– Дед, а ты был ранен? -спросил я.
– Нет, повезло.
– Как так? Ведь ты от Волхова до Волги отступал с боями. Под Сталинградом сражался и в стольких передрягах побывал…
– На войне везение – первое дело. Я в чудеса не верю. А всё равно. Откуда что берётся, не знаю… Вот, раз снаряд упал. Рядом. Лейтенанта моего, связиста-то – наповал. А ведь он вдалеке был. А я всего-то, видишь ты, в десяти шагах. Меня так об землю ударило, но только ушибы, да ссадины. А грохот был такой, что я целый день ничего не слышал после.
Я очень живо увидел эту картину. Настолько живо что, когда за окном грохнуло, я чуть со стула не слетел. Посмотрел в окно и увидел, что небо внезапно потемнело. Ни ветерка, ни дождинки. Гром гремит обычно после молнии, а тут грянуло без предупреждения. Дед тоже выглянул в проём, и мы заметили, как что-то медленно плывёт к нам над землёй. Оно было похоже на большой апельсин. Дед испугался и так быстро стал затворять створки, что ему пришлось оттолкнуть меня. Он бросился к соседнему окну, крича на ходу:
– Мать! Беги скорее. Закрывай все окна!
А я в это время смотрел как зачарованный на огненный колобок, который левитировал напротив, то ли разглядывая меня, то ли ища щель, через которую можно просочиться в дом. Через секунду он уже плыл вдоль стены к следующему окну с той же целью.
– Что стряслось? – прибежала взволнованная бабушка.
– Что, что? Шаровая молния… – проворчал дед.
– Кака ж это молния? Это родья обычна… Пугаться ишшо не хватало…
– А она очень опасна, родья эта? – спросил я.
– Куда там! Надо только молитву правильную прочесть. Вот и всё.
И бабушка что-то забубнила себе под нос. И апельсин отпрянул от стены. Стал удаляться и, выпустив несколько искр как от бенгальского огня, растаял.
Дед был очень недоволен. Он – коммунист, глава семьи, и безоговорочный авторитет в доме. Жена должна во всём ему подчиняться. А она не только вопреки его воле осталась верна своим замшелым верованиям, но и – на тебе – легко сделала то, что ему не под силу.
– Дедушка, а ты раньше уже видел это? – поинтересовался я.
– Да. Один раз на фронте было. Страшная вещь! Пролетела мимо строя, да возьми и загляни в ствол орудия. Помешкала, подумала и – шнырь – мырнула в ствол. Там и взорвалась. Ствол-то разорвало. Да так, что металл горел, а мы потушить его не могли. Заливали водой будто угли костра.
Дед всю жизнь после войны проработал водителем междугороднего автобуса. Всегда чистый и опрятный, словно капитан маленького сухопутного корабля. Он никогда не говорил мне о том, в какой бы профессии желал меня видеть. Просто потому, что подобного желания у него не было и быть не могло. Но зато часто рассказывал о том, как он хотел бы, чтобы его младший и любимый сын стал машинистом тепловоза. Это, по его мнению, была единственная специальность, которая стояла выше его собственной в его системе ценностей.
– Идёшь на работу в костюмчике и в белой рубашке, а все смотрят на тебя с уважением и завистью… – говаривал он.
Но сын, к его сожалению, стал всего лишь физиком-ядерщиком. И переехал в Саров. А дед перебрался в его комнату. Она была угловой и самой светлой. Да и спать на диване было не так жарко, как на пуховых перинах.
В эту ночь было особенно душно. Окна открыть мы больше не решались. Я долго ворочался прежде, чем заснул.
Лето. Я еду в поезде. В вагоне совсем нечем дышать. Стою у открытого окна. Тёплый ветер приятно обдувает лицо. Хорошо бы сейчас высунуть голову в проём навстречу ветру средней полосы, но нельзя. Через пять минут всё лицо будет покрыто жирной копотью от паровозного дыма. Пойди потом, попробуй её отмыть.
На дворе август тридцать восьмого года. В армии масштабные чистки. Это касается в первую очередь кадровых военных. Нас – мобилизованных младших офицеров – немного меньше. Но я-то помню, что я в особой группе риска как сын лишенца. Я постоянно должен всем доказывать, что я не менее убеждённый сталинец, чем сам отец народов. А в то же время лучше лишний раз не высовываться, – авось не вспомнят и не станут копаться в личном деле. Вот так и живи, колеблясь в соответствии с линией партии. И не дай бог тебе где-то перегнуть или наоборот.
Нашу дивизию перебрасывают на восток. Балакают, что там что-то назревает. В Горьком большая остановка. А ведь там, в нескольких километрах, мой дом. Жена-красавица и маленькая дочь. Комполка дал мне два часа и выпросил для меня у своего друга военкома легковой автомобиль. За полчаса доеду до дома. И столько же обратно. В сухом остатке – час. Но и это не мало, если времени зря не терять.
Машины не жалел. Примчался. Жена и родители не могли поверить своим глазам. Жена не знает за что хвататься – и покормить нужно успеть, да и обняться хочется. Ну, как тут не обняться? Да и до обеда ли мне? Велел было жене идти в спальню, но вдруг соседи потянулись. Увидели у калитки чёрную эмку и пошли узнать, – не случилось ли чего. А как узнали, так давай приставать с расспросами: чего, да как? А там, глядишь, и родственники подоспели. Сами стали стол накрывать. Да… А вход в гостиную в аккурат через спальню, леший бы её побрал. Теперь уж жена потянула меня в задние сени, что ведут во двор. Да где там! Народу в доме вскорости стало – не поместиться. Вот и пошли все через сени во двор. Что делать? Неловко перед людьми. Надо уважить. Со всеми поговорить. На все вопросы ответить. Толком не выпить, ни закусить не успели, а час пролетел. Надо собираться в обратную дорогу. У жены глаза на мокром месте, но и её ведь тоже жаль.
Все шумной толпой проводили меня до машины. Завёл мотор. Посмотрел на жену на прощанье. Плачет, кусает губы, теребит платок в руках. Ладно, будь что будет. Вышел, не заглушив двигатель. «Погодите» – говорю – «дайте оправиться на дорожку». Подмигнул жене. Пошёл в сарай. Она за мной. Дело-то молодое. Бросил старый тулуп на земляной пол…
Проснулся от духоты. Открыл окно. Как хорошо и свежо на улице. Дождик накрапывает. Ветерок набирает силу. Снова прилёг.
Тиха украинская ночь. Тепла и безмятежна. Жаль, эта безмятежность случается так редко. Октябрь сорок третьего. Короткая передышка и снова вперёд. Харьков и Луганск забрали по второму разу. А впереди Киев и Одесса. А пока тепло и тихо. Так тепло, что в хате, где я остановился, душно. Каково же хлопцам моим в землянках?
Вышел подышать воздухом, а заодно посты проверить. На самой дальней границе расположения батальона возле глубокого ручья увидел брошенный ящик. Присел и закурил. Вообще-то у нас категорически запрещено курить ночью на улице – маскировка. Если все бойцы Красной Армии закурят – какая же начнётся иллюминация? Наказываем строго. Но от одной моей папироски ничего ведь не будет. Да и кто меня накажет?
Курю. А сам думаю. Чёрт меня потянул две недели назад помогать старшине Ефимову с разборкой двигателя! Посадил себе занозу на большой палец правой руки. Да… Железную. Бывают и такие. Похуже деревянных. Те, хоть сами иногда проходят, а эта нет. Куда… Палец стал нарывать, распух. И с каждым днём всё хуже. Пришлось идти в санчасть. Там и увидел её впервые. С тех пор не сплю по ночам. Каждую минуту думаю только о ней.