Про богов
С каждым днем солнце пекло все сильнее, будто кто-то из богов играл с колесиком-ручкой настраивания температуры, наблюдая затем, не подрумянился ли мир, или не сгорел ли, не погряз ли в копоти и дыме. Честно говоря, из того бога был хреновый кулинар. Пластик, раздвигающийся между собой окончательно. Из этого пластика складывалась чудная дверка. Я стоял на резиновом коврике возле дверей магазина и смотрел на эту дверку. Она шутила со мной, пыталась затормозиться, чтобы на нее обратили внимание и упомянули в разговоре за ужином. Я слишком устал, да и помимо тяжелого рабочего дня, на душе будто кошкам не сменили песок в горшке. Вязко, мокро, да и в принципе противно. Автоматика не подчинялась себе. На какой-то момент я даже подумал о том, что магазин закрыт, но на автоматической двери с бантиком и наклеенная бумажка была, и была она с часами работы магазина. За спиной то и дело проносился шумный поток проспекта. Я зажмурился ушами, глазами же я ждал открытия автоматической двери, которые должны открываться при каждом приближении румяных.
Румяных было слишком много. Я бы сказал, что все, с кем мне приходилось общаться за долгие месяца, были румяными, всякий раз хвастающимися своими пьяными загулами.
Рассматривая эту противную дверь, мне было слишком тяжело просто развернуться и уйти. Колени не подчинялись ступням, а те в свою очередь вообще чувствовали себя на мягком резиновом коврике, словно в домашних тапочках. Тапочках. Не припомню, чтобы дома носил тапочки. Хоть раз. Но ступни чувствовали себя в распоряжении этой шлепающейся обуви. Руки, впрочем, не двигались тоже. Глазам не моргалось. Я застыл памятником перед памятником автоматическим дверям. Усталый покупатель и совсем уж подходящая городу дверь.
Небо жарило соленым попкорном. Где-то сбоку чавкали румяные. Я задумался над тем, зачем вообще мне нужно было в этот магазин. Снова за просроченными продуктами? Снова за черными фруктами? Снова за злыми взглядами продавцов?
Я понимал эту автоматическую дверь, не впускавшую меня. Я понимал, отчего она меня пыталась отгородить. И, честное слово, мне показалось, что между нами вспыхнула мимолетная искра.
Буквально через год мы объявили о помолвке. По прошествии месяца сыграли свадьбу. Румяные присутствующие от высокой температуры духовки уже не были просто румяными. Больше сказать, я и моя дверушка находились в компании негров. Если и представить танцующую автоматическую дверь, которую заело, и меня, которого не то чтобы заело – запило, в кампании исполняющих блюз трюкачей, то фотография висела бы в квартире на белых обоях достаточно долго. Хотя, она там и висела.
Следующим летом на свет появились крепкие малыши. Моя дверка оказалась плодовитой, за что я ей подарил сандалии на веревочках. Но однажды она пришла с работы без сандалий в паническом настроении и с вырванным стеклом. Весь ее пластик прогнил и расплавился. А в руке, допущу, что у нее была рука – она держала извещение о пенсионном возрасте.
Похорониля ее в общей могиле с нашими детьми. Про них стоило рассказать поболе, но какие дети могут быть у автоматической двери от человека. Человек. Иногда я не верил тому, что я человек. За много лет я побывал и белым, и румяным, и коричнево-золотым. И все из-за того, что кто-то из богов любит шутить наизусть.
Братья
– Чего угодно?
Подошла их очередь и близнецы-гиганты, еле вмещавшиеся в несколько метров помещения моего маленького придорожного магазинчика, гоняли свои зрачки по глазам, словно играли ими в пинбол. Да и звук был такой пинбольный, хотя я уже привык к тому, что все в последнее время казалось мне пинболом; этот странный человек в кельтской юбке все играл в него у входа днями и ночами.
– Мы товарищи дровосеки, – в один голос начали было гиганты-близнецы, но потом один из них уступил возможность для разговора другому. Суммы это не изменило.
– Здравствуйте, товарищи дровосеки, – ответил я им и повторил свой первоначальный вопрос.
Тот, что с возможностью для разговора, засмущался и погладил ладонями свои джинсы, закатанные по колено; колени же нервно уставились в мой прилавок. Жуткая картина, хотя вполне привычная для царства под большой зеленой звездой.
– Сигареты, – вытянул представитель близнецов-гигантов подобно подростку, – Две пачки.
Набитыми руками и избитыми мыслями я достал две пачки сигарет с надписью «сигареты», в подарок вручил две пачки спичек с надписью «сигареты» – такая у меня была акция в последние недели – и положил все это дело в маленький белый пакетик с надписью «сигареты». Вполне все логично, вроде бы.
Молчаливый, или уступчивый, что суммы совершенно не меняет, гигант-близнец расплатился и, взяв под руку представителя с возможностью для разговора, вышел в ночь под полнозвездием большой зеленой звезды и звуки пинбола, за которым у входа играл то ли с досадой, то ли с ярким выражением злости за какое-то неважное событие в прошлом, человек в кельтской юбке. Близнецы-гиганты пересекли дорогу и сели в свои заведенные потертые пикапы – у каждого свой – и поехали один за другим дальше. В отличие от того времени, когда они ехали до перерыва на магазин, сейчас они поменялись пикапами. Суммы это не изменило.
Когда ведущий пикап остановился на обочине, вокруг был глухой лес, освещаемый лишь полнозвездием большой зеленой звезды.
Товарищи лесорубы вышли из пикапов, взяли в руки по топору из своих открытых кузовов и скрылись в лесу. Около часа они выбирали себе по дереву: постукивали наощупь, надламывали кору и жевали листья. В итоге, они нашли подходящие деревья. Товарищи лесорубы синхронно замахнулись топорами и аккуратно отрубили, словно вырезали из застывшего воздуха, себе по высокому гладкому бревну. Верхушки деревьев повалились навзничь. Полученные бревна гиганты сунули подмышки и вернулись-вышли к дороге. Пройдя мимо пикапов, они поставили бревна посреди дороги и уселись на них. Один из товарищей лесорубов достал пакет с сигаретами и спичками, поделился с другим близнецом-гигантом и выбросил пакет вон. Одновременно они закурили и уставились в ту даль, куда уходила дорога. Большая зеленая звезда освещала ночь просто превосходно. Гиганты сидели на высоких бревнах, расправив плечи и ссутулившись, поставив топоры на рукоятки и оперевшись на них, бережно всасывали дым и небрежно его выпускали и смотрели вдаль и только вдаль и больше никуда. Суммы это не изменило.
Бетон
Жил был на свете бетон. Но бетон не простой, а из отличного супермаркета на берегу реки. Целыми днями Бетон ощущал на себе хождение тысяч ног, ножек, колес и железа. Про каждую ногу, или даже две ноги, Бетон мог выдумать целую историю. Он мог представить, где эта нога ходит еще, где она оставляет свой теплый беспросветный след. Бетон был счастлив, а теплом он был удовлетворен. До тех пор, пока супермаркет не закрыли. Последнюю волну тепла Бетон почувствовал, когда всякие разные рабочие выносили все содержимое пространства супермаркета, он пытался сдержать это тепло в себе, но хватило совсем не надолго.
И Бетон начал холодать, голодать и тосковать. Ему было совсем плохо, так плохо, что иногда он трескался в нескольких местах, дабы словить лучи солнца, редкого, редкого солнца. Бетон знал каждую ногу, ступавшую по нему, и когда ему было до боли и треска холодно, он пытался представить, где были в данный момент его призраки счастья. Иногда к нему лезли совсем дурные мысли о том, что ноги могут ходить сейчас по совсем другим бетонам, и ему становилось еще больнее. Тепло от костра бродяг, да и от самих бродяг, устраивавшихся в забытом супермаркете, Бетону было противно, да и не давало никакой пользы. Он начал часто болеть.
Бетон не мог сосчитать, сколько солнц уже взошло, ему лишь хотелось поскорей развалиться на части и усохнуть в черствой земле. Но однажды он почувствовал нечто. Это тепло, которое передавалось ему, было каким-то глубоким и очень, очень добрым. На Бетоне лежала маленькая девочка. Она свернулась калачиком и плакала. Бетона согревали ее слезы, ее взгляд на его неловкие морщины, и он был так рад этому, что исподтишка слепил девочке бетонного мишку. Вскоре плач прекратился, и он услышал спокойный, уравновешивающий смех девочки, и от этого ему становилось еще теплее.
Девочка начала приходить каждую неделю, и каждую неделю играла с Бетоном, она взрослела, но всегда приходила в заброшенный супермаркет, дабы поделиться с Бетоном всем тем, что происходит за стенами пустоты. Она клялась, что никогда не будет ходить ни по какому больше бетону, и все тепло отдавала только ему – старому доброму Бетону. Он был счастлив, и в один момент осознал, что девочка может насовсем его покинуть. Он долго думал, как сохранить ее, и когда она пришла в очередной раз, села на него и начала гладить своею ладошкой, медленно и мягко разговаривая, Бетон раздвинул пропасть над нею, и она провалилась. Он замкнул свои ставни, и обрадовался тому, что девочка будет с ним навеки. Но тепло девочки угасало с каждым заходом солнца, бетон пытался ее оживить, но понимал, что ничего не выйдет. Девочка угасла. И Бетон расстроился.