– Сначала сам себе задавал вопросы, старался доискаться до ответов. И, вообрази, постепенно начал на них отвечать. В общем, очень постепенно погружался в эту сферу. От одной ошибки меня, между прочим, Энгельс уберег. В начале «Анти-Дюринга» я у него вычитал, что любой немецкий студиозус начинает в философии с не меньшего, чем с выдвижения собственной системосозидающей идеи. Дальше я «Анти-Дюринга» не читал, но это едкое замечание пошло впрок. Системосозидающей идеи я по первому философскому импульсу выдвигать не стал, дабы не зависнуть с ней, как корова на заборе.

– Но ты к ней все-таки пришел, к своей системосозидающей идее? – спросил Андрей. В его голосе я ощутил напряженное ожидание.

– Похоже, да.

– И в чем она?

– Позволь пока не отвечать. Это не потому, что боюсь тебе довериться. Просто у меня еще не проходит чувство, что я не со всех сторон, в меру, конечно, своих собственных знаний, обосновал ее. Не выявил достаточного числа закономерностей, чтобы они во взаимосвязи действительно выглядели системой не только для меня. Все-таки сильно боялся раньше времени впасть в преувеличенное представление о самом себе.

– А теперь оно у тебя есть – преувеличенное?

– Думаю, нет. Довольствуюсь благодарностью.

– К кому?

– К Создателю. За то, что Он дал мне кое-что познать и выйти на эту самую системосозидающую идею, которая принадлежит, разумеется, исключительно Ему и которую Он величайшей милостью дал мне осознать.

Андрей и не пытался скрыть своего удивления. Не ожидал он, значит, от воздушного извозчика с репутацией лихача философских склонностей. Да и то – как такое можно было предполагать? Впечатления завзятого мудреца я не мог производить. Теперь он, небось, начнет думать, как дальше строить отношения со мной – как прежде, то есть исходя из того, что он более развит и знающ, или по-новому? Эта мысль развеселила меня. Повернувшись к Андрею, я сказал:

– В наших представлениях, на мой взгляд, много общего, но по образованности я тебе не чета. Поэтому как был ты для меня начальником экспедиции и лидером, так и остаешься им.

– Значит, ты готов продолжить сотрудничество и участвовать в экспедиции на дальневосточную плешь?

– Готов. Несмотря на то, что после здешней плеши уже не ожидаю узнать нечто поразительное. Больше даже потому, что не хочу отпускать тебя в те края одного. Да и пользу экспедиции – в организационном смысле – я могу принести.

– Уже видели, убедились, – улыбнулся Андрей.

Внезапно я осознал, что Андрей был бы мне очень благодарен, если бы я помог ему поближе познакомиться с Инкой, хотя сам он ни за что не попросил бы меня об этом – в самом крайнем случае лишь мечтал бы о такой услуге. Этот человек, казалось, всегда был один на один со своими проблемами, пока ему по каким-то причинам сами не начинали помогать другие люди, менее даровитые и менее увлеченные, но все-таки не находящие возможным и дальше оставлять его одного. Нет, не в то время и не в том месте, не в той среде явился на свет Андрей Владимирович Абаза. Куда бы лучше ему было родиться и жить помещиком или наследником крупного состояния, которое он обратил бы на благородные и гуманные цели и меньше всего на себя. Но где там. Небеса приготовили другое – быть испытанным непризнанием, враждебностью, непониманием и лишь чуть поддержанным доверием, солидарностью и восхищением. Казалось, сам Андрей ни о чем не жалел – просто продолжал делать свое дело, как считал нужным. А что большее может сделать смертный, чтобы доказать свою пригодность Господу Богу?

Я подумал, до чего же мне повезло, что моим исканиям не мешало ничье недоброжелательство, недобросовестность и зависть. Андрей же вполне нахлебался всего этого – но не ожесточился, не проклял ни судьбу, ни страну, храня спокойствие, ближе всего подходящее под определение «олимпийское».

– Коль, ты бы не умалял своих достоинств, – продолжил Андрей, – а лучше подсказал, что еще можно сделать на этой плеши, прежде чем мы уйдем.

– Ты серьезно?

– Вполне.

– Ну, тогда одно могу предложить – выяснить, нет ли на ней гравитационной аномалии, – сказал я.

– Как же это без специальных приборов?

– Ну, как… Сделать два одинаковых маятника – один на плеши, другой за ее пределами, пустить их качаться и измерить число колебаний за одно и то же время. Если будут различаться, значит, притяжение Земли в этих точках различно.

– Хм, – произнес Андрей. – Не знаю, можно ли в наших реальных условиях достаточно чисто провести этот опыт, но мысль не лишена привлекательности. Во всяком случае, в экспедицию на твою плешь надо будет обязательно взять гравиметр. А здесь… – помедлил он, – можно попробовать обойтись кустарными средствами. Секундомер у нас есть, кварцевые часы тоже. Только маятник придется использовать один и тот же, а не два похожих – одинаковыми они у нас не получатся. Измерив в одном месте, перенести в другое, по-возможности защитив от ветра и там, и там. Если, конечно, наши геофизики сочтут, что есть смысл. У них-то, небось, точные представления о требованиях к прибору. Но, как бы то ни было, за подсказку спасибо.

– Слушай, Андрей, – вернулся я к оставленной было теме, – как получается, что звездное небо даже самому неграмотному человеку внушает уверенность, что главные тайны мироздания заключены именно в нем?

– Не знаю. Возможно, бесконечность, бездонность неба, бесчетность звезд. Но скорей всего – некое волнующее воображение чувство. Оно и побудило меня выбрать профессию.

– А нудная формалистика механики и математики его не уничтожила?

– Нет. Во-первых, формулы небесной механики очень красивы. А, во-вторых, математические зависимости в приложении к небесной сфере дают возможность заглядывать гораздо глубже в бездну, чем могут позволить самые изощренные наблюдательные средства. Так что нет – влекущего к звездам чувства это не уничтожает.

– Странно. Я думал иначе.

– А ничего удивительного. Ты же не механик, не математик.

– Но ведь и их должно вдохновлять на теоретические построения что-то из мира интуиции и воображении?

– Безусловно. Вот ты сам и назвал связующее звено между точными науками и звездным небом. Именно интуиция и воображение.

– Но и то и другое – суть божественные дары. Следовательно… наукой движет вовсе не что-то земное, а небесное? Я источник знания имею в виду…

Андрей задумался.

– Да, видимо, так. И даже не важно, верит ли ученый в Бога или не верит, другого источника новых знаний все равно нет. Знания существуют вне нас, то есть в чьей-то невообразимо гигантской голове, во Всемирном Разуме. Иначе мир и не был бы познаваем – просто не было бы чего познавать. А мы все-таки кое-что познаем, хотя чаще всего в микродозах. А, собственно, до чего ты доискиваешься?

– Как нам реагировать на получаемые свыше знания.

– То есть как это – как?

– А так. Как только для нас что-то проясняется, это должно, по идее, менять поведение людей, обращать их к Главной Истине или, лучше сказать, к полному Истинному Знанию. Потому что, если движение без знания истины равносильно блужданию наугад и является просто бедой, то движение со знанием истины, но не в том направлении, которое она диктует, наш творец квалифицирует уже как вызывающий, возмутительный грех, и кара за это уже совершенно иная.

– Вот оно что! – отозвался Андрей.

– Да, за неприятие познанной истины кара несравненно суровее. Однако люди до сих пор этого никак не поймут.

– Значит, доиграются. Несомненно, доиграются… И все равно кое-кому надо следовать истине. Иначе вообще нет никакой надежды и перспективы. Так что, ты прав, —и добавил, – Это не значит, что человечество не будет следовать за лжепророками, которых всегда хватает. Истина не может быть крикливой, хотя порой и вопиет о себе.

– Да, – подтвердил я и высказал одно из самых важных моих открытий:

– Чтобы люди не верили лжепророкам, нужно, чтобы каждый из них думал своей головой, сам доискивался до Истины, ставя под сомнение, казалось бы, очевидные представления, даже самые приятные и оправдательные. Без этого путь заблуждений, которые ведут прямо в ад – все до одного, – будет пройден человечеством до конца.

– Да-а, – задумчиво протянул Андрей. – Ты верно определил основной критерий, различающий пророков настоящих, слуг истины, и лжепророков – эти-то убеждают, что служат истине, но нужна им только собственная выгода. Скепсиса их хватает только на то, чтобы оплевать оппонента. А инструмент их – правдоподобная ложь.

Ты меня извини, я вдруг только сейчас понял, почему ты расстался с летной работой. Тот довод, который ты раньше мне приводил – насчет того, что списали по возрасту, а ты счел ниже своего достоинства доказывать профессиональную пригодность тем, кто летал хуже тебя, – как-то не вполне убеждал. Теперь-то мне ясно, что ты поступил мудро. Правда, с другой стороны, тогда не очень понятно, зачем ты обратился к уфологии и ко мне? Ты, в общем-то, постарался создать у меня впечатление, что тебе на пенсии некуда себя девать, вот ты и решил заняться интригующей экзотической проблемой. Помнится, ты даже говорил, что готов пожить в какой-нибудь таежной глуши, если там велика вероятность понаблюдать за НЛО.

– Верно, говорил. Мне уже в детстве хотелось быть охотником в тайге, ну, а потом – хотя бы просто уметь так жить. Но разве научишься, если не окунешься с головой? Кое-что я уже, конечно, и без одиночной зимовки умел, но ведь наверняка не все. А еще я думал, что одиночество, особенно длительное одиночество, даст возможность постичь что-то еще, что откроются новые грани бытия.

– Сейчас нечасто встретишь такого, который верил бы в одиночество как в стимул творческого процесса, – признался Андрей. – Это раньше были отшельники. А тут вдруг молодой, красивый, жизнелюбивый и прочее, и прочее берет и уединяется там, где анахорету и жалкого подаяния не дождаться.

– А святостью этот анахорет отнюдь не блещет… – добавил я.

– Возможно, так. Но если даже сам анахорет не свят, все-таки миссия его освящена несомненно. Ладно, допустим, ты прояснил еще один из своих мотивов. И все-таки на кой-тебе НЛО? Я вот чувствую – не стоит тебе глубоко въезжать в это дело. Тупик это. Не втягивайся, как я.

– Ну, это никому не известно, тупик или нет. Считай себя мореплавателем времен великих географических открытий. Увидел перед собой водную поверхность, уходящую вглубь неведомого материка, а что это залив, то есть тупик, или пролив, то есть проход, выяснится позже. Может, как Генри Хадсон, упрешься в Гудзонов залив. Может, как Магеллан, наугад пройдешь проливом, выводящим из океана в океан. Не все зависит от нас, добрый друг. Главное-то как раз не в нашей воле, хотя многое зависит от искренности стараний.

– Но тебя, похоже, ждут другие проливы.

– Похоже. Но на Северо-Восток я с тобой все равно слетаю.

– Да я не об этом – я о дальнейшем.

– А-а! Но я и потом останусь твоим другом, если не возражаешь, конечно. Может, еще куда с тобой попрошусь.

– Ладно, запомню. А пока давай спать.

– Давай, – согласился я. – Спокойной ночи.

XI

На сей раз ничто не мешало мне спать. Если плешь с ее полем и действовала, то не так, как в предыдущую ночь. Может, наблюдающих за нами устраивало, что мы решили сматываться. После завтрака геофизики начисто зарубили мое предложение с маятниками. С таким «оборудованием» получить сколько-нибудь достоверные результаты было невозможно. Еще через час мы свернули лагерь и двинулись в обратный путь, на Важелку. Переход речки по рояльной древесине прошел благополучно – все перемахнули на другой берег, не замочив ног. Груз за плечами уменьшился незначительно, однако шагать было заметно легче. Видимо, мы действительно втянулись в походную жизнь (в полевую – как сказали бы спутники-геологи). На коротком привале на берегу речки Андрей раздал всем по куску сахара, как это на пути к плеши сделал Иван.

– Хорошо, – произнес сидевший рядом со мной Андрей.

– Ты о чем? – спросил я.

– О том, что вокруг. О пейзаже.

– А-а! – отозвался я. – Да!

Знавал я, конечно, множество куда более впечатляющих видов, но и в нем что-то радовало душу. Давным-давно, еще не ведая о формуле «красота спасет мир», я очень даже ощущал, что красота причастна к судьбам мира. Кое-что Достоевский всё же не учитывал: красота сама нуждалась в спасении. А ее что могло сохранить? Только сознательная работа в соответствии с познанной истиной, иными словами, с Высшими законами бытия. Знание, превращенное в директиву людского поведения. Конечно, люди, научились подделывать красоту. Но ведь и настоящую красоту они тоже находили и тем, конечно же, множили знания, применяя которые можно было надеяться спасти Мир. Поэтому роль красоты в мире оставалась неизменной – удостоверять Истину непосредственно, не прибегая к логическим построениям, что особенно важно тогда, когда аргументов как раз и не хватает.

Под вечер мы благополучно вернулись в Важелку. Саня Березин сразу сообщили пришел на аэродром и, предупреждая возражения, повел нас к себе – дескать, утро вечера мудренее.

– Андрей, – спросил я. – Ты мог бы пожертвовать ради меня несколькими часами завтра днем и вечером, если мы утром прилетим в Киров? Мне от приглашения Васильковых не отмотаться, и я боюсь, как бы не застрять у них. А с тобой или, тем более, со всеми ребятами, можно будет и отговориться.

– Так ни меня, ни ребят Васильковы не приглашали, – возразил Андрей.

– Ну и что? Я устрою так, чтобы приглашение было.

– А что нам тогда делать?

– Как что? Культурно посидеть за столом. Сделаем свой взнос в виде вертикальной закуски. Цветы для хозяйки за мной.

– Я бы и в цветах с удовольствием поучаствовал, – буркнул Андрей и тут же покраснел.

– Ну тогда – тем более!

До прибытия в Вятку мы этой темы больше не касались.

Как и следовало ожидать, Сашка и Инка встречали нас у трапа на летном поле. Все были охвачены радостью от новой встречи и успеха экспедиции, и мне даже не пришлось просить о приглашении всей команды. Ребята засмущались, поэтому я взял инициативу на себя и сказал, что мы безусловно благодарим и рады будем воспользоваться их гостеприимством после таежного одичания, но только ненадолго, поскольку интересы нашего общего дела требуют скорейшей обработки материалов. Геологи оказались не против. Андрею не оставалось ничего другого, как присоединиться. Возражать против подобной постановки вопроса хозяева не стали, и нас на аэродромном автобусе без лишних слов повезли к ним домой.

Дорогой я попросил остановиться у книжного магазина. Хотелось подарить что-нибудь хорошее детям Васильковых. Наша компания расползлась вдоль полок и прилавков. Всем забрасываемым в далекие от столицы части империи, многократно доводилось убеждаться в том, что желанные книги чаще можно застать на периферии. Думая о названном в память обо мне Коле Василькове и, собственно, ничего не зная ни о нем самом, ни о его интересах, я решил, что не ошибусь, если подарю ему книгу о путешествиях или об авиации – фантастику он и сам для себя найдет. Я быстро наткнулся на двухтомник Нансена «Фрам в полярном море» и книгу Поля-Эмиля Виктора «Друзья по риску» и купил их, и только потом задумался, что же поискать для Иры.

– Ин, скажи, чем интересуется твоя дочь? – спросил я. – Современностью? Классикой?

– Ничем, – ответила Инка.

– Может, купить ей кулинарную книгу?

– Да брось ты думать об этом!

– Ну, тогда ничего не остается, кроме набора шоколадных конфет. Кстати, неплохо бы нам со своей стороны прихватить к столу коньяку и шампанского.

– Еще чего! Все уже есть!

– Ну нет! Так не полагается!

И вот мы, наконец, оказались в доме Инки и Сашки. По всему было заметно, что хозяева старательно следят за тем, чтобы в доме имелось все, что должно быть в уважаемой, преуспевающей семье. Эта печать всегда была неотторжима от провинции, и я понимал, что похвалить обстановку и уют совершенно необходимо. Мы договорились, что по-быстрому примем душ, чтобы соответствовать чистоте и атмосфере дома, а то исходивший от нас дух пребывания у таежного костра и ароматов, сопровождающих немытых бродяг, мог испортить настроение не только хозяевам, но и нам самим. Нам шестерым хватило полтора часа. За это время Инка с помощью мужа и детей накрыла стол и уставила его закусками. Все мы, тушуясь, перебрасывались отрывистыми вежливыми фразами, чтобы только не молчать. Но после первых тостов за экспедицию и хозяев языки развязались. В общей беседе обнаружились нити общих интересов, и в дальнейшем поддерживать разговор уже не составляло труда.

Меня как почетного гостя поместили между Сашкой и Инкой. По другую руку от Инки усадили Андрея. Сашка расчувствовался, вспоминая наши курсантские подвиги. Сейчас эти подвиги выглядели не всегда столь же веселыми, как казалось раньше. Но что было, то было. Инка вела себя предупредительно и сдержанно.

Коля Васильков оказался рослым и красивым парнем, похожим на Инку, как, впрочем, я и ожидал. Приглядываясь к нему, я думал, станет ли он продолжателем нашего летного дела и, главное, найдет ли счастье в нем. Наши с Сашкой юные благоглупости вряд ли завладели его воображением. Во всяком случае, наши глаза загорались ярче, когда мы оказывались в обществе бывалых летчиков и моряков. Впрочем, Коля оживленно беседовал с геофизиком Матвеем, сидевшим рядом и, судя по долетавшим до меня сквозь общий разговор обрывкам фраз, интересовался районами экспедиций, в которых тому доводилось бывать. Может, парень уже прикидывал, в какой район ему лучше податься после окончания училища, а в какой лучше вообще не попадать.

Впрочем, что удивляться? Современная молодежь и должна быть прагматичнее нас в силу большей привязанности к удобствам, деньгам и вещам. Наши родители в свое время были романтичнее нас, особенно когда их уговаривали с энтузиазмом строить коммунизм не щадя живота своего. Мы и то уже знали, что если сам не позаботишься о своем животе, то никакая власть о нем не позаботится, – чем ты окажешься в этом смысле беспечнее, тем это будет ей выгоднее. Ирочка, сестра Коли, выглядела в свои тринадцать лет уже скорее девушкой, чем девочкой, видимо, унаследовав от матери живой темперамент. В остальном она не вполне походила на Инну – тут уж явно просматривалось и влияние генов Сашки. Она односложно отвечала на вопросы Владимира Петровича и Игоря, между которыми сидела, немного стесняясь их предупредительности и заботы о ней. Я взглянул на ее мать, все еще сравнивая их. Инка вопросительно подняла бровь.

– Смотрю, насколько дочь похожа на тебя, – объяснил я.

– На меня не очень.

– Но и на Сашку тоже, – возразил я.

– Да, что-то среднее, – согласилась она. – Нравится?

– Да, очень! Думаю, будет покорять мужские сердца!

Инка улыбнулась.

– Ну, давай выпьем за это, – сразу предложила Инка и чокнулась со мной.

– Вы за что пьете? – поинтересовался Сашка.

– За то, чтобы и у меня, наконец, появилась нормальная семья, – сказал я.

– Ну, такое дело обязательно надо поддержать!

Я чокнулся и с ним.

– Не забудь на свадьбу позвать, – сказал Сашка.

В моей памяти всплыли сразу две вещи из русской живописной классики. «Неравный брак» кисти Пукирева и «Сватовство майора» (она же: «Поправка обстоятельств») Федотова. Почему, я сначала не мог понять. На майора я не тянул. На старца, имевшего на груди две звезды, тем более. И девами очень юного возраста – как из бедных дворянок, так и из богатых купчих – я как будто никогда особенно не интересовался. И вдруг в мозгах прояснилось: это они – и Сашка, и Инка – представляли, на ком мне надо жениться!

– Ты, наверно, уже забыл, что женить человека против его воли почти невозможно, даже если он всего лишь курсант, – напомнил я Сашке. – Или тебе по долгу службы, как лицу, ответственному за морально-политический уровень подчиненных в отряде, теперь почти каждодневно не приходится воспитывать персонал?

– Ну что ты, что ты?! – примирительно завозражал Сашка. – Чудак ты, ей богу! Время-то идет! Я об этом только. Больше ни о чем!

Я вдруг прислушался к тому, о чем говорили Инка с Андреем. Мой высокоученый друг говорил, что экспедиция, возможно, еще раз вернется в эти края. – «А от чего это зависит?» – «От того, найдутся ли средства для продолжения и расширения исследований. Тем более, что к двум вызывающим интерес точкам можно добраться только на вертолете» – «Ну, я думаю, вам здесь всегда обеспечат возможность добраться куда надо, без больших затрат». – «Приятно слышать, но трудно на это рассчитывать». – «Почему?» – «Одно дело подбросить старого приятеля на малом вертолете, другое – завозить и вывозить целую экспедицию, даже небольшую. Тут уж на благотворительности операцию не построишь».

Мне оставалось только потихоньку хмыкнуть. Ловко Андрей указал Инке на разницу между благотворительностью и той «экспедицией», которая могла сюда явиться в будущем. Как бы то ни было, настала очередь Инки сделать свой дипломатический ход. И она сделала:

– Вы в любом случае можете рассчитывать на помощь с нашей стороны.

Я мог видеть только малую часть ее лица, особенно губ, потому что она повернулась в сторону Андрея, но и этого хватило, чтобы оценить, столь коварной улыбкой она его при этом одарила. «Все, спекся», – подумал я.

Я не чувствовал ревности. Скорее это была легкая досада. Впрочем, если паче чаяния новая экспедиция исследователей НЛО явится сюда под руководством другого энтузиаста, а не Андрея Абазы, то Инка и его может встретить с живым интересом. Это я не в укор ни Инке, ни другим женщинам, которые хотят счастья и видят его под вполне определенным углом зрения. Каждому свое в мыслях и мечтах. Только не всегда в реальности. Жаль, что я не смел мечтать ни о Нине, надежду которой на брак когда-то не оправдал, ни о Риточке Фрейберг, которую достаточно скоро забыл.

Нину, конечно, я помнил гораздо лучше, но смел ли теперь сделать к ней шаг? Вот если бы она… Только с какой стати? Она человек с достоинством, гордый. Как ей начинать? Раньше я хотела – ты не мог, а теперь ты можешь – я не хочу. Мда-а. И все равно стоило бы ее повидать. Вдруг она до сих пор хочет, чтобы все вернулось – и упоительное счастье и шанс создать семью по взаимной любви? Да! Вдруг! Если Богу будет угодно. Если Он не взыщет с меня ее отказом за мой прошлый отказ. И все равно, несмотря на риск опозорится в собственных, не только Нининых глазах, мне надо попробовать.

Как ни странно, Инка и Сашка подталкивали в правильном направлении еще до того, как я сам сумел нащупать его. Ну что ж, спасибо. Будем считать, что я им обязан. С Ниной или, если мое покаяние окажется запоздалым, с кем-то еще, но я обязан сначала заняться своей судьбой, а уж потом решать, заниматься ли мне дальше неопознанными объектами. Или чем там еще? Может статься – философией… Или философией с литературой. Полетам над Землей пришел конец. Теперь я мог их продолжать разве что в качестве пассажира. Значит, полет мысли был тем более необходим, потому что вообще без полета мне вряд ли стоило жить. А где – в глухом углу или на виду, – не столь существенно. Главное, рядом с любимым человеком успеть совершить то дело, ради которого, как я теперь только начал понимать, я и оставался до сих пор жив, несмотря на искушения судьбы, которыми изобиловала моя летняя работа. Безбрежного океана времени впереди себя я уже не ощущал. А это что-нибудь да значило.

Эпилог. Михаил

Перечитав написанное, Михаил Горский не почувствовал никакой радости. В душе противно ныло. То и дело накатывало чувство, что он сделал что-то не то. Взялся за неразрешимую задачу. Именно за неразрешимую, а не просто непосильную для него, Михаила. Никакое сходство взглядов, вкусов и глубинных устремлений не могло быть достаточным для получения результата, сколько-нибудь сходного с кураевским. Неповторимая индивидуальность творца лежала много глубже их общего духовного слоя. Он не мог воспроизвести ни уникальную ментальность, ни уникальный жизненный опыт, ни интуицию другого человека, поскольку сам, как и любой другой, тоже являлся уникумом. Всевышний создал всех различающимися, несмотря на немалое сходство. Каждому отводится свое. И если кто-то не успевает сделать предназначенное ему в этой жизни, за него и так же, как он, не может уже сделать никто.

Предчувствия Михаила оправдались, пускай и не так скоро.

Черновой вариант «Тактики исчезновения» сестра покойного писателя Ольга Александровна на правах его единственной законной наследницы разрешила опубликовать в Северо-Восточном издательстве. Оставалось только ждать сообщения о выходе романа. Однако время шло, а никаких новостей Михаил не получал. Однажды, спустя почти год, поднимаясь, но эскалатору, Михаил увидел в руках человека, спускавшегося навстречу, книгу с оттиском автографа Глеба Кураева на обложке. Книга была определенно такого формата, какого Михаил никогда не видел. Значит, где-то Глеба печатали, а он об этом не знал. На следующий же день Горский позвонил Вике.

– Да, – подтвердила она, – это издал Мухитдинов. Я давно уже знаю.

– Там только «Полигоны»? – спросил Михаил, с тоской чувствуя, что вот-вот узнает нечто крайне для себя неприятное.

– Нет, там и «Тактика исчезновения».

– И вы мне не сказали! – не скрывая досады, упрекнул ее Михаил. А в ответ услышал:

– Я забыла. Альфред привез мне несколько экземпляров, но я уже все раздала.

Что-то похожее на стыд, только не за себя, захлестнуло душу Михаила. Истолковав затянувшуюся паузу как свидетельство обиды, Вика напомнила:

– Да не переживайте так! Это же самый первый черновой вариант…

– Но я-то и такого не знаю! – вырвалось у Михаила. – Послушайте, а тот вариант, который только у Вас, Вы дадите мне его прочесть – хотя бы в Вашем присутствии?

– Нет, – определенно и резко ответила Вика.

Горский едва не задохнулся от гнева. Какого черта она искала в нем слушателя для своих откровений!

Книгу, изданную Мухитдиновым, он все же достал и прочел. «Полигоны» были идентичны тексту, опубликованному в Москве еще при жизни Глеба. Что касается «Тактики исчезновения», то это действительно был достаточно сырой текст, над которым автор, будь он жив, еще работал бы и работал… Таким было первое открытие.

Второе, и главное, касалось лично Михаила: предчувствие провала всей его затеи оправдалось. Для начала – он пошел совсем не тем сюжетным путем, которой выбрал Глеб. Да и вообще кураевского у него не получилось ничего. Попытка последовать благородному примеру Римского-Корсакова и его коллег по «могучей кучке», дописавших незаконченную Бородиным «Богатырскую симфонию», оказалась бесплодной. Из-под пера Горского не вышло ничего похожего на работу человека, которому он хотел помочь, но который, рассуждая здраво, в этом уже не нуждался.

Оставалось смириться с поражением и отправить собственные «Стратегии» и «Тактики» в нижний ящик стола. Одно дело чувствовать и понимать в унисон с Глебом, совсем другое – творить. В этом вся разница. Тревожить тень любимого писателя, прежде казавшегося таким близким, таким понятным, Михаил больше не собирался. Пора было прощаться.