Давайте возьмем любой талантливый рассказ, ну, например, «Воля к жизни» Джека Лондона. Как вы думаете, его изголодавшийся герой, который неимоверным усилием воли победил тундру, все-таки дополз до моря, до сих пор плывет на шхуне и прячет в матрас сухари?.. Наверное, все-таки нет. Этот герой ушел от нас, но не в бездну как Воланд, не по лунной дороге, как Иешуа и Пилат и не в нескончаемую и бесплотную весну, как Мастер и Маргарита. Можем ли мы предположить, как сложится жизнь героя «Воли к жизни» дальше, когда корабль пришел в порт? Наверное, нет. Герой Джека Лондона, не смотря на чудовищные обстоятельства, опустившие его до уровня голодного животного, все-таки был свободен изначально, и его автору попросту не от чего было его освобождать. Холод, голод и боль – не есть истина. И когда они отхлынули, человек стал распрямляться сам, как дерево, согнувшееся под слоем снега.
В чем принципиальная разница между «историческими главами» в романе Булгакова и этим рассказом Джека Лондона? Героя Джека Лондона не награждают. Потому что награждает, как правило, тот, с кем заключают договор. А с кем мог заключить договор герой Джека Лондона? Ни с кем. Тут можно возразить, что, мол, есть старая истина – оставьте человека одного на необитаемом острове или в пустыне, и он ни в чем не согрешит: ему не у кого будет украсть, некого обмануть, некого предать. Но давайте оставим на необитаемом острове Иешуа. Его идея – «все люди добрые» сразу потеряет свой смысл. И тут дело даже не в том, что ему некому проповедовать эту идею, а в том, что… Богу нужна не идея, а человек и его усилие. Быть добрым – важно и нужно. Но быть как?.. Быть убежденным другим человеком с помощью некоей игры в слова или для этого нужна не игра, а особая работа души?
«От дней же Иоанна Крестителя доныне Царство Небесное силою берется, и употребляющие усилие восхищают его…» Матфей 11 – 12.
Человек
Человек – двойственен и это его изначальная природа.
Кто я?
Я – все, и – ничего,
Я разделен на все и ничего спервоначала:
Я тот, кто уплывал
И тот, кто на причале
Встречал себя же самого…
Человеческое «я» разделено, и человек может взглянуть на себя со стороны. Привнесенное в человека человеком убеждение в чем-то, пусть даже в том, что он – добрый, нивелирует это разделение и лепит его «я» в единое целое. Первый признак такого «единения» в человеке – сектантский фанатизм и отсутствие сомнение в своей правоте.
( Шел 1994 год… Тогда я не имел весьма отдаленное представление о вере. Правда, я носил православный крестик. И где-то там, в глубине души, уже происходила огромная и таинственная работа. Улыбнусь: ах, ты дитё тридцатилетнее!..
Ну, значит так… Однажды этот довольно простодушный малый шел с работы домой. Вокруг царила милая и теплая, как лисья шуба осень. Рядом с лужами, в которых отражались желтые деревья, лежали желтые листья. Тишина осени – свежая, влажная и тоже желтая – скрадывала любые звуки, и они становились похожими на звуки лисьих шажков.
Улыбнусь: а знаете какое действие оказывает на человека стакан коньяка, выпитый им после тяжелого физического труда? Уверяю вас, едва ли не чудесное. Мир кажется ему добрым, бесхитростным и удивительно свежим.
Потом меня догнали два худощавых парня с одинаковыми и невыразительными лицами. Один из них спросил, верю ли я в Бога.
Я кивнул… Снова улыбнусь: я до сих пор сомневаюсь, был ли тогда мой ответ правдивым. Попросту я тогда еще мало думал об этом.
Второй парень (с такими же тусклыми интонациями в голосе) спросил, а что знаю я о вере?
Теперь можешь улыбнуться и ты, читатель. Я заявил, что знаю все.
Ребята заговорили об Иегове. Я уже не помню точно, что они говорили мне, и как я возражал сектантам. Наверное, мои возражения, как и их доводы, были крайне неубедительными. Правда, никто из нас не нервничал… Я был добродушен как сытый слон после водопоя, а ребята просто выполняли свою работу.
Любопытно другое – как закончился наш диалог. Все дело в том, что, отвечая, я смотрел то на лицо справа от себя, то на другое слева… Я невольно сравнивал эти лица и удивлялся их потрясающей, «матрешечной» похожести. Впрочем, дело было не только в лицах, а в одинаковом тоне слов моих собеседников, в их выверенных жестах, и тщательно поставленной мимике.
Я рассмеялся и спросил:
– Ребята, да что же вы такие одинаковые, а?!..
Вопрос прозвучал как пощечина. Сектанты мгновенно потеряли ко мне интерес и свернули на другую дорогу.
Что такое вера?..
Она – некий невроз навязчивых состояний, когда нивелируется, а то и уничтожается человеческая личность, или она то, – единственное то! – что делает человека свободным?)
У Иешуа был единственный ученик – Левий Матвей, ученик проклявший Бога ради учителя. Сильно звучит?.. Да! В одной из самых древних частей Библии – книге Иова – такое проклятие равносильно смерти. Жена Иова, видя страдания мужа, говорит ему: «Похули Бога и умри». Матвей не знает сомнений. Он готов защищать своего хозяина с примерно таким же фанатичным отчаянием, с каким собака Банга защищала бы Понтия Пилата. Тут же стоит заметить, что примерно так же, была готова защищать Маргарита Мастера, а Пилат – Иешуа. Эта повторяющаяся связка – человек и его защитник, четырежды встречается в «Мастере и Маргарите». Но никто из «защитников» не смог справиться со своей задачей в полной мере. В случае же с Мастером и Маргаритой все решается «благополучно» только благодаря Воланду. Воланд всесилен?.. Нет! Он запер своих героев в круг, из которого нет выхода.
Когда-то довольно давно меня сильно зацепила фраза, прозвучавшая в замечательном фильме Андрея Тарковского «Солярис» – «Человеку нужен человек». Да, нужен!.. Но шло время, и годы спустя я продолжил эту фразу – «Человеку нужен человек, но человеку человека мало». Тогда это было еще только интуитивное понимание того, что замкнутая только на человеке система – это не имеющий выхода круг в котором рождаются, зреют и взрываются человеческие трагедии. А что нужно еще?.. Воланд утверждал: «Иисус Христос существовал». Но существовал как?.. Как человек, как очередной круг человеческих взаимоотношений и страданий, из которого нет другого выхода кроме пути через все ту же человеческую трагедию.
А в христианстве?
«Истинно также говорю вам, что если двое из вас согласятся на земле просить о всяком деле, то, чего бы они не попросили, будет им от Отца Моего Небесного, ибо, где двое или трое собраны во имя Мое, там Я посреди них» Евангелие от Матфея, 18, 19-20.
Беда проповедей Иешуа не в том, что в них нет упоминаний о Боге, а в том, что его истина заключена в только в человеке. Мало!.. Катастрофически мало, потому что если нет Бога – придется просить Воланда. Он – всегда рядом и недаром же он говорит, что «лично присутствовал при всем этом».
Система «человек-человек» не незыблема и, как правило, разрывается как под действием внутренних сил, так и внешних обстоятельств. А что потом?.. Маргарита потеряла Мастера, – круг разорвался. Глухая сталинская система не оставила ей ни единой лазейки, чтобы хоть как-то помочь Мастеру. И именно тут стоит задать один из самых главных вопросов: а как относилась к этой системе Маргарита?.. Странно, но мы не слышим от нее ни одного дурного слова о Советской Власти, пусть даже завуалированного. Примерно так же был молчалив Пилат по отношению к римскому императору Тиверию – человеку, ради которого он послал на смерть Иешуа.
Заканчивая эту главу, я снова вернусь к теме двойственности человека.
«Что такое целомудрие? Целомудрие – это целостное мировоззрение, в центре которого наша вера в Бога. В Бога, который есть Дух…»
Епископ Смоленский и Вяземский Пантелеимон. «Нескучный сад»
Как видно, цель христианской веры не в нивелировании личности человека и механическом соединении его разорванного «я», а в объединяющей их истине. И если рядом – Дух, то значит нет Воланда. Ведь человеку человека всегда мало!..
Понтий Пилат
В ночь убийства Иуды прокуратор путешествует с Иешуа по лунному лучу.
«Он даже рассмеялся во сне от счастья, до того все сложилось прекрасно и неповторимо на прозрачной голубой дороге. Он шел в сопровождении Банги, а рядом с ним шел бродячий философ…»
Сладкая иллюзия. Пилат во сне не может поверить в то, что казнь была. Да, он оказался способным на жертву, но она уже опоздала.
«Но, помилуйте меня, философ! Неужели вы, при вашем уме, допускаете мысль, что из‑за человека, совершившего преступление против кесаря, погубит свою карьеру прокуратор Иудеи?
– Да, да, – стонал и всхлипывал во сне Пилат.
Разумеется, погубит. Утром бы еще не погубил, а теперь, ночью, взвесив все, согласен погубить. Он пойдет на все, чтобы спасти от казни решительно ни в чем не виноватого безумного мечтателя и врача!»
Это единение Пилата с Иешуа кажется странным, потому что бродячий проповедник уже умер и вот-вот умрет Иуда. А как может спасти мертвого Иешуа смерть Иуды и уж тем более как она может погубить прокуратора Иудеи?
Многое проясняет встреча Пилата и Матвея, когда Матвей, «смягчаясь», просит кусочек чистого пергамента. Судя во всему этот «козлиный пергамент» с его маловразумительными «Смерти нет… Вчера мы ели сладкие весенние баккуроты…» будет переписан. Не без помощи куда более грамотного Пилата он превратится в нечто несоизмеримо большее, чем был. Ведь именно Пилат пообещал Каифе, что «не будет тебе, первосвященник, отныне покоя! Ни тебе, ни народу твоему». Кроме того, Пилат уже сделал первый шаг и распустил слух, о самоубийстве Иуды. Ведь чем более невинной окажется жертва преступления Каифы, тем ужаснее будет выглядеть преступление первосвященника.
Так, по мнению Воланда, и были написаны четыре канонических Евангелия. Да, Иисус Христос существовал, но не был Сыном Божьим. А его образ создали простые законы человеческого бытия: жестокость Каифы, трусость Пилата и болезнь Матфея, на время оторвавшая его от учителя.
Есть и еще кое-что немаловажное – император Тиверий.
«Так, померещилось ему, (Пилату) что голова арестанта уплыла куда‑то, а вместо нее появилась другая. На этой плешивой голове сидел редкозубый золотой венец; на лбу была круглая язва, разъедающая кожу и смазанная мазью; запавший беззубый рот с отвисшей нижней капризною губой. Пилату показалось, что исчезли розовые колонны балкона и кровли Ершалаима вдали, внизу за садом, и все утонуло вокруг в густейшей зелени Капрейских садов. И со слухом совершилось что‑то странное, как будто вдали проиграли негромко и грозно трубы и очень явственно послышался носовой голос, надменно тянущий слова: «Закон об оскорблении величества…»
Не будь Тиверия, трагедия в романе могла быть совсем другой. Но слишком, слишком тверда была власть императора Тиверия в России!.. То есть генсека Сталина в Риме. Ой, извините!.. Ну, конечно же, я имел в виду Сталина и Россию.
Правда, со временем эта власть стала трескаться. Нет, дело не в любителях кукурузы или бровеносных строителях «развитого социализма». Трещало что-то совсем другое… И если я, в далеком 1994 году, беседуя с двумя сектантами, все-таки смог понять, что не стоит рушить в себе то, что только начало расти, что еще не окрепло и нуждается во времени, свежих мыслях и… я не знаю… в человеческом понимании самого себя, что ли?.. То сколько людей тогда, когда рушилась страна, смогли понять, что же происходит?
А о чем беседовали во сне Ивана Понтий Пилат и Иешуа, прогуливаясь по лунному лучу на последней странице романа?.. Только ли о том, что казни не было? А может быть еще о том, что вина императора Тиверия безмерна и Римская империя должна обязательно умереть?
Должна! Именно поэтому Иванушка обязательно напишет книгу-продолжение (ту, которая выйдет в свет за рубежом или, пока жива империя, будет существовать только в его голове) – продолжение о Понтии Пилате… Или о Сталине. И тогда империя умрет.
А насколько правдивой она будет? Иешуа Га-Ноцри, который однажды заглянув в козлиный пергамент Левия Матвея, сказал: «Но я…. Ужаснулся. Решительно ничего из того, что там написано, я не говорил».
Это не только разгадка того, почему Мастера не взяли в Свет. Ведь судя по всему, не возьмут туда и Иванушку. Иешуа все-таки не заказывал роман о мести. У романа был другой заказчик.
Уроки ненависти
Из предисловия Александра Яковлева к изданию «Черная книга коммунизма»:
«После ХХ съезда в сверхузком кругу своих ближайших друзей и единомышленников мы часто обсуждали проблемы демократизации страны и общества /…/ группа истинных, а не мнимых реформаторов разработала, (разумеется, устно) следующий план: авторитетом Ленина ударить по Сталину, по сталинизму. А в случае успеха Плехановым и социал-демократами бить по Ленину, либерализмом и «нравственным социализмом» по революционализму вообще. Советский тоталитаризм можно было разрушить только через гласность и тоталитарную дисциплину партии, прикрываясь при этом интересами совершенствования социализма. Эта хитроумная, но весьма простая тактика – механизмы тоталитаризма против системы тоталитаризма – сработала» М., 2001 год.
«Свехузкий круг» горбачевской перестройки оказался не таким уж узким.
Я уверен, что профессор Иван Николаевич Понырев однажды, проснувшись после очередного укола, (не в сердце Гестаса!) понял, что пришла пора действовать. Он вдруг вспомнил, что ему есть за кого мстить: за замученного в «психушке» Мастера. Очередной поцелуй Маргариты придал ему сил.
Наступило великое время солженицевского «Нельзя проверить, но как-то верится!» Обцелованные ведьмами, объезженные чертями, заштампованные премиями самого разного пошиба, нечистая сила рванулась в бой. Шепот превратился в вопль, а одинокие голоса – в рев толпы.
Бедный, бедный Михаил Афанасьевич Булгаков!.. Предупреждая страну о катастрофе, он понятия не имел, сколько нечисти вылезет на свет Божий. Ну, казалось бы, страдающий и исписавшийся Мастер, заключивший с Сатаной договор и его деятельная подружка Маргарита, продавшая тому же Сатане душу – эка невидаль для России! Мало ли их было и будет еще?.. Но гляди, как и сколько этих бесов повылазило! Такое впечатление, что крем Азазело теперь продается в любой аптеке, а «причастие» Воланда – в любой забегаловке.
На свете нет ничего дороже здравого смысла. А талант – это язык, которым разговаривает Бог с людьми. Он – не самовыражение, не самолюбование, не самовыпячивание, а именно язык Божий.
Низкий поклон Михаилу Афанасьевичу Булгакову!
«Степь». Антон Павлович Чехов.
Дар предвидения. Революция.
Знание?.. Вы говорите, знание, и для того, чтобы познать человека, нужно узнать его страсти? Я только улыбнусь в ответ: так ли важно знать, изучая рыбу, устройство сети, в которую она попадает?
Писательство как способ двойного мышления
Почему я люблю Чехова? Потому что в нем нет, обрезанной, сладенькой и сектантской любви к человеку. Врач по профессии, он остался им и в литературе, принимая человека таким, каким он есть на самом деле.
Но сначала несколько слов о Рене Декарте и его общеизвестном: «Я сомневаюсь, значит мыслю; я мыслю, значит существую». Спасибо разбитой военной дороге, холодному, осеннему дождю и изматывающей усталости, которые и загнали продрогшего офицера Декарта внутрь теплой голландской печки на пепелище неизвестной деревеньки. Оказывается, человек может быть счастлив и на войне, если он хоть на час выйдет из строя грубых, охрипших солдат. Да, любая война бесчеловечна, но главная ее беда в том, что она не оставляет человека одного ни на секунду. Война это, прежде всего, – четкий строй. Человек живет в строю, думает в строю и умирает в строю. О, благословенная печка!.. Твоя непроглядная тьма, тепло еще не остывших кирпичей, абсолютная тишина и желание сосредоточится хоть на чем-то, кроме войны и насилия, и привели Декарта к парадоксальной, самодоказывающей человеческое «я» идее: «Я сомневаюсь, значит мыслю…»
Антон Павлович Чехов сомневался, что в России в России будет революция.
Вот что он писал Плещееву 9 февраля 1888 г.: «…Вы пишете, что Вам понравился Дымов, как материал… Такие натуры, как озорник Дымов(извозчик в «Степи), создаются жизнью не для раскола, не для бродяжничества, не для оседлого житья, а прямехонько для революции… Революции в России никогда не будет, и Дымов кончит тем, что сопьется или попадет в острог. Это лишний человек».
Через тридцать лет – не такой уж большой исторический срок примерно равный одному поколению – революция в России все-таки совершилась. Чехов ошибся?.. Но по Рене Декарту сомнение или ошибка доказывают, прежде всего, существование самого человека. Да, казалось бы, ошибка дает неверное знание и искажает информационное поле. Но дело в том, что в литературе, в отличие от точных наук, именно человеческий талант рождает информационное поле, а не ищет и не открывает уже объективно существующее. Талантливый писатель может дать больше, чем просто информация уже самим фактом своего видения мира. Поэтому дар предвидения, без которого литературный дар не немыслим в принципе, дает не просто формальные знания, а, главное, те, которые выше человеческого понимания в сегодняшнем дне. И если предположить, что талант – язык, которым Бог разговаривает с людьми – Чехов не ошибался. Работая над «Степью», Чехов ошибся только в своем личном, человеческом определении будущего России. Но разве сопоставима эта ошибка и то, что было сказано им в «Степи»?
Теория и практика революции
Знание – не всегда основа цивилизации, потому что первые, действительно толковые географические карты придумали вандалы во время жестоких допросов пленных римских солдат на пути в Рим…
Пока отложим в сторону «Степь». Поговорим о другом. Уже давно не секрет (и особенно сейчас), что для того, чтобы совершить революцию нужна бешенная энергетика. Украинский Майдан 2014 года тому подтверждение. К сожалению, российская революционная энергетика 1917 года осталась только в книгах.
8 сентября 1914 года Александр Блок написал строки посвященные Зинаиде Гиппиус:
Рожденные в года глухие,
Пути не помнят своего.
Мы – дети страшных лет России —
Забыть не в силах ничего.
Испепеляющие годы!
Безумья ль в вас, надежды ль весть?
От дней войны, от дней свободы —
Кровавый отсвет в лицах есть…
В свое время сама Гиппиус (1902 год) посвятила двенадцать строк А. Карташову:
О вере
Великий грех желать возврата
Неясной веры детских дней.
Нам не страшна ее утрата,
Не жаль пройденных ступеней.
Мечтать ли нам о повтореньях?
Иной мы жаждем высоты.
Для нас – в слияньях и сплетеньях
Есть откровенья простоты.
Отдайся новым созерцаньям,
О том, что было – не грусти,
И к вере истинной – со знаньем —
Ищи бесстрашного пути.
Ответ на строчки Гиппиус можно найти в конце блоковского «Рожденные в года глухие…». По мнению поэта, поиск «веры со знанием» и «бесстрашный путь» кончаются так:
…Есть немота – то гул набата
Заставил заградить уста.
В сердцах восторженных когда-то,
Есть роковая пустота.
И пусть над нашим смертным ложем
Взовьется с криком воронье, —
Те, кто достойней, боже, боже,
Да узрят царствие твое!
Блоковский набат – безусловно знак (или крик) беды. Но почему он «заграждает уста» человека?.. И почему в его, когда-то восторженном сердце «роковая пустота»? «Смертное ложе» тоже не добавляет оптимизма, хотя Блок и говорит о «достойных, которые узрят царствие твое». Может быть, Бок знал – и верил – в простую истину: «Революция как Сатурн, она пожирает своих детей… Берегитесь, боги жаждут!» приписываемую Дантону, Демулену и даже Верьньо?
Нет, Блок просто предвидел будущее. Правда, в учебнике советской литературы написали бы, что «Гиппиус звала», а «Блок поддакивал, но сомневался». Но тогда кто из них существовал?.. По Рене Декарту только Блок. Революция, как и любая война, начинается с яркой вспышки, а заканчивается пепелищем. И хорошо, если на нем останется хотя бы одна теплая голландская печка…
Автор этих строк прочитал свою главную жгуче-антисоветскую книгу еще в юности, во времена брежневского застоя. И это был не «Архипелаг ГУЛАГ» Александра Солженицына и не «Колымские рассказы» Варлама Шаламова. Это была совсем другая книга – сборник «Служу революции» – в которую входила повесть Виктора Кина (Суровкина) «По ту сторону» написанная в далеком 1928 году.
Вот что писал об этой книге еще во времена Советской власти Виктор Шнейдер:
«… Роман вышел несколькими изданиями. Его инсценировали для театра и кино… Романом зачитывались рабочие и студенты, юные «фабзайцы» и седоусые ветераны подполья. Комсомольцы тридцатых годов, уезжая на стройки первых пятилеток, укладывали его в кожаные чемоданчики со своим нехитрым скарбом. В страницах романа, полной страстной веры в торжество своего дела, полных любви к людям и тонкого юмора, живет и будет жить Виктор Павлович Кин, настоящий коммунист и большой писатель…»
Теперь о чем эта книга. Двое друзей, Бейзас и Матвеев, едут на Дальний Восток – последнее прибежище белогвардейцев для связи с революционным подпольем. В дороге они спасают девушку Варю от банды пьяных партизан, а затем знакомятся со скупщиком Жукановым. Свой путь (уже вчетвером) они продолжают на санях пленного скупщика. На одном из постов белых Жуканов пытается избавиться от своих спутников, но не удачно – Матвеев обезоруживает часового белых. Понимая, что скупщик может повторить свою попытку, его хладнокровно убивают.
В Хабаровске, во время боя с белыми, Матвеева ранят в ногу. Ногу приходится ампутировать. Силач и боец-революционер превращается в инвалида. Варя просит его остаться у нее дома. Девушка влюблена в него. Но Матвеев любит другую – Лизу Воронцову. Но Лиза отказывается от инвалида…
«Через два дня он узнал, что такое настоящая скука. Это было как болезнь. Каждый час ложился на него непереносимой тяжестью, и к концу дня он чувствовал себя разбитым, как после хорошей работы. У него пропал сон и поднялась температура; Варя говорила – лихорадка, но Матвеев знал, что это такое…
Он повертывался на бок и лежал несколько часов, не двигаясь, пока не засыпал. Но даже во сне скука не покидала его.
Когда Лиза вышла из комнаты, он думал, что все кончено, а оказывается, дело только начиналось. Никогда в жизни он не любил так…»
Подпольная организация большевиков попадает в тяжелое положение. Матвеев предлагает соратникам свои услуги, но его считают инвалидом.
Матвеев начинает думать о самоубийстве. Он справляется со слабостью, потому что понимает, что: «…в этом городе, в его холодных, острых углах, люди делают свою работу. Люди схвачены этой работой, как обойма схватывает патроны, – а он, истраченный патрон, выброшен из пачки и лежит, вдавленный в землю, и на него наступают ногами…»
Матвеев идет расклеивать ночью листовки. Один, без приказа и без оружия.
Когда Матвеев наткнулся на белый патруль, он не смог убежать и «кинулся в узкий угол, черневший между двумя дворами и замер, прижавшись пылающим лицом к ледяным камням».
Там Матвеев и принял свой последний и страшный бой. Автор описывает его на четырех страницах.
«Он упирался, вертелся как бешенный, и не давался никак. Его можно было только бить, и они (солдаты) отводили душу, колотя от всего сердца, неторопливо, старательно, как выбивают из матраца пыль…»
Когда Матвеева выволокли наружу, драка продолжилась.
«Это была его последняя драка, и он старался, как только мог. Иногда им удавалось прижать его, но потом снова одним движением он вдруг вырывался и бил, что было мочи. Времени у него оставалось немного, и он спешил, одновременно нанося несколько ударов…
Жизнь уходила из тела с каждым ударом сердца, на снегу расползалось большое вишневое пятно, но он был слишком здоров, чтобы умереть сразу…
– Здоровый… дьявол, – донеслось до него. – Помучились с ним.
Это наполнило его безумной гордостью. Оно немного опоздало, его признание, но все-таки пришло наконец. Теперь он получил все, что ему причиталось. Снова он стоял в строю и смотрел на людей, как равный и шел вместе со всеми напролом, через жизнь и смерть…»
Почему я назвал эту книгу контрреволюционной? Не только потому, что талантливый автор Виктор Кин, – пусть помимо своей воли – поставил человека и его желание жить полноценной жизнью – его энергетику – выше революции. Ведь если бы революции не было, рано или поздно Матвеев в похожей ситуации проделал тот же самый путь от «скуки» до своего последнего, решающего боя. Все могло быть иначе по форме, но не по содержанию его жизни. Если сравнить человеческую энергию с весенним ручейком, то человек и не познанное им самим его собственное «я» – только бумажный кораблик, плывущий по этому ручью. Тысячи, миллионы ручейков могут слиться в один (как и почему – уже другой вопрос) и тогда происходят революции, покорение Сибири или открытие Америки. Но человек не выбирает время, в которое он рождается на свет. Человеку свойственно сражаться за себя и суть в том, что, сражаясь, одни становятся миллиардерами, другие – революционерами, а третьи – святыми.
Самый прямой и наивный вопрос, который можно задать здесь: Матвеев плохой или хороший человек? Если кому-то не нравится Октябрьская революция, он, наверное, ответит, – плохой. Другие (не смотря хладнокровное убийство скупщика Жуканова) сочтут его хорошим. Но если мы будем судить о человеке, окрашенном временем в те или иные революционные цвета, не может быть и речи о его личной свободе. Ведь общеизвестно, что там, где нет свободы – там нет ответственности, и не может быть ни права, ни нравственности. Например, Кант говорит, что отрицать свободу человека – значит отрицать всю мораль. Но тогда получается, что… Судить Матвеева нельзя, потому что этот суд перечеркнет любую мораль какой бы она не была: сверхкоммунистической или супердемократической.
Что остается?.. Снова только первоисточник – энергетика человека. Весенний ручеек текущий неизвестно откуда и неизвестно куда. И бумажный кораблик, плывущий по нему.