтобы как с маленьким Лёшей не вышло.

И он вспомнил историю из своей бурной молодости. Был у него приятель Лёша, невысокого роста, за что его прозвали Тотошей. Он долго не работал, и, чтобы родители не ругались, сказал им, что устроился на завод. С утра уходил из дома, целый день слонялся по улицам, а вечером усталый возвращался якобы после смены. На третий день «работы» ему повстречался Граба с бутылкой водки, желанием выпить и полными карманами денег. Тотоша предложил поехать к знакомым проводницам, готовящим вагоны к поездке. Проводницы оказались компанейскими – после одной бутылки была вторая, третья… В общем, очнулись они в вагоне под стук колёс. Поезд уже давно шёл в Москву. Лёша впал в депрессию – что подумают родители? На одной из станций они дали им телеграмму.

– Представляешь? Человек ушёл на работу без копейки в кармане и не вернулся. А через два дня приходит телеграмма: «Мама, не волнуйся, я в Москве. Скоро буду. Лёша», но почему-то из Красноуфимска, – хохотал Граба. – Ладно, идём завтракать, а после я съезжу к дяде Руве, он поможет сделать визу.

События начали набирать оборот. После завтрака из запечённых помидоров с сыром Граба забрал у него паспорт и куда-то ушёл. Тотчас позвонила Аннет и взволнованным голосом сказала, что ей приснился сон, будто могилу её прабабушки сравнивает с землёй бульдозер, и что она собирается лететь в Россию.

– Послушай, это всего лишь сон, – пытался её успокоить Эжен.

– Да, но это мой сон, и пока я своими глазами не увижу, что на могиле всё в порядке, не успокоюсь, – твердила она.

«Совсем, что ли, чокнулась?» – подумал Эжен, и ему пришла в голову гениальная мысль:

– Сиди дома, я сам съезжу и всё проверю, – и, выслушав поток благодарностей, отключил телефон.

Волей случая вопрос с Аннет был решён.

Стелла, узнав, о чём шёл разговор, сказала, что сон хороший: сулит выгоду и счастливые перемены в жизни. Чтобы не терять времени даром, Эжен сел за ноутбук и принялся изучать информацию по фотокартинам. Только он погрузился в расчёты, как появился Граба с бланком в руках. Стелла было набросилась на него с вопросами о дяде Руве, но тот только махнул рукой и, попросив Эжена расписаться в бланке, снова исчез. Стелла начала жаловаться на мужа, каким он порой бывает грубым и невнимательным. С Грабы перешла на дядю Руву, затем на тётю Цилю и, казалось, словесному потоку не будет конца, так что у Эжена, запутавшегося в непривычных именах и в том, кто кому и кем приходится, пошла голова кругом и перед глазами появился лёгкий туман. Он потерялся во времени, и только кивал головой. От наваждения спас подоспевший Граба:

– Что, нагрела Стелла голову? Это она умеет… Пойдем, – увлёк он его в другую комнату. – Ну вот, виза готова, – издалека показал он какие-то бумаги, – правда, на тридцать дней, но думаю, что этого хватит.

«На тридцать дней?» – недоумевал Эжен:

– Ты что, собрался в Томске все картины скупить?

– Ох, Женька, ты как сказал про Томск, так у меня внутри зажгло, как после первой стопки!

И, точно соскучившийся по зрителям конферансье, с жаром принялся рассказывать истории из жизни в родном сибирском городке.

– Помню, как во времена «сухого закона» мы к цыганам за водкой ездили на деньги доверчивых студенток. За углом постояли, грязью ботинки измазали, а студенткам сказали, что цыгане нас обманули, – залился он смехом.

– Что, по шиксам своим соскучился? – послышался Стеллин голос.

– Стеллочка, не строжься, дорогая, я давно не такой! – И понизил тон: «Она у меня ещё и слышит хорошо. Слушай ещё: однажды пришли в ресторан, а там свадьба…

Истории со скоростью пулемёта сыпались одна за другой; он точно перенял эстафету у Стеллы, и у Эжена снова появился перед глазами туман. Рассказчик Граба был великолепный; он упивался самим собой, раздуваясь от важности и заразительно смеясь после каждой истории и, судя по его напору, продолжаться это могло до бесконечности.

– Кушать готово! – послышался голос Стеллы.

Граба, сладко потягиваясь, поднялся с дивана:

– Пойдём перекусим.

После плотного обеда Граба опять куда-то ушёл, а так и не до конца пришедший в себя от вчерашнего застолья Эжен задремал на диване. Когда очнулся, первым делом увидел Грабера, перебирающего какие-то бумаги:

– Ну вот: виза, билеты, гостиница, всё готово, – бормотал он. – Тебе вещей бы в дорогу прикупить, а то Сибирь не Израиль, где круглый год можно в шортах ходить.

Остаток дня они делали необходимые для поездки покупки, а ближе к вечеру вновь сидели за накрытым столом. За ужином Эжен пытался было обсуждать предстоящий бизнес, но Граба отмахнулся:

– На месте разберёмся.

Расчётливому Эжену такое отношение к делу было не по душе. Однако он спокойно воспринял слова Грабы. Тот всегда отличался способностью к импровизации и хорошо ориентировался в любой ситуации. В этом ему помогло увлечение музыкой, где требовалось нестандартное мышление. «Он неплохо бы мог подняться в девяностые годы, если бы не музыка», – думал Эжен.

С детства Граба мечтал стать барабанщиком – играл в школьных группах, ресторанах, ездил по свадьбам и на гастроли от местной филармонии. Однако больших успехов не достиг: атмосферы для творческого роста в провинциальном городке не было, и все начинания заканчивалась банальной пьянкой. Граба потихоньку начал спиваться, и только эмиграция в Израиль спасла его от падения на дно. Эжен в молодости тоже болел музыкой, но из исполнителя вовремя переквалифицировался в торговца аппаратурой, бывшей тогда в жутком дефиците, а попросту – в спекулянта. Тогда-то их пути разошлись, и они даже стали идейными врагами. «Барыга ты, Женька, а не музыкант», – укорял его Граба, на что тот только снисходительно улыбался.

После ужина Эжен позвонил Аннет и сообщил, что завтра вылетает в Москву. Стелла осталась убирать на кухне, а компаньоны новоиспечённого дела отправились спать: время отправки рейса было раннее.

4

Приятели проснулись, когда на улице только начало светать. Стелла, накормив их завтраком, вместе с ними поехала в аэропорт. Всю дорогу она пытала Грабу:

– Саша, я же не ошибаюсь, ты человек благоразумный?

– Дорогая, умоляю тебя. Всё будет хорошо.

– Без фиглей-миглей?

– Стелла, ну какие фигли-мигли? Мне уже шестой десяток пошёл.

Эжен с интересом наблюдал за ними. «Какие же женщины одинаковые, – думал он, вспоминая, как Аннет переживает перед его отъездами. Только в отличие от Стеллы Аннет держала волнение в себе, и лишь по тому, сколько раз залезала в бассейн, он понимал, какие страсти бушуют у неё в душе.

Перед выходом на посадку Граба получил ещё одно наставление:

– Помни, что ты гражданин Израиля и еврей.

– Конечно, дорогая! – скривился Граба в неестественной улыбке.

Уже на борту самолёта он разразился монологом:

– Интересное дело: как лететь в Россию, так я еврей, а как пришли в синагогу – так веду себя не как еврей…. Я запутался, кто я на самом деле. Тесть первой жены был татарином. Трезвый он ещё ничего, а как напивался, так хватался за топор и бегал за мной с криком: «Ненавижу евреев!». Я думал, что хоть здесь буду своим. Когда приехал, первым делом пошёл к бывшим томичам, кого раньше знал, и ничего не понял: они вроде русские, но в то же время не русские. Говорят с какими-то вывертами, так, что ничего не поймёшь. Думал, привыкну, но нет… – вздохнул он. – Настоящий иудей – кто с молоком матери традиции впитал. А выходцев из России за евреев здесь по большому счёту не считают. Так и живу каким-то инопланетянином.

Нарастающий шум двигателя прервал исповедь, и самолёт тронулся с места. А когда взлетел и набрал высоту, приятели впали в полётную дрёму. Полёт прошёл хорошо, за всё время не попалось ни одной воздушной ямы, и из полусонного состояния их вывела молоденькая стюардесса: осторожно потрепав за плечи и одарив улыбкой, она сообщила о готовящейся посадке. Лайнер пошёл на снижение, и вскоре шасси коснулись взлётной полосы.

– Здравствуй, Москва! – пробивал голос Грабы шум аплодисментов пассажиров. – Ну, ты как? – хлопал он Эжена по плечу.

– Нормально.

Что испытывал Граба, Эжен не знал, но лично у него, встреча со страной где он не был десять лет, никаких чувств не вызвала. Он был лишён привязанности к местам; его интересовали только деньги и комфорт.

После прохождения таможенных процедур компаньоны, покинув международную зону, оказались в помещении местной авиакомпании.

Рейс до Томска был через шесть часов. Коротая время, приятели прохлаждались в кафе и прогуливались по магазинам аэропорта.

– На обратной дороге остановимся в Москве на пару дней, – заявил Граба, – у меня здесь столько всего было! – И опять принялся рассказывать истории.

Эжен было пытался заговорить с ним о деле, но тот лишь отмахнулся:

– На переездах дела не решаются.

До вылета они побывали в трёх кафе, обошли почти все бутики и обменяли немного долларов на рубли в местном обменном пункте. Граба выразил недовольство обменным курсом, назвав его грабительским, оскорбительным и даже преступным:

– Даже дядя Моша таких цен не ломит, – возмущался он.

Остальные деньги решили менять в Томске, предусмотрительный Граба заранее узнал предложения местных банков и, хотя разница составляла три рубля, упускать даже такую выгоду он не хотел. «А когда-то меня барыгой называл», – с ухмылкой смотрел на него Эжен.

Наконец диктор объявила о начале регистрации на рейс до Томска, и вскоре они вновь были на борту самолёта.

Томск, родина компаньонов, был провинциальным сибирским городком, основанным в 1604 году казаками по просьбе татар для защиты от киргизов. В течение нескольких веков являлся местом ссылки каторжан. Основным занятием жителей были грузоперевозки: через город проходил Сибирский тракт, по которому можно было добраться до самого Китая. А также взимание с проезжих необременительной пошлины – исключительно для того, чтобы познакомить с местным колоритом. В пору развития РЖД Томск мог стать центром Сибири, но, по одной из городских легенд, из-за жадности местных купцов, давших взятку, чтобы строительство железной дороги обошло город стороной, он превратился в общественно-культурный аппендикс. И только основание в 1878 году университета спасло Томск от неминуемой деградации, внеся десятитысячную армию студентов.

После четырёх часов полёта самолёт пошёл на снижение, и в иллюминаторе можно было разглядеть пригородные дома, рядом с которыми копошились люди. С высоты дома казались игрушечными, а люди – букашками. Граба заёрзал в кресле:

– Ты хоть что-нибудь чувствуешь?

– Конечно – уши вот как заложило.

– Ну, ты, Женька, твердокожий! Столько лет не быть в родных местах!

Родные места встретили вечерней прохладой сибирского лета. В воздухе еле заметно пробивались давно позабытые запахи хвойного леса и каких-то трав. Приятели как заворожённые стояли возле выхода из здания аэропорта. Перед ними располагалась площадь с припаркованными по краю машинами и автобусной остановкой. К остановке медленно подъехал автобус и, остановившись, распахнул двери.

Граба оживился:

– Смотри, 119-й до сих пор ходит! Давай на нём прокатимся. Вспомним былое.

Эжен согласился, но, зная Грабу, подумал, что тот просто хочет сэкономить на такси.

Автобус по пустынной вечерней трассе за полчаса домчал до города. Покружив немного по улицам, он остановился на центральной остановке. Друзья вышли и оказались лицом к зданию, на котором висела вывеска: «Отель «Сибирь».

– Раньше была гостиница, а теперь отель. Цивилизация, – многозначительно сказал Граба. – Здесь и остановимся. У меня здесь одна хорошая знакомая работает.

Однако ни знакомой, ни цивилизации в отеле не оказалось. Знакомая давно уволилась, а номера, припудренные косметическим ремонтом подобно потёмкинским деревням, оставались на деле теми же самыми гостиничными, советскими. Из цивилизации были только цены на них. Осмотрев номера, Эжен поморщился:

– А что-нибудь поинтереснее за последнее время в городе появилось? – спросил он на ресепшене у небрежно одетой женщины со следами былой молодости на лице.

Та осмотрела их с головы до ног:

– Если вам некуда деньги девать, езжайте в «Магистрат», – скривилась она в неприязненной гримасе:

Заказав через неприветливую администраторшу такси, приятели вскоре были возле двухэтажного здания под старину со шпилем, искрящегося иллюминацией и большими золотыми буквами «Магистрат». На входе их встретил портье в форменной одежде. Приветливо улыбаясь, он распахнул перед ними двери и, подхватив багаж, провёл в уютный холл, не уступающий приличным европейским отелям.

В отличие от предыдущего «отеля» за стойкой приёма сидела миловидная и излучающая доброжелательность девушка. С очаровательной улыбкой она не то в шутку, не то всерьёз поинтересовалась о цели визита иностранных гостей, на что Граба важно ответил: «Бизнес». Девушка показала свободные номера. На сей раз Эжен остался доволен ценой-качеством услуг, и только бережливый Граба, переведя рубли в привычную для себя валюту, впал в негодование:

– Пятьсот шекелей за сутки! У них там что, унитазы из золота?! Давай вернёмся в «Сибирь»!

Но когда Эжен сказал, что проживание берёт на себя, успокоился.

Компаньоны разместились в двухместном номере на втором этаже с видом на центральную площадь, на которой мирно соседствовали часовня и памятник непримиримому борцу с враждебными научному коммунизму течениями, к коим относилась религия, – вождю мирового пролетариата В. И. Ленину.

Утомлённые двумя перелётами, они, наскоро приняв душ, легли спать.

5

С утра их разбудил колокольный звон. Кроме часовни неподалёку располагался православный храм, на территории которого до недавнего времени размещался завод по производству галош. Ветер демократических перемен 90-х годов восстановил храму первоначальный статус, и теперь вместо шума станков и неприятного запаха округа наполнялась энергией любви и добра. К звону колоколов добавились сигналы мобильных телефонов. Обеспокоенные отсутствием вестей жёны компаньонов, точно между ними образовалась невидимая связь, почти одновременно набрали номера своих мужей. И если Стеллу в большей степени интересовало, не пьян ли Граба, то Аннет требовала от супруга скорейшего посещения кладбища. Эжен планировал было с утра заняться поиском картин, но Граба запротестовал:

– Старик, предки – дело святое.

Решив съездить на кладбище, они спустились в фойе. Эжен хотел позавтракать в местном ресторане, но Граба, изучив меню, заявил, что его организм не сможет принять яйца по цене доллар за штуку. Однако когда Эжен сказал, что платить будет он, организм Грабы напрягся и совершил подвиг – принял яичницу из четырёх яиц. При этом он высокопарно заявил:

– Только из уважения к тебе. Больше здесь мне кусок в горло не полезет.

Выйдя из отеля, Грабер уговорил Эжена немного пройтись по городу.

Ничего особенного за их долгое отсутствие не изменилось, разве что только попались на глаза пара новых современных зданий, а старые, слегка реставрированные, были сплошь отданы под магазины и увешаны рекламными щитами. Но в целом город производил приятное впечатление – улицы были чистые, люди опрятно и современно одеты. Граба жадно всматривался в лица прохожих:

– Как я устал по человеческим глазам!

– А разве в Израиле не люди живут?

– Да что там… – неопределённо махнул он рукой.

Добравшись до ближайшей остановки, друзья по настоянию экономного Грабы сели в автобус и, проехав через весь город, очутились на кладбище. Исходя вдоль и поперёк ряды погребений, они кое-как нашли на самом краю могилу прабабушки Аннет, обнаружив её в весьма жалком состоянии: земля по колено поросла травой, потрескавшийся памятник покосился, а почерневшая от времени оградка сплошь загажена птицами. Тишину последнего людского пристанища разрывал рёв бульдозера – извергая клубы чёрного дыма, он ровнял землю, приближаясь к могиле прародительницы Аннет. Не сговариваясь, приятели направились к нему. Эжен поднял руку вверх, и в совокупности с его представительным видом это возымело действие – бульдозерист заглушил адскую машину.

– Ты что творишь, животное?! – всплыл у Эжена опыт общения в 90-е годы.

– Тише, мы в чужой стране, – пытался успокоить Граба.

– Мы на своей земле!

Водитель проникся стилем общения и, побледнев, что-то лепетал о строительном подряде и директоре кладбища. Строго наказав ему не заводить машину до их прихода, приятели отправились на поиски руководства самого печального места на Земле. Найдя резиденцию погоста, компаньоны буквально ворвались в кабинет с табличкой «Директор» и сходу потребовали объяснений у сидящего за столом невысокого лысоватого мужчины с лицом, изъеденным оспой, и плутовато бегающими глазами. Он вначале было опешил, но быстро взял себя в руки и начал ссылаться на постановления городской администрации об уплотнении территории, а потом вовсе сменил тактику – жалостливым тоном заговорил о кризисе и недостаточности финансирования. Проницательный Эжен услышал его: достав бумажник, отсчитал десять стодолларовых купюр и положил перед ним на стол. Рукой, похожей на птичью лапку, мужчина быстро схватил деньги и спрятал в ящик стола.

На этом вопрос был решён: мужчина достал из сейфа карту кладбища и, найдя на ней могилу прабабушки Аннет, сделал в ней какие-то изменения. А после довёз приятелей на своей машине до бульдозериста и, отведя того в сторону, что-то назидательно сказал, указывая на могилу, из чего можно было разобрать только: «…чтобы мне ни-ни» и «головой отвечаешь».

– Вы бы новый памятник поставили, – говорил он к приятелям, – а то могилка на заброшенную тянет, и по закону подлежит уничтожению. Пока я здесь, за ней присмотрю, но придёт другой – и тогда как знать… – смотрел он грустными глазами.

Эжен внял совету, и вёрткий директор довёз их до ритуального салона, расположенного прямо за воротами кладбища. Эжен сделал заказ на памятник и новую ограду. Срок исполнения работ был месяц и никакими денежными посулами уменьшению не подлежал.

«Месяц так месяц, – думал он, – виза позволяет, да и Аннет будет спокойна». О новом деле он решил ей пока не говорить.

– Вот кому дорога в Израиль, – восхищался Граба лихим директором, – тысячу долларов ни за что срубил, да ещё в свой салон привёз.

Эжен тут же позвонил супруге и вкратце обрисовал ситуацию, на что та долго выпытывала, какой будет новый памятник, и в конце дала согласие на задержку в Томске:

– Только пока не увидишь, что памятник поставили, никуда не уезжай.

Когда друзья вернулись в город, время было уже далеко за обед. Решив отложить дела до завтра, они зашли в одно из кафе (Граба наотрез оказался идти в ресторан) и, не то пообедав, не то поужинав, шли по тихой улочке в сторону отеля.

Граба, как ребёнок, крутил головой по сторонам, тихо улыбаясь сам себе. Возле одного из деревянных домов он неожиданно остановился:

– А вот это как раз кстати, – уставился он на вывеску подвального помещения. На ней крупными буками было написано: «Клуб «Торшер» и висело объявление, что сегодня в клубе проводится кинодискуссия с участием кандидата искусствоведения Адой Бертуните. – Это моя двоюродная сестра, – гордо заявил Граба, – она в городе всех художников знает.

Они спустились в подвал и оказались в небольшом фойе, где за столом сидел мужчина в очках, напоминающий основателя знаменитой в 90-е годы финансовой пирамиды. Рядом с ним стояла стеклянная банка, набитая купюрами, с надписью: «Банк клуба «Торшер».

Мужчина приветливо улыбнулся:

– Добрый вечер, у нас вход платный, двести рублей, – и пододвинул к ним банку.

– Это стоимость билета? – поинтересовался Граба.

– Нет, что-то вроде добровольного пожертвования.

– Гениально, – шепнул Граба Эжену. – Ни одна фискальная полиция не докопается.

Компаньоны совершили денежный ритуал, и ловкий финансист провёл их вглубь помещения.

В небольшой комнате с дореволюционной обстановкой домов питерской интеллигенции (картины, стены с лепниной, стулья с вензелями, абажуры на круглых столах) царила творческая атмосфера. За столами сидели люди с налётом лёгкой экзальтированности на лицах и зачарованно смотрели на покачивающуюся из стороны в сторону в центре комнаты полноватую женщину с короткой стрижкой, неопределённого возраста. Хорошо поставленным голосом она о чём-то увлечённо рассказывала. Друзья сели на свободные места.

Проникновенная речь искусствоведа, подкреплённая выразительными движениями рук, завораживала: она то заламывала их, словно в молитве, то обращала к зрителям, то проводила по контуру тела, подчёркивая пышные формы, и напомнила камлающего шамана, приближающегося к стадии единения с духами природы. Однако экспрессивность подачи информации плохо вязалась со смыслом: сколько Эжен ни пытался понять, о чём идёт речь, так и не смог. А речь шла о Каннском фестивале, из которого искусствовед надёргала кусков, и говорила о таких тонкостях, словно все присутствующие были его непосредственными участниками. Она то и дело перескакивала на неизвестные широкой публике фильмы, где находила смелые решения соединения несоединимого: мужского и женского, любви и ненависти, и даже иудаизма с мусульманством. Однако, несмотря на всю абсурдность, благодаря интонации и жестам антропологическая и религиозная химеризация казалась весьма убедительной. Имеющий опыт деловых переговоров Эжен даже позавидовал её способностям: «И впрямь, неважно – что, важно – как!» – восхищённо подумал он.

Разгорячённая речами, киновед ничего не видела перед собой, и только когда Граба поймал её взгляд, поперхнулась, изменилась в лице и замолкла. Переведя дыхание, она объявила перерыв. Слушатели стали разбредаться по комнате.

С улыбкой и распростёртыми объятиями Граба направился к сестре:

– Шалом, Ада!

– Здравствуй, Саша, – сухо произнесла она. – Какими судьбами?

Улыбка покинула Грабу:

– По делам. У тебя всё хорошо?

– Хорошо. А у тебя?

– Великолепно.

Разговор не клеился, что обычно бывает, когда люди говорят не то, о чём думают, и тогда вмешался Эжен:

– А у нас к вам дело.

Сказав, что их интересует живопись, он узнал у неё адрес художественного салона, хозяйкой которого была некто Тамара Рафаиловна Шумайлис, друг и кормилица всех художников города. Со слов Ады, Шумайлис тридцать лет занималась продажами картин, и как никто могла бы быть им полезной. Поблагодарив Аду, друзья покинули клуб и направились в отель.

– Интересные у вас отношения… – заметил Эжен.

– Это всё из-за Израиля. Меня подбила уехать, а сама не смогла, вот и обижается. Да и что ей там делать? Критиканов, пардон, искусствоведов там и без неё хватает.

Когда они подошли к отелю, дверь открыл невысокого роста черноволосый швейцар с усиками «а-ля мерзавчик». Он тут же спрятал лицо вниз и внимательно посмотрел им вслед.