Ампутация души

Глава II. УДАЧНОЕ НАЧАЛО

На следующий день Деснин трезвонил в дверь Юлькиной квартиры.

– Кого там черти носят в такую рань? – послышался из-за двери недовольный голос подруги.

– А ты открой – увидишь, – отозвался гость. – Да и обед, вообще-то, уже скоро.

Щелкнул замок. На пороге показалась заспанная Юлька. Деснин слегка обомлел. Он как-то забыл, что девушкам свойственно превращаться в женщин. А перед ним стояла не восемнадцатилетняя телка, которую он когда-то подцепил, скрываясь в Смирново, а женщина в полном соку.

– Я это, не помешал? – засуетился Деснин. – В смысле у тебя кто-то есть?.. В смысле сейчас… В смы… А-а! – махнул он рукой.

– Сейчас – нет, – Юльке было приятно это смятение. – Заходи. Я после смены как раз.

Едва переступив порог, Деснин вынул из-за спины руку и как бы невзначай сунул Юльке розу. Цветок произвел особое впечатление. Юлька смотрела на него как на что-то сверхъестественное. Затем осторожно взяла двумя пальцами и вдруг заплакала. Такой реакции Деснин никак не ожидал. «Мало, наверное, – думал он, – надо было еще взять. Не годится совет цветочницы, мол, лучше часто по одной розе, чем дюжину в год».

– Мне никогда не дарили цветов! – всхлипнула Юлька.

– И мне, тьфу, в смысле и я не это… Ну чего ты ревешь? Я тебе еще куплю, – попытался было Деснин успокоить подругу.

– Правда? – всхлипнула Юлька и разревелась еще пуще.

«Похоже, я от баб совсем отвык, – думал Деснин, переминаясь на пороге, пока Юлька наливала воды в вазу и бережно ставила в нее розу. Деснин даже успел поймать себя на мысли, что ревнует к этому цветку. Юлька, словно почуяв это, улыбнулась:

– Ну, чего встал-то как неродной? Иди вон прямо в ванную. Помойся сначала, да переоденься. У меня ж и шмотки твои остались. А то, чай, всех вшей да блох с зоны-то припер. Ты на себя хоть в зеркало глянь – на кого похож.

Деснин последовал совету и, посмотревшись в зеркало, пришел к выводу, что видок у него, действительно, не самый лучший.

– Н-да, – произнес он, поглаживая еще не успевшие отрасти волосы. – Недаром, вчера поезд ждал в Москве – зашел в новый храм, громадина страшная, и слышу сзади одна бабка другой базарит: «Ты за этим приглядывай – как бы чего не спер». А потом поп вышел и вылупился на меня так подозрительно. Я думаю: «Чего это ты на меня, батюшка, так косишься? Али я рожей не вышел?» Видать не вышел. А сами все говорят, что не о плоти, а о душе заботиться надо. Врут, получается? А один не врал – принял меня, каким я был. За то ему и поверил.

– Ты опять, что ли, про своего попа? – прокричала с кухни Юлька. – Достал уже с ним.

– Да ты пойми, Юль! Это такой человек. Есть в нем, – Деснин запнулся, стаскивая футболку, – что-то такое… Словами и не скажешь. Вот приезжали к нам на зону какие-то… баптисты, что ли. Ну, навроде попов, только без рясы. Говорят хорошо. И Библии бесплатно раздают. Но все равно не хватает чего-то. А вот у него это самое «чего-то» есть.

– Угу, из-за этого «чего-то» ты и сел, – оборвала его Юлька.

– Да ладно тебе. Как сел, так и вышел. Не об том речь. Я про то сказать хочу, что в нашей, русской церкви на меня вона как косились, стоило зайти, а эти самые баптисты сами по зонам ездят, не брезгуют. Просто человеком себя чувствовать начинаешь.

– Ну, все, хватит, – не выдержала Юлька. – Что-то ты больно говорливый стал. Раньше вон слова не вытянешь. А теперь… В письмах писал только про своего Бога, теперь приехал – снова про него. Крыша в пути называется. Иди лучше мойся. Я пока приготовлю все.

Впервые за столько лет Деснин оказался в теплой ванной. Он разомлел, раскинул руки и так лежал минут двадцать, просто балдея от свободы. Затем пустил душ и принялся нещадно драить свое тело мочалкой, словно стирая с себя всю накипь, все темное, прошлое. Казалось, пенистый поток уносил все это прочь, в канализацию, навсегда.

Пока Деснин мылся, с собрания партактива вернулась Анна Петровна – Юлькина мать, которую гость, выходя из ванной, чуть не сбил с ног дверью.

– Здрасьте, – только и нашелся он что сказать и вновь закрылся. Стоя за дверью, он лихорадочно соображал, что это за тетка и лишь с трудом опознал в ней «тещу» – настолько та поизносилась за последние годы. В свое время она, как передовик производства, была даже депутатом облсовета и всегда занимала активную жизненную позицию. Всю жизнь копила на отдельную квартиру, но в 91-ом грохнула инфляция и все вклады обесценились. Пережить такое Анне Петровне помогло лишь то, что в последний год своего существования советская власть все же сподобилась выделить ей двушку. Но затем уже другое государство накололо всю страну с ваучерами, а в результате дефолта 98-ого года отобрало последние копейки. Муж Анны Петровны спился с горя, а сама она подалась в революционеры, даже вступила в одну оппозиционную партию.

Теща также не сразу признала Деснина.

– Юль, он чего – сбежал? – наконец услышал Деснин настороженный вопрос из-за двери.

– Да нет – выгнали. Говорят: на хрена ты нам здесь не нужен, – отозвался он сам шутливым тоном, а затем уже серьезно добавил. – Да не боитесь вы – досрочно меня выпустили. Не верите – справку показать могу.

– А, ну тогда, Юль, трусы ему принеси, что ли. Чего же ему, голым скакать? – успокоилась Анна Петровна.

Спустя полчаса Деснин и хозяйки уже сидели за накрытым столом и отмечали встречу.

– Ну слава богу, – проговорила Юлька, когда Деснин ловко опрокинул первую стопку. – А я-то уж думала, что ты и вовсе порченый стал – и не пьешь даже.

– Раз в семь лет можно, – усмехнулся Деснин в ответ. – Может у меня, как ты говоришь, и крыша в пути – но не до такой же степени. Чего я тебе – монах что ли? И вообще, к тем, кто совсем не пьет, следует относиться с подозрительностью. Вот Аббат, помню, совсем не пил… К чему это я его помянул? А, ладно. Ну а я теперь выпиваю, но не нажираюсь. А так, пару капель, не грех иногда и выпить для того же аппетита. Хм, складно получилось.

Выпив и наевшись до отвала домашней пищи, Деснин слегка разомлел. Юлька включила телевизор. Как раз передавали новости. Чем дольше Анна Петровна смотрела, тем больше раздражалась, наконец не выдержала:

– Юля, выключи ты это средство массовой дезинформации – все врут.

– Зато как врут! – проговорила Юлька с чувством восхищения, присущим заядлому театралу.

– Да, – согласилась Анна Петровна, – раньше врали застенчивее. А ты, Николай, хоть в курсе, что у нас творится? А то пока ты, так сказать, отсутствовал, здесь многое переменилось.

– Ну, когда рассказывали, или по ящику смотрел – не верил многому, думал – врут.

– Ну по ящику-то точно врут. Все еще хуже. Идет целенаправленно оболванивание народа. Эти сволочи…

– Мам, ну не надо нам твоей политинформации, – оборвала Анну Петровну Юлька. – Не до этого.

– Это вам сейчас не до этого, а потом поздно будет: всю страну на корню продадут. Но ничего, вот мы им на выборах покажем! Ладно, отдыхайте, – с этими словами Анна Петровна ушла в свою комнату.

– А ведь я тебя ждала, – то ли гордясь этим, то ли оправдываясь, произнесла Юлька, когда они, наконец, остались наедине.

– Ждала-ждала, да не дождалась, что ль? – усмехнулся Деснин. – Да ладно – бывает. Все-таки семь лет… И сколько раз не дождалась?

– Да так, сколько-то, – неохотно произнесла Юлька куда-то в сторону. – Да какие тут мужики – пьянь одна, ничего не могут.

Деснин подсел к ней поближе и, сделав загадочное лицо, почти на самое ухо прошептал:

– Между прочим, уж я-то тебе точно не изменял. И знаешь почему?

– Почему? – тоже прошептала Юлька, готовясь услышать нечто романтичное.

– Да потому что на зоне баб нету! – загоготал Деснин.

– Гад, ты, Деснин, – обиделась Юлька, отталкивая того от себя.

– Да ладно тебе, Юль. Ты чего – шуток не понимаешь? – проворковал Деснин, насильно привлекая подругу к себе.

– Это ж прелюбодеяние, грех, по-твоему, – вяло сопротивлялась Юлька.

– Не, это только аванец. А потом, может, я на тебе женюсь.

– На мне? – совсем растерялась Юлька.

– А почему бы и нет. Новую жизнь надо с чего-то начинать.

– Ну ты даешь. И цветы, и замуж, и…

Больше Юлька не сопротивлялась вовсе.

На рассвете, едва открыв глаза, Деснин, словно ужаленный, вскочил с постели. Ему потребовалась целая минута, чтобы понять, что все это действительно не сон. Семь лет не лежать на нормальной кровати, семь лет не спать с бабой, семь лет ни есть, ни пить по-человечески. И вот оно теперь – все есть. И запах, запах женского тела вперемежку с духами. «А много ли человеку надо?» – подумал он, вновь залезая в теплую постель к Юльке.

Первый сон на воле четко врезался в память. Он еще просто мальчик Коля. Старшие пацаны решили проучить его за какой-то проступок, а заодно заставить зареветь, ведь за все время пребывания в детдоме он не проронил ни единой слезы. Поймали его собачонку, привязали к столбу и нещадно били ногами, тыкали палками. Сначала Белка старалась увернуться, визжала и дергалась от каждого удара. Но потом, обессилев, легла на землю, вытянув морду вперед. Она смотрела на Деснина и умоляла взглядом: «Спаси!». Из глаз ее катились слезы. «Ну реви же, реви! – кричал Дюсик, заводила компашки, размазывая собственные слезы по щекам, ему самому было жалко собаку. – Реви!!!» Но Деснин лишь в очередной раз попытался вырваться из цепких рук пацанов. Не просил, не умолял и не ревел, хоть и было ему неимоверно жалко Белку…

На этом месте Деснин проснулся. Что-то холодное скользнуло подмышку. Он протянул руку – это был крестик.

С утра Юлька, собираясь на работу, старательно красилась у старенького трюмо. Материной пенсии едва хватало на оплату квартиры и Юлька сводила концы с концами только потому, что работала продавщицей, а стало быть на продукты тратиться не приходилось.

– Коля, Коля, Николай! Сиди дома, не гуляй, – подмигнула она Деснину, заметив, что тот проснулся. – Хотя мне сегодня до ночи сидеть придется – за сменщицу. Так что подходи после обеда в павильон, посидим. Он тут, на Ленина, не проскочишь. Ну я побежала.

Вскоре по своим партийным делам ушла и Анна Петровна. Деснин остался в квартире один. Для начала он плотно позавтракал. Затем, часа три лежа на диване, он тупо наслаждался одиночеством, которого не испытывал более семи лет. Потом попялился в телевизор, послушал плеер, принял душ: ему хотелось всего сразу. Попутно Деснин устранял мелкие поломки, которые часто встречаются в доме, где давно отсутствовал мужчина: починил капающий кран, хрипящую колонку, подвернул стеклянную дверку серванта. На полке его внимание привлек ваучер Анны Петровны, который стоял в специальной рамочке за подписью: «Осколок Великой Страны». Деснин повертел ваучер в руках (псевдодележ социалистической собственности прошел как-то мимо его), но какого-то особого трепета по отношению к «осколку» не ощутил. А вот бесплатно распространявшаяся баптистскими миссионерами брошюра «Триумф Распятого», которую Деснин откопал среди небогатой библиотеки, его заинтересовала. Но дочитать не вышло – в дверь раздался звонок. На пороге стоял оборванец лет десяти с большой матерчатой котомкой.

– Поможите, Христа ради, чем можете! – затянул он привычную песню.

– Денег не дам, – сразу предупредил Деснин. – Все равно старшие пропьют.

– Денег не надо. Поесть что-нибудь. Кушать хочется, – тоскливо протянул попрошайка. Деснин, очевидно, припомнив себя в детстве, скрипнул зубами и кивнул: «Заходи». Побирушка был явно удивлен что его приглашают в дом, но все же вошел. «На кухню» – кивнул Деснин и поставил разогревать щи.

– Давно не ел-то? – спросил он через несколько минут, наблюдая как побирашка наворачивает.

– Суп – давно, – отозвался оборванец. – Я все хлебушек, да остатки там всякие.

Под второе пацан и вовсе разговорился:

– Я сначала от мамки с папкой сбежал – объедали, да все пропивали. Потом меня поймали и в детдом. Там меня усыновил дядя Сосо. Он хороший, кормил. Только попа болела.

– Порол что ли? – спросил Деснин.

– Нет, другое.

– А что же… Ах да… Господи! Вот сука!

От сытости пацан разомлел и совсем потерял бдительность, но заметив бурную реакцию Деснина спохватился

– Вы ведь меня не сдадите в детдом? И как дядя Сосо не будете? Тогда я пойду.

И побирашка ловко прошмыгнул ко входной двери.

– Вот уроды! – закрывая дверь вслух досадовал Деснин на всяких педофилов. – И откуда такие взялись – раньше ж не было?

Он вышел на балкон, покурил, хотел вновь поваляться на диване и почитать, но наслаждаться одиночеством больше не получалось, и Деснин решил прогуляться до Юльки.

Глава III. НЕ ВСЕ ТАК ГЛАДКО

На центральной площади, по которой проходил Деснин, наблюдалось скопление народа. Посмотреть было на что. Посреди площади на веревке, привязанной к протянутой к небу руке чугунного Ленина, висел человек. На груди его навроде таблички поблескивал квадрат зеркала. Это был местный алкоголик неопределенного возраста и неопределенных занятий, известный в народе как Вася Быдлов. Вообще-то его фамилия была Бызлов, но в народе ее переосмыслили, и было за что. В предвыборную страду – пору для всякого ранга аферистов – Вася становился электоратом: вешал на шею табличку с надписью: «Поставлю подпись за любого. Паспорт при себе, цена – умеренная» и бродил так по особо оживленным улицам. Ну а в остальное время зарабатывал себе на водку тем, что ходил за бутылку на все митинги, стачки, пикеты и прочие проявления народного, а также псевдонародного возмущения подряд и без разбора; таскал плакаты, какие дадут, и орал то, что скажут: в общем, создавал кворум.

– Ишь, даже мертвый – и то митингует, – бросил кто-то из толпы, разглядывавшей покачивающийся на ветру труп.

– Да, допился мужик. Я его трезвым уж полгода не видела.

– Но хоть бы удавился поскромнее, а то что это – на глазах у всех. Артист, блин.

– А ведь не глупый мужик-то был. Едкий, правда.

– Вот сам себя и съел. А в зеркале, зеркале, вишь, мы стоим.

– Я ж говорю: митингует все. Типа: я – это вы.

– Да ладно. Хрен его знает, что ему спьяну в голову взбрело.

Тут кому-то показалось, будто покойник дернул ногой. «Живой!» – пронеслось по толпе, но никто не двинулся с места, продолжая глазеть на небывалое зрелище. Лишь Деснин рванулся вперед, растолкал зевак и вскочил на бордюр перед памятником. Дотянулся он лишь до колен, неловко ухватил висельника за ноги и попытался приподнять.

– Отставить! – послышался приказ.

Деснин обернулся. К памятнику подбегал ментовской капитан.

– Да он вроде жив! – не отпуская ног прокричал Деснин.

– Какой там жив, – возразил кто-то из очевидцев. – С самого постамента прыгнул. Тут всю шею вмиг сломаешь.

– Отпусти, – приказал капитан, – и отойди. Щас специалисты подъедут и разберутся. Ты сам-то вообще кто такой?

Вместо ответа Деснин спрыгнул с постамента и потянулся рукой в карман, где нащупал справку об освобождении. «А ведь заберут до выяснения, – неслись в голове мысли, – Кто его знает, что у ментов на уме. Такое дело замять не просто. Мне же предъявят, что я этого мужика додавил – и я крайний. К тому же на учет не встал, не отметился, а сутки уже прошли. Плакало мое УДО.» Но тут раздался вой сирен. Милиция, скорая и пожарные подъехали почти одновременно. Толпу попросили разойтись. Деснин также предпочел побыстрее ретироваться с площади.

– А ты постой, – окликнул его капитан.

Деснин притормозил было, но тут заметил, что к остановке через дорогу от площади подъезжает троллейбус. «Не хочу я больше в камеру, гражданин начальник», – буркнул он себе под нос, рванул через дорогу и заскочил в уже закрывавшуюся дверь. Подойдя к окну, Деснин наблюдал как капитан машет руками и матерится, безуспешно пытаясь перейти оживленную улицу.

Проехав пару остановок, Деснин на всякий случай пересел на троллейбус другого маршрута. Этот был забит под завязку, так что затеряться не представляло сложности. В центре задней площадки стояла большая дорожная сумка. Граждане спотыкались об нее и громко выражали свое неудовольствие. Заметив это, кондукторша бросила мимоходом: «Поставьте сумку к окну!» Хозяин, однако, не объявился, и сумка осталась на месте. Снова оказавшись на задней площадке, кондукторша повторила свое требование. И снова никакой реакции.

Тут кто-то, зевая, выдвинул глубокомысленное предположение: «Бомба, наверное». Близстоящие граждане начали с опаской поглядывать на подозрительную сумку. С трудом продравшись сквозь толпу на заднюю площадку, кондукторша потребовала у владельца сумки откликнуться. В ответ – молчание.

«Точно бомба!» – распространился слушок среди пассажиров. Как ни странно, никакой паники не наблюдалось и к выходу никто не стремился. Напротив, народ желал разглядеть «бомбу» поближе.

«Дайте и другим посмотреть…» – слышалось в толпе. «У меня за проезд уплочено. Если бомба, то кто возместит?» – волновалась какая-то бабка. «Что за безобразие? Каждый день бомбы. Я опаздываю!» – возмущался еще кто-то.

На ближайшей остановке входящих с каким-то странным восторгом предупреждали: «У нас тут бомба!» «В самом деле?» – удивлялись те, но заходили, ведь следующий троллейбус еще не известно когда подойдет.

Тем временем смельчаки легонько попиновали злополучную сумку, а кто-то наклонился и решил ее вскрыть. Хозяин этого не выдержал и наконец объявился. Им, вернее ей, оказалась девушка с лицом, в котором при желании можно было разглядеть черты «кавказской национальности». «Шахидка!» – понесся новый слух. Публика оживилась. Почти все горели желанием разглядеть «чеченскую террористку» в натуре. Девушке на чистом русском языке пришлось доказывать, что она вовсе не шахидка и никаких кавказцев у нее в роду никогда не было.

Тем временем с передней площадки продрался милиционер, оказавшийся в троллейбусе. «Что в сумке?» – сходу начал он допрос. «Вещи мои», – невозмутимо ответила девушка. «А почему стоит не на месте?» «Потому что тяжелая, да и выходить мне скоро», – просто объяснила хозяйка. Публика явно была разочарована подобной развязкой. Теракта не получилось.

Едва появился милиционер, Деснину стало не по себе. Он вышел на ближайшей остановке и, немного попетляв по улицам, забрел в центральный городской парк.

Раньше здесь стояли аккуратно подстриженные деревья и кусты, были разбиты многочисленные клумбы, установлены обихоженные лавочки. Теперь же царило запустение: деревья росли кое-как, цветники заполонила трава. Возле одной из уцелевших лавочек валялись пивные полторашки, окурки и даже использованные презервативы – чувствовалось, что молодежь после дискотеки оттянулась по полной программе. На другой лавочке храпел алкаш, а больше и присесть было негде. Посреди парка белел пустой постамент. Надпись: «В. И. Ленин» была замазана, а поверх намалевано красной краской: «Ушел в отпуск». Деснин брел по парку словно в дурном сне. Попрошайка, висельник и менты напрочь испортили все настроение. Так, в задумчивости, он перешел по мостику через небольшую грязную речушку, одолел пыльные переулки частного сектора и, наконец, вышел на одну из центральных улиц.

Юлькин павильон с крупной цветастой вывеской трудно было не заметить. Однако войти внутрь Деснину удалось не сразу. Открыв дверь, он напоролся на небольшую очередь. Собственно, большой она и не могла быть, так как в пространство между витринами втискивалось от силы человек семь. Очередь образовалась из-за заминки перед кассой, причиной которой являлся старичок, довольно помятый, но явно не бомж, а просто пенсионер, ветеран – на груди приколото несколько планок. Его внимание привлек очень аппетитного вида кусок вакуумно упакованной ветчины на витрине. На куске был ценник – шестьдесят семь рублей.

– Взвесьте мне, пожалуйста, ветчины грамм триста, – произнес пенсионер, прикинув в голове сумму, которую может себе позволить.

– Кусок продается целиком, – отрезала Юлька в забавном малиновом фартуке.

– Мне не надо весь, – не понял пенсионер, – мне грамм триста, чтобы рублей на двадцать вышло…

– Мужчина! – в голосе Юльки почувствовалось раздражение. – Во всем куске триста писят грамм, и стоит он шисят семь рублей!

В очереди начался возмущенный ропот: все торопятся, всем некогда.

– У меня праздник сегодня – пенсия, – робко, словно извиняясь произнес ветеран, обращаясь к присутствующим. – Мне целый килограмм не надо. Мне рублей на двадцать, только вкус вспомнить…

– Не буду я резать на двадцать рублей! Кусок в упаковке и продается целиком! – пыталась внушить Юлька. – А килограмм стоит сто восемьдесят.

Затем она добавила в сторону, явно на публику: «И чего вот с такими делать?»

Возмущение в очереди росло, пенсионер это чувствовал.

– Тогда… тогда, – робко сказал он, – дайте мне буханку хлеба и килограмм лапши…

И как-то сразу ропот в очереди стих. В наступившей тишине пенсионер взял свою лапшу с хлебом и стал протискиваться к выходу. Деснин вышел следом и наблюдал, как ветеран понуро побрел прочь со своей жалкой авоськой.

– Слышь, дед, – окликнул его Деснин. – Ты это, постой здесь. Вот те сигарета, покури пока. Не уходи, понял?

Он скрылся в павильоне, и спустя пару минут вручил старику заветную ветчину.

Когда народ в павильоне рассосался, Юлька поинтересовалась у Деснина куда тот подевал копченость.

– Всех не накормишь, – усмехнулась она, услышав ответ. – Я такое каждый день наблюдаю, но если каждому ветчину дарить, недолго и без работы остаться. Полстраны уже лет десять никакой ветчины не пробовали, и что?

– Ну вот, Юль, и ты тоже злая какая-то стала, – вяло пробурчал Деснин.

– А как же мне быть доброй, когда кругом все так дорого?

– Так и зачем же все это, – Деснин обвел взглядом прилавки. – Нехилый ассортимент.

– Хм, – усмехнулась Юлька. – Мнимое изобилие-то и недоступное. Как раньше брали только водку да хлеб, так и сейчас берут. А все остальное – так, в двух-трех экземплярах стоит на полке для приличия. Особенно колбасу никто не ест – отрава, а не колбаса, в рот не вломишь. Раньше всего пару сортов было, но оба качественные и недорогие. Сейчас их до черта, но один хуже другого. Хороших тех же пара осталась, но стоят втридорога. Да и цены все растут и растут – ценники вон через день переписываю. А по ящику орут: мы вам колбасу дали, жрите. Сами жрите. Вот яйца, крупы, макароны да песок с солью – весь товарооборот. А все остальное изобилие можно выкинуть. Все остальное не на что народу покупать, да и незачем. Как мать не скажет: «Родину на колбасу променяли. Да только колбаса фальшивая, имитация. И водка фальшивая. Да и свобода с этой демократией – тоже фальшивые. Даже президент с депутатами». Ой, чего говорить, – махнула Юлька рукой. – Ты вон в подсобку проходи. Мне тут экспедитор один бутылку презентовал за заказы. Щас раздавим.

За разговорами да за постоянными отлучками Юльки для обслуживания покупателей бутылку растянули надолго. На дворе смеркалось и в павильон зачастил другой контингент клиентов, которым нужна была лишь водка, пиво, да что-нибудь на закусь. Заходили и малолетки, требовали портвейна или хотя бы коктейль, но Юлька выпроводила их ни с чем. И весьма кстати, так как в павильон пожаловал ментовской капитан, тот самый, что накануне пытался задержать Деснина. Здоровенный бугай с простодушным от рождения лицом, но злой от работы ухмылкой.

– Бухаете? – сходу спросил мент Юльку.

– А ты почем знаешь?

– Работа такая. Ну чего, наливай, что ли.

Хряпнув грамм сто и слегка поморщившись, мент пригляделся к Деснину, который как на грех выходил в тот момент из подсобки покурить.

– Опа! На ловца и зверь бежит.

Деваться Деснину было некуда, и он приготовился к самому худшему.

– Ты чего натворил? – уставилась на него Юлька.

– Да ничего, – буркнул Деснин в ответ. – Мужика из петли вынуть хотел.

– Ага, а потом скрылся. Ты его знал? – тут же начал допрос капитан.

– Да откуда. Я неместный вообще.

– А я вот и вижу. Документы при себе есть какие?

Деснин молча протянул справку.

– У-у, сто пятая. Ясненько.

– Андреич! – выскочила из-за прилавка Юлька и ухватила мента за рукав. – Ты чего удумал? Он же ничего не сделал.

– Не сделал, так сделает, – одернул руку мент. – У меня на это нюх.

– Да завязал он. Это… это жених мой.

– Ха! – усмехнулся капитан. – По переписке что ли? Ну прям «Калина красная». Да только то кино, а я в кино не верю. Не боишься с уголовником-то? Он у тебя еще и хату с магазином выставит. К нам побежишь, да поздно будет. А с тобой, – обратился он к Деснину, – мы еще разберемся. Одно нарушение уже есть – не отметился.

– Да я как раз шел, – соврал Деснин.

– Вижу я, как шел. Еще одно нарушение, и как УДО получил, так и обломишься, знаем мы вас. Это, Юль, у меня там в машине еще трое пацанов. Дежурство долгое…

Юлька без лишних слов выставила водку на прилавок.

– Ну и на закусь чего-нибудь заверни, – потребовал мент и ушел не расплатившись.

– Это что, крыша? – спросил Деснин.

– Да так, – махнула рукой Юлька. – У хозяина еще на рынке точка – менты докопаться могут до всякой ерунды. В общем, дороже выйдет, так что в водке велено не отказывать. Но они не особо наглеют: только по выходным заходят.

– Понятно. Ментовской беспредел. Если этот урод на меня зуб имеет… Вот влип, а, – расстроился Деснин. – Только откинулся – опять нары светят. Они ж с этим мужиком на памятнике дело просто так не замнут, меня дернут еще. Не хочу я туда больше. Знаешь, Юль, лучше я отъеду ненадолго, от греха подальше. Да и надо мне…

– Куда?! В Москву? Опять к этим своим корешам, уркам недобитым?

– Да нет. Сказал же – завязал я. Значит: завязал. И смирился.

– Ага, – пробормотала Юлька под нос, – Ничего себе смирение – не успел на волю выйти – уже глаз подбитый, да вон от ментов бегаешь… А-а, – Юлька повысила тон, – ты к своему попу, да? Черт бы его побрал! Ты ж ведь из-за него сел, сам сел. И чего он тебе только наговорил? Чем мозги до такой степени запудрил?! Чем…

– Юля! – в глазах Деснина мелькнула злость.

– Чего: Юля, Юля. Я уж двадцать пять лет Юля! – Юлька демонстративно отвернулась.

– Юль, – Деснин положил руку на плечо подруги, – надо мне съездить. Понимаешь – надо. Полагается так. Благословение получить. На новую жизнь. Да еще договориться насчет венчания. По-божески теперь жить будем.

Но даже слово «венчание» не произвело впечатления.

– Не езди туда, Коля, не езди! – вцепилась Юлька в плечо Деснина.

– Да почему ж не ездить-то?

– Интуиция у меня. Не езди! А?

– Да какая, к черту интуиция? Чего там со мной случиться-то может?

– Случится… Не езди, Коль. Зачем тебе?

– Слушай, отстань со своей дурацкой интуицией, – раздраженно произнес Деснин, отрывая от себя Юлькины руки. – Сказал съезжу – значит съезжу. Хм! «Интуиция», тоже мне!.. Ну ладно, Юль, – смягчился он, – Ну не реви ты. Я туда и обратно, ладно?