Ампутация души

Глава VIII. УЛИКИ

Едва вышли на крыльцо, Деснин застыл в изумлении – кругом были могилы.

– Это что – кладбище?

– Ну да, погост, он самый. Мы вчера затемно пришли, вот ты и не видел, – невозмутимо отвечал Скипидарыч. – Меня ж только Никодим за дьячка держал, а Пафнутий, едрень фень, разжаловал. Нет, говорит, у тебя корочек. Теперь я только пономарь, да так, на побегушках. Вот еще кладбище охраняю – вон оно, как на дрожжах растет. Раньше еще церковь охранял, но он у меня, змей, ключ отобрал, сигнализацию провел. А чего там охранять-то? Новоделы одни, а лампады, подсвечники, оклады и посуду Пафнутий на посеребренное заменил.

Деснин представил, как Скипидарыч остается ночью среди могильных крестов. Стало как-то не по себе.

– Живя на кладбище, хошь не хошь философом станешь, – словно читал его мысли Скипидарыч, – обстановка располагает. Вот он, монстр, пожирающий человеков. Помнишь, лозунг был к двухтысячному году обеспечить всех отдельным жильем? Вот – претворяют в жизнь, едрень фень! Многие уже получили прописку. Кладбищенскую. Каждому отдельную благоустроенную могилу – два на два метра, прально, Бобик, – потрепал Скипидарыч по голове вылезшего из будки подслеповатого от старости цепного пса. – Ну, идем, Коля.

– Да, я тут многих знал, – тыкал пальцем Скипидарыч в надгробия, мимо которых вел Деснина. – Вон тот потравился, а этого зарезали. Того забили до смерти. Этот удавился. Тот просто допился. Ту вон муж топором порубал, этого собутыльник зарезал. Эту пьяный тракторист переехал. Этот сам себе глотку косой перерезал. А, чего говорить – вся страна один большой погост. Кладбища растут с такой скоростью, как когда-то города. Кое-где кладбищенское «население» уже городское превышает. Вот они, жертвы демократии – все здесь, едрень фень!

Тем временем путники вышли на единственную деревенскую улицу. «Па-ап-берегись!» – раздалось где-то сбоку, и на дорогу, ломая кусты, выкатило бревно. Из-за помятых зарослей выглядывала изба без крыши. На ее срубе вовсю кипела работа: пятеро местных мужиков раскатывали на бревна совсем еще нестарый дом. На подмогу к ним спешил шестой.

– Здоров, Скипидарыч, – дернул он за руку спутника Деснина. – Дай папироску, у тебя трусы в полоску.

Скипидарыч протянул ему «Приму» и, кивнув на дом, вздохнул:

– Все курочите…

– А, все равно лет через пять тут вообще никого не останется. Не будет Васильково, – пробормотал мужик, прикуривая. – А кому до нас какое дело? Не нужны мы, видать, России совсем. Вот вымрем завтра все в одночасье – никто и не заметит.

– Да, у нас человек вообще не нужен. Такая государственная ненужность, – говорил Скипидарыч, продолжая путь. – Раньше государство хоть как-то заботилось о людях, а при демократии – живи как хочешь, дела никому нет, едрень фень. Вот и вымираем. А как хозяин помрет – век избы недолог: вон на бревна раскатают, или на кирпичи разберут. Так всю деревню и раскурочат. Благо, что город рядом – туда многие прут. А ведь в других деревнях едва треть дворов осталась, да и там живут одни старики, детей почти нет. Работы тоже нет, пьянство одно да безнадега.

Посреди одного огорода торчала огромных размеров телетарелка.

– А коттедж где? – вяло удивился Деснин.

– А вона, – указал Скипидарыч на покосившуюся избу.

– Это этот сарай?

– А чего поделаешь? Димка совсем на ящике помешался. Вот тарелку купил, смотрит целые сутки, а дом поправить некогда. Еще бы – полтыщи каналов.

– И куда ему столько?

– Ха, еще не хватает – с женой ругаются: та на сериалы всякие подсела. Вон – весь огород запустила. А другим и одного канала хватает: ровно в семь все к экранам примыкают, точно свиньи к корытам с помоями. Сериалы там, да прочая дрянь, тьфу! Кто бухает, а кто в ящик пялится, так и живем, едрень фень.

Уже на околице деревни к спутникам подбежала девчушка лет девяти с лукошком, полным ароматной лесной земляники:

– Дядь, купи ягодку, – дернула она за рукав Деснина.

– Да куда мне столько-то?

– Вишь, тебя сразу приметили – городской, – вмешался Скипидарыч, – Возьми, Коль, возьми ягоду. Дешево совсем. Они ж ведь, детишки-то, так себе на одежонку какую зарабатывают – холодно зимою-то. Все лето вместо каникул так и рыщут по лесу с утра до ночи, то ягодки, то грибочки. На родителей-то надежды нет.

Деснин полез в карман и протянул девчушке смятую купюру.

– Ты денежку-то спрячь, а то папка с мамкой найдут – пропьют, – посоветовал ягоднице Скипидарыч.

– Знаю, – делово ответила та. – А куда ж пересыпать-то?

Деснин подцепил из лукошка пригоршню ягод.

– Остальное себе оставь.

– Во, правильно, – одобрил Скипидарыч. – Тут знаешь, перекупщики городские что удумали: деньгами-то не расплачиваются ни за ягоды, ни за мясо – денатурат привозят, да еще с «Машенькой», знаешь, средство для травли тараканов такое, чтобы с ног совсем валило. Конкуренция нашим самогонщикам, но они все одно пашут круглосуточно. Вон, через избу точка, куда ни плюнь. Раньше б посадили всех, а теперь можно. Демократия, едрень фень, свобода предпринимательства! Но идем, идем.

– Слышь, Скипидарыч, ты меня куда тащишь-то? – поинтересовался Деснин, когда спутники вышли за пределы деревни.

– Идем, идем. Сам все увидишь.

Чем дальше они отдалялись от деревни, тем больше окружающий ландшафт терял признаки человеческого вмешательства, от чего становился угрюмей и мрачней. Путники шли по давно непаханому полю, невдалеке виднелись полуразрушенные остовы двух бывших ферм. Над разборкой одной из них трудились трое парней, вооруженные ломами и кувалдой.

– И здесь все курочат, – бросил Деснин.

– А на пропой, – тут же отозвался Скипидарыч. – Пьют поголовно, целыми семьями. Те, кто не гонят самогон сами, сначала воровали на бухло в совхозе, а теперь, когда он совсем сдох, фермы и прочие сооружения на кирпичи разбирают и меняют их на спирт у городских перекупщиков, едрень фень. Эти дельцы быстро объяснили, что проще разобрать трактор на металлолом или ферму на кирпичи и сдать все им это за бутылку, чем горбатиться с весны до осени. Вот и вкалывают мужички. Фермы – это еще ерунда. Вон по стране заводы целые курочат. Вот это да, прихватизация, едрень фень. А, – махнул он рукой, – ломать – не строить. Все рухнуло. А ведь раньше при каждой деревне держали большую ферму – без работы никто не сидел. Построили клуб, школу, медпункт, магазины… Чего теперь поминать-то… Тут у нас, помню, случай был. Даже в газете писали. Когда вырезали всех коров – просто кормить было нечем – на все хозяйство остался только один очень дорогой бык-производитель. Его забивать не решились. Однако вскоре у бедного быка от бездеятельности, недокорма и обезвоживания ссохлось все «хозяйство». Только тогда, видя, что животина и так на грани издыхания, закололи и его. Так было покончено с животноводством, едрень фень… Ну вот и пришли.

Путники остановились у груды металлолома из ржавых кабин комбайнов, сеялок, теребилок и прочих агрегатов, сваленной перед полуразрушенным ангаром.

– Идем, – вступил Скипидарыч на бетонный пол ангара. – Видишь след от протекторов?

– Где? – Деснин, вошедший за Скипидарычем в ангар, не мог ничего рассмотреть.

– Ну вот же, раньше он четче был. Откуда он идет? От того костра на краю ангара. Там обычно пацаны изоляцию с кабеля жгут.

– Зачем? – снова не понял Деснин.

– Так принимают только чистый алюминий. Все вилки, ложки да кастрюли уже посдавали – теперь вот провода режут. Подожгут – и капают изоляцией в одно место. Целую лужу уже накапали – она даже застывать не успевает. Если он в нее въехал, значит не знал. Да и потом, местные-то сюда и на танке не поедут. Знают, что сами все торцы уже на кирпич разобрали – непонятно как крыша держится.

– Да погоди ты. Кто «он»?

– Как кто? Киллер, едрень фень. Не ехать же ему на машине прямо в деревню – вот он ее здесь и оставил. Вот прям здесь, – Скипидарыч присел на корточки у едва различимых следов. – Глянь, чьи протекторы?

– Иномарка вроде, – приглядевшись сказал Деснин.

– Во, а у нас во всей деревне одна только – у Пафнутия. Да еще у корешей евонных, тех, что к церкви подъезжали. Но я сравнивал – не подходят. Когда Пафнутий на этой тачке в первый раз прикатил, у нас вся деревня высыпала поглазеть – только по ящику такие и видели. Разве что по частям не разобрали, в общем, знают его тачку как свою. А значит здесь стояла чужая тачка.

– Железно, – усмехнулся Деснин. – И это все, что ты хотел показать?

– Не, не все, – Скипидарыч торжественно извлек из кармана некий предмет, в котором разве что по колесику можно было признать бензиновую зажигалку. – На пепелище нашел.

– И что?

– А то, что Никодим сроду не курил.

– Ну, мало ли, это еще не улики, да и какой дурак будет их оставлять?

– Вот и в ментовке мне то же самое сказали, едрень фень. Но все равно – хоть что-то. Тачка стояла? Стояла. Зажигалка была? Была. Тут и без дедукции ясно – поджог.

– Ну ты прям Шерлок Холмс какой.

– Не смейся, – обиделся Скипидарыч. – Я, между прочим, лет 20 назад дело раскрыл. Мне менты даже благодарность выписали.

– Да ну, – равнодушно произнес Деснин, что явно задело Скипидарыча.

– Вот те и да ну. Взяли с церкви тогда Николу угодника.

– Хм, губа не дура, – усмехнулся Деснин, вспоминая свое покушение на эту икону.

– Во-во, – согласился Скипидарыч. – Ну милиция сразу лапки кверху, мол профи работал, улик нет. Насчет профессионализма – это да. Знали, что Никодим как раз ушел в дальнюю деревню соборовать кого-то, да там и заночевал. К тому ж отключили электричество и телефон перерезали. Я как сердцем чуял, вот и пошел глянуть на церковь. А темнота, не видно ни зги, только слышно как решетку пилят. Я встрял было, да только слышу, как один другому говорит: «Замочи, мол, этого». Кто их знает, могут и грохнуть. Ну я и сбежал, потому как не пил тогда. А пьяный я бы показал им еще. Ну пока до города добежал, пока ментов нашел – смылись воры.

Но выяснилось еще кое-что. Сняв иконы, воры эти святотатствовать не закончили. То ли приспичило уж так сильно, то ли съел чего накануне, а может и специально. Короче, наложил один из них прямо посреди церкви кучу. Менты долго бродили вокруг эдакого вещдока, не зная как к нему подступиться. С одной стороны, вроде как улика, а с другой – дерьмо дерьмом. Что с ним делать – не брать же тест на ДНК, да и не было тогда такого. Ну наши деревенские тут же заявили, что никто, кроме заезжего святотатца такого наворотить не смог бы. Наверняка та же бригада работала, что и месяц назад в райцентре. Только тогда обнаглевшие воры оставили на алтаре пустую бутылку портвейна, ну точно издевались. Они в тот год вообще много церквей обчистили.

Помню, покойный Ксенофонтыч приезжал – хороший следователь был, старой закалки, и все ворчал: «Ну никакой зацепки, все чисто. Ни следов, ни пальцев – в перчатках работают, хм. Насмотрелись, сволочи, видаков – все по всем правилам делают, комар носа не подточит, все замели. Профи, мать их за ногу. То ли дело раньше. Нет, не тот уголовник пошел, с закавыкой».

Ну побродил-побродил, в церкву зашел, перед Христом на распятии встал и говорит: «До чего дошли – в церкви гадят. Экую кучу наворотили, гады. Издеваются, а ты, ты все прощаешь. Тебя в левый глаз бьют, а ты правый подставляешь. Не, устарели твои понятия, перестраиваться пора, иначе не выживешь. Один раз воскрес, так заново распнут. Такие уж у нас времена, товарищ Бог, перестройка, мать ее!»

Так и уехали ни с чем. Сказали до утра ничего не трогать. А я-то думаю: Никодим вернется, как увидит что посреди церкви лежит… Взял лопату, хотел все это дело выкинуть. Тоже к Христу подхожу и говорю: «И что же это Ты позволяешь так себя грабить? Вот сволочь! Он же ведь непросто в церкви нагадил – он в душу Тебе нагадил! Он ведь не только над Тобой, но и над нами изгаляется. Если уж себе помочь не можешь, так хоть нам помоги, успокой душу!»

Ну и пошел к куче, а темно. Так и вляпался. Вот сволочи, думаю, еще подтиркой прикрыли… И тут вспомнил я как менты ругались, что отпечатков пальцев нигде нет, в перчатках сволочи работают, и словно осенило: А подтирался-то он, чай поди не в перчатках!

Картина смешная, наверно, была: стою в куче дерьма с подтиркой в руке и ору: «Пальцы!». В общем, в жутком восторге пребываю. Потом про меня анекдот сочинили, мол, Скипидарычу сам Бог послал вещдок. Ну а тогда взяли бумажку на экспертизу – и точно, отпечатки пальцев на ней были. Ну а дальше – дело техники. Пальчики эти оказались в картотеке. Объявили розыск, а вскоре и вора, и его подельщика взяли. Гастролеры оказались, едрень фень. А теперь и местные так и норовят свистнуть икону какую да пропить. Дурачье: Пафнутий уже давно все сменил. Но Бог – он особый потерпевший. Метит шельму, ой метит.

– Ну а какое это все отношение к Никодиму имеет? – не понял Деснин.

– Экие вы все нетерпеливые, едрень фень. Вот и менты мне все: короче, короче. Не могу я короче. И присказка эта тоже значение имеет, потому как еще тогда…

– Ты ближе к делу можешь, или нет? – оборвал Скипидарыча Деснин.

– Могу. Сюда я тебя привел, чтобы ты меня совсем за больного не посчитал. Потому что главная улика вот тут, – Скипидарыч постучал себя по голове. – Лет пять назад грохнули у нас здесь неподалеку одного бизнесмена, или бандита – их и не разберешь. А я за грибами ходил – могилку вот и нашел посреди леса. Тут такое началось… Но самое странное, что киллера все же нашли. На следственный эксперимент даже привозили. Запомнил я его тогда. Такой… никакой. Только вот вся харя в веснушках. Я у ментов так и спросил: что ж это за киллер такой, непохож на киллера-то. А они мне: ты чего, это ж Санька Мокрый, у него и кликуха оттого, что он мокрушник-беспредельщик. Деньги для него не главное – сдвиг по фазе, в общем. Мы, говорят, его давно пасем, вот, наконец, прищучили. Обычно такие долго не живут, но этот, видимо, исключение. И чего ты думаешь? Потом так и отпустили, едрень фень. Видать, кто-то что-то… Но не важно. Главное, видел я его на пожаре. Как увидел, так и понял…

– А он знал, что из-за тебя его повязали? – вмешался в повествование Деснин.

– Так я ж свидетелем проходил.

– В таком разе, может, это он не Никодима, а тебя спалить хотел, в отместку.

– Че ж он, дурак?! Мою кладбищенскую сторожку с никодимовой избушкой попутать.

– Но если это заказ, – Деснин еще раз посмотрел на след протектора, – и киллер здесь был… тогда уж совсем…

– Вот и я про то. Черти что твориться. Ладно бы кого – таких людей грохать стали.

Видно было, как у Деснина передернуло скулу, но он держал себя в руках.

– А ты кому-нибудь говорил об этом?

– Говорил, ментам тем же. А они мне: пить надо меньше. Эх, никто меня не слушает.

– Ну а деревенские? Если б не ты один, если б все…

– Хм, «все». Всем по большому счету наплевать. Все равно, все всем все равно.

– Это как же? Ведь любили Никодима.

– Хм, любили. Да только в прошлой жизни все это было. Сейчас не до любви. Всем все по фигу. Измельчал народец ныне, другой стал. Гнилой народец, едрень фень! И как это быстро все попортились. Живо наш народ душою выцвел. Скажу я тебе, Коля, Бог умер, но не на Небе, а в сердцах людей. Дьявол, имя которому Капитал, выбил Бога из сердец, из душ людских. Ни мысли, ни идеи, ни черта, едрень фень. Деньги одни – вот мера всех вещей. Какая уж там любовь. Не до жиру, быть бы живу, шкуренку свою бы спасти. А что потом? Хана потом. Чужие люди, чужая страна. А, – махнул Скипидарыч рукой, – идем.

Деснин больше ничего не спрашивал и не уточнял. Наверное, он желал бы и вовсе забыть о том, что рассказал Скипидарыч, но Дыра… Дыра жгла нещадно. И Деснин казался спокойным лишь оттого, что все силы уходили на усмирение этого жара. Скипидарыч чувствовал, что тормошить гостя не стоит, и пока завел разговор о другом, оставив главный козырь на потом.

Глава IX. НОЧНОЕ ОТКРОВЕНИЕ

Возвращались они напрямую, через давно заброшенное поле, которое сплошь поросло молодым сосняком. Под крохотными сосенками повылезали грибы. Скипидарыч периодически наклонялся, чтобы сорвать масленка или опенка, но чаще просто попинывал поганки.

– Вот так вот, – комментировал он свои действия, – раньше собирали здесь урожай ржи или овса, а теперь – грибы. Смех один. А ведь с чего началось. Еще когда разваливался совхоз, поля перестали совсем пахать. Народу объясняли, что земля отдыхает, да и скотине нужно больше места для выпаса. Ну, год, другой – так и запустили вконец все поля. Теперь уж и не поднимешь. Да и зачем: скоро в стране вообще пахать и сеять некому будет, едрень фень. А ведь орали: колхозы долой, фермеры, фермеры! А что фермеры? Мужик работает, с ног валится, здоровье гробит – а прибыли никакой. Нет стимула, нет даже надежды. Руки опускаются – так и запьешь с горя. И запили многие, да так, что на всю деревню осталось, может, полтора десятка дееспособных мужиков-то. Остальные только пить и умеют. Деморализация полная, едрень фень. Даже если и вернулось бы все, как было, никто не станет работать. Забыли, как это делается. Да и совесть последнюю пропили. Недавно умерла у нас старуха, так и гроб-то никто тащить не желал, хоть и рядом совсем кладбище.

Спутники вошли в деревню и двигались по направлению к церкви.

– Ни взаимовыручки, ни товарищества – единоличие сплошное, – продолжал свою речь Скипидарыч. – А все правильно, ведь что такое капитализм? Это и есть индивидуализм, самость, сечешь, Коля? «Все в век наш разделились на единицы, всякий уединяется в свою нору, всякий от другого отдаляется, прячется и что имеет прячет». Каждый за себя. А это и есть проявление дьявола – Христос людей объединяет, а дьявол разъединяет – вот она где, истина-то! Но невозможно счастье в одиночку: стоит выйти на улицу, поглядеть кругом, и оно куда-то улетучивается. Как там у классика: «Я взглянул окрест меня, душа моя страданиями человеческими уязвлена стала». Вот!

Скипидарыч так разошелся, что не заметил, как запнулся о пустые водочные бутылки, расставленные возле магазина.

– Вай, вай! – возмутился приемщик стеклотары явно нерусской национальности.

– Чего «вай-вай», нехристь? – огрызнулся Скипидарыч. – Да ты смотри-ка, он же бутылки крестом выставил, внимание привлекает, едрень фень. Да, все мы на таких крестах распяты. А эти не пьют, понаехали. Скоро одни черные и останутся. Потому что в своего Аллаха верят. А мы – сгинем.

Скипидарыч еще раз окинул взглядом внушительных размеров крест из бутылок, вздохнул:

– Да, чего говорить, спилась деревня. Наши мужики дольше всех остальных окрестных держались – Никодим способствовал. Да, умел убедить. Было что-то в нем такое… Словами и не передашь. Особый дар. Да только стар уж он стал. А тут еще приболел, в больницу попал. И зеленый змий, никем не удерживаемый, всех разом-то и пожрал, едрит его налево. Никодим очень переживал, глядя на все это, считал и себя виноватым, что и он допустил такое. Да так все и чах, чах на глазах.

Тем временем спутники подходили к церкви. Деснин с напряжением ждал, когда покажется пепелище. О, как он не хотел бы его видеть вовсе! Вдруг Скипидарыч резко остановился. Деснин чуть не ткнулся ему в спину и совсем уже хотел было разозлиться, но тут заметил, что стоят они у свежей могилы, вырытой метрах в пяти от церковной стены. Земля, еще не успевшая осесть и порасти травой, рыжела суглинком. В изголовье стоял временный деревянный крест, рядом с которым, прикрытая стеклом от керосинки, теплилась лампадка. Стояли молча. У Деснина невыносимо саднило сердце.

– Со всеми общался ласково, к каждому слово особое подобрать мог, никому ни в чем не отказывал, – наконец всхлипнул Скипидарыч. – Своей простотой, смирением и другим пример подавал. Знаешь, бывало, идет по улице, со всеми первый здоровается, и ни на кого у него не было ни зла, ни обиды. С требами посещал больных страждущих, на далекие расстояния ходил пешком и без всякой платы. А какой церковный хор был!

Тут Скипидарыч перестал причитать и заговорил в своей всегдашней манере:

– Правильно говорят: не стоит село без праведника и ради десяти праведников Господь готов терпеть множество грешников, но если праведников не станет – все рухнет, как Содом да Гоморра. Вот и рухнуло… И у кого только рука поднялась, кто вообще смог сделать такое. Явно нелюдь.

В ответ Деснин лишь скрежетнул зубами. Дыра полыхнула. Попадись ему сейчас этот Мокрый на глаза – не раздумывая перегрыз бы ему глотку. Но… Деснин посмотрел на могилу Никодима. Тот учил совсем другому… Как и вчера в глазах от перенапряжения все помутилось. Деснин не помнил, как они подошли к сторожке Скипидарыча. На крыльце их ждала кучка земляники.

– Вот дуреха, а? – махнул рукой Скипидарыч. – Ведь сказали же: себе оставь. Так нет. Вот такую деревню и загубили.

Спутники присели прямо на крыльце. Деснин механически жевал землянику, не чувствуя вкуса, а Скипидарыч продолжал, обращаясь скорее к Бобику, вяло вилявшему хвостом:

– Говорил кто-то, что если деревня умрет, то и Россия вместе с ней. Умирает деревня-то. Город – это ладно, черт с ним. А вот что деревня рухнула – вот это хана… Ты это, Коль, иди, приляг, что ли. А то еще опять удар хватит.

Проснулся Деснин когда уже стемнело. Стояла особая деревенская тишина, которую нарушал лишь мерный звук настенных ходиков. В противоположном углу избы на диване с вылезшими пружинами ворочался Скипидарыч.

– Вот послушал Никодима, принял муку, и во все это время только тем и жил, что знал: есть где-то там, далеко, человек, который… ради которого… м-м-м… Вытерпел все, кончилось все, приезжаю – а тут такое…

– Да понятно все, – донеслось из угла Скипидарыча.

Деснин вздрогнул. Оказывается, он размышлял вслух. А Скипидарыч продолжал:

– Опора, что помогала все это время выжить, пропала – сомнения хлынули. Вера-то вся твоя на одном человеке держалась – вот в чем дело. И вот умер он, причем не просто умер – убили. Стало быть, не прав он был в своей проповеди смирения и всепрощения. Ведь так ты подумал, так?!

– Так. Какой же я дурак, да? – спросил Деснин с замиранием сердца, в надежде, что вот сейчас Скипидарыч прольет целительный бальзам на его истерзанную душу, заговорит так же, как и Никодим, уверит, и все встанет на свои места.

– Нет, не так, – совершенно неожиданно ответил Скипидарыч.

Деснин вовсе растерялся.

– Я же смирился, – уже не веря в эти слова, пробормотал он. – И на душе покойно…

– «Покойно, покойно», – передразнил Скипидарыч. – Покойнику покойно. Весь этот кошмар смиренно может переносить лишь человек бездушный – вот что я тебе скажу, едрень фень. Я и больше скажу: когда кругом царит зло, смирение с этим злом – преступление.

– А Никодим говорил, что во всем промысел Божий, все с попустительства Божьего, ибо придет Сын Человеческий и воздаст каждому по делам его.

– Но зачем мне их отмщение, зачем мне ад для мучителей, что тут ад может поправить, когда те уже замучены? – перебил Деснина Скипидарыч.

– Не томи душу! – взмолился Деснин. – И так хреново, и делать чего не знаю.

– А я знаю. Святые ведь, это не те, кто не грешил, а те, кто совершил много подвигов во имя Бога. И добродетель не в том, чтобы избегать пороков, а чтобы бороться с ними. Смирение, оно ведь только перед Богом, а не перед дьяволом, не перед злом. Напротив – дьяволу непримиримая война. И если весь мир под властью сатаны – борись со всем миром. Знаешь, есть такое учение – экзистенциализм называется. Сам Христос был экзистенциалистом. Так вот, в учении этом сказано, что каждый, кто бы он ни был, хоть доходяга последний, в ответе за все, что происходит в мире.

– И я?

– И ты. Капля камень точит.

– Но что я один могу, если даже Никодим не смог?

– Главное не победа, главное – борьба. Не все, конечно, на борьбу способные, да и не это главное. Жили бы все по-божески и уже само житие было б борьбой. Но невозможно ныне жить по-божески, едрень фень. Да, возлюби врагов своих, но ненавидь врагов Божиих. А все, кто творит зло России – враги Бога.

– Их что, и убить можно?

– Да, – коротко ответил Скипидарыч.

– Но ведь это смертный грех.

– Да, но все ли люди – люди? Вот вопрос.

– Но Никодим…

– Никодима убили. Это ли не свидетельство? «Мир лежит во зле и любовь к миру есть вражда против Бога». Нет, ты подумай: если все должно закончиться Страшным Судом, то вся история человечества – одно сплошное преступление. «И увидел Господь, что велико развращение человеков на земле, и что все мысли и помышления сердца их были зло во всякое время; и раскаялся Господь, что создал человека на земле, восскорбел в сердце Своем». Иные вон Бога винят в том зле, что творится кругом, а Он вон и сам страдает. Нет, все это делают сами же люди, отвергнувшие пути Божии и выбравшие путь сатаны. А с ними бороться можно и нужно, потому что зло побеждает, когда бездействует добро. Я не про месть говорю, а про возмездие. Священная месть – жажда справедливости.

– А что потом? Я уже мстил один раз, за что и расплатился, – пытался настоять на своем Деснин.

– Вот-вот – расплатился. Думаешь, Бог заинтересован в том, чтобы Его чады были забитыми, виноватыми и самобичующимися? Или в этом заинтересован кто-то другой?

– Нет, Бог хочет, чтобы чада не делали ничего такого, чтобы самобичеваться и указывает, как этого добиться… Никодим говорил: познай истину, и истина сделает тебя свободным. А высшая свобода – свобода от греха. И вообще, блаженны кроткие, ибо они наследуют землю.

– А разве есть больший грех, чем равнодушие? – тут же уцепился за слово Скипидарыч. – От терпимости до попустительства один шаг. А то ведь эдак смирение страстей, бесстрастие, а от него и до бездушия недалеко, едрень фень. Вот и думай: либо признать мир и стать частью зла, либо бороться с ним, помогая другим не принявшим зла выжить. Ты помнишь в Библии гравюру «Христос, изгоняющий торговцев из храма?» Вот то-то. Он там грозный, с бичом в руке, громящий лотки торгашей. А ты говоришь смирение. Да сам Христос не мирился. «Не мир, но меч принес я вам» – его же слова. К черту все смирение! Не время для него.

– Все, хватит, заткнись! – вскричал Деснин.

Все эти странные речи Скипидарыча, казалось, еще более раздирали Дыру. Тот словно знал это и сознательно уничтожал последние крохи христианского смирения, которое внушил Деснину Никодим. Это становилось невыносимо.

– Все-то ты врешь, – в последний раз попытался защититься Деснин, – ведь этот мир создал Бог и назвал лучшим из миров. Бог не мог сотворить что-то плохое. А у тебя все ад какой-то на земле получается.

– Он сотворил Эдемский сад, и там были все животные и растения, – тут же нашелся Скипидарыч. – А вот сатана, как обезьяна Бога, лишь все скопировал, чтобы создать свой мир. Но подделки оказались хуже оригинала, к тому же они стали смертными. Чтобы отсеять брак пришлось запустить естественный отбор. Сатане для полной картины, вернее пародии, не хватало лишь одного – человека. Но через Еву он и его заполучил, правда в испорченном виде. Вот с тех пор мы и пытаемся избавиться от сатанинского дефекта. А в Библии прям так и сказано: Миром правит сатана. Значит, чтобы добиться благ сего мира – богатства, власти и славы – нужно подчиниться сатане, то есть, как говориться, продать душу дьяволу. Поэтому Христос и говорил: Не любите мир и то, что в мире. Если кто-нибудь любит мир, то в нем нет любви к Отцу. А ты мне: лучший из миров. Все туфта, фальшивка дьявола. И перед всем этим смирение? Ну уж нет!

Тут Деснин не выдержал, хотел вскочить, повалить Скипидарыча и шмякнуть того посильнее головой об пол за те мучения, что доставлял он своими невыносимыми речами. Однако сдержал порыв, вцепился обеими руками в матрас и пролежал так некоторое время. Затем с раздражением спросил:

– И чего ты ко мне привязался? А! Твою мать!

– Ты человек хороший. Другой убьет и не заметит, и ничего не изменится в его жизни, даже не задумается, что потом будет, ведь небесный рай, рай со Христом, никому не нужен. Все хотят еще здесь урвать, всем золотого тельца подавай, едрень фень. Думают: зачем быть хорошим, когда кругом все так плохо? Когда кругом убийцы, воры, богохульники, мафиози всякие. Нет. Единственный способ выжить в таком мире – стать плохим. Иначе он тебя сожрет. По нынешним временам быть хорошим западло…

– Опять ты?!

– А что я? Я только болтать и могу, а ты – пассионарий! – тут же ответил Скипидарыч.

– А по морде?

– Да нет, это очень хорошее слово. Это значит, что в тебе куча энергии, жизненной силы. Вопрос куда ты ее направишь. Понимаешь, и один в поле воин, если Христос с ним. Сказано: «Если Бог за нас, кто против нас?»

С этими словами Скипидарыч демонстративно повернулся к спинке дивана, как бы давая гостю возможность поразмыслить.

Деснин вновь вспомнил все события, произошедшие с ним с момента освобождения. Картина и вправду вырисовывалась почти по Скипидарычу. Не то чтобы ад, но…

«Если даже Никодим не смог пережить все это, повлиять, то может быть Скипидарыч прав, и все эти нормы, о которых говорил Христос, теперь не действуют? – думал Деснин. Скипидарыч представлялся ему какой-то исковерканной копией Никодима. Но несмотря на противоположность их проповедей, где-то в главном они сходились. – Да, Никодим убит, но… Уйти, уехать, к Юльке. И все забыть, на все закрыть глаза. И ведь никто не осудит, никто… Никто, кроме меня самого».

В ту ночь Деснин принял решение.