Хорёк

Так что не зарекайтесь, любой может оказаться в таком положении, и вы тоже, и уже вас тогда будут опрашивать – а чем урка отличается от обычного человека? Чем-чем: тем, что провёл некоторое время в условиях, мало приспособленных для нормальной жизни, как это случилось со мною тогда. Жизнь, скажу честно, была там собачья, за исключением жизни некоторых, внедрившихся уже в криминальную среду и ставших профессионалами. Но на меня, разумеется, их привилегии не распространялись: начинающий только свою карьеру мелкий карманник не мог рассчитывать там на что-то особое. А вначале я вообще был «чёртом»: ну, замызганным таким побирушкой, поди-подай-принеси. Работа в зоне имелась, часть лагерников валила лес, а другие этот лес уже в зоне обрабатывали, делали из него всё что можно. Сами понимаете: какой из меня лесоруб, я был пристроен в одном из столярных цехов, убирал мусор и занимался прочей ерундой. Не самая пыльная работа, но и не самая хлебная – мягко говоря – так что разжиреть там было невозможно. Мать же за полтора года лишь два раза слала мне посылки: куда ей с её тощей зарплатой было снабжать меня разносолами! Да и то: большую часть тут же отбирали, сначала менты, а после блатные, так что жизнь у меня была совсем не сахар.

Ну, распорядок дня вы, наверно, знаете: ранний подъём, ранний отбой, ходьба строем, чуть что не так – штрафы и наказания. Я ещё удачно прописался: а устроившие мне опрос гопники долго ещё смеялись над моим прозвищем, которое я выбрал сам себе и с которым сжился и сроднился. Тоже мне нашлись звероводы – «Хорёк» им не понравился! Но потом я показал себя в деле: незаметно вытащенный у одного из сидельцев платок убедил их в высокой воровской квалификации: платок я тут же, разумеется, вернул, а в качестве поощрения мне тут же один из умельцев нарисовал на плече мадонну с младенцем: знак причастности к общему делу и судьбе.

Ну, разумеется я рассказал о своих способностях, проявившихся так рано и независимо от воли и желания. Наследственность ведь никуда не спрячешь и не денешь, что было вложено – то и получится! История про исчезнувшего родителя, от которого до меня дошло только имя – Сергей – вызвала сочувствие, так что больше ко мне никто не приставал, и место в бараке мне досталось пусть и не самое удобное, но и не там, куда сплавляют самых последних отщепенцев и неудачников.

А с Макаром – смотрящим по зоне – я даже наладил отношения. Он был намного старше и как раз мне в отцы годился, так что моя история произвела на него впечатление. Ну, про растворившегося на просторах родителя. Потом он однажды проболтался, что сам был таким же: семьи же, как у правильного вора, у него никогда и не было, во всяком случае он явно хотел стать вором в законе и делал всё нужное для этого. Так что вторая половина срока прошла легко: меня уже никто не трогал, и на работу тоже особо не гоняли, так, если хотел, то шёл сам, и я по-тихому продолжал оттачивать своё уже немаленькое мастерство.

Ну вы ж понимаете: любая ручная профессия требует повторения и тренировки, особенно такая тонкая и деликатная. Вытащить незаметно кошелёк из кармана, распотрошить закрытую наглухо сумку, срезать затейливо болтающиеся украшения и унести поспешно ноги, чтобы тебя не вычислили и не поймали: за всем этим стоит большая серьёзная работа. Это ведь не кистенём на большой дороге махать: там просто доказываешь человеку, что ему станет плохо, если не отдаст он ценные предметы, только ведь человек тебя запомнит и настучит, и если числится за тобой большая цепь подобных подвигов – уже описанных и занесённых в ментовские скрижали: то ведь рано или поздно поймают тебя и вломят на полную катушку, заставив надолго позабыть вольную шальную житуху!

Не, от таких умельцев я старался держаться подальше: всё равно научить они ничему не могут, а свяжешься с ними: потом и не развяжешься. А вот опытный матёрый карманник: совсем другое дело. В моём бараке имелся как раз один такой, и после прописки – когда у меня появилось время – я постарался наладить с ним контакт.

Мужик он был довольно пожилой и хорошо поживший: ему уже стукнуло пятьдесят, отбывал же он всего лишь второй или третий срок, выписанный за мелкое дельце, высосанное почти из пальца. Подделка документов и ещё какая-то шелупонь, просто по-другому его взять не смогли. Вот это был профессионал! Он не слишком-то делился секретами и опытом с посторонними, но однажды, я слышал, смог при шмоне выйти сухим из воды. Ну, играли в бараке в карты, что, сами понимаете, строжайше запрещено, и кто-то стукнул об этом, так вот: хоть карты и не покидали комнаты, но оперы их так и не нашли. Просто тот мужик в начале шмона засунул колоду кому-то из оперов в карман, а потом – в конце – так же незаметно достал, оставив их в дураках. За ним числились и другие подвиги: он удачно совмещал щипачество с шулерскими делами, и работал в поездах, особенно на юге. Обчистить какого-нибудь отпускника, мирно расслабившегося в предвкушении тёплого моря, наколоть любителя азартных игр, не подозревающего о такой близкой опасности, проверить содержимое дорогих сумок и чемоданов: это была его основная работа и профессия, с которой, я не сомневаюсь, он справлялся легко и непринуждённо.

Ну, он был ещё и красив, и бабы на него тоже вешались, совершенно не понимая, что интересны ему не они, а содержимое их сумок и кошельков, с которым они расставались и добровольно, и вынужденно. Хотя, как я понял, ни одна из них на него так и не настучала: вот такой он был дамский любимец!

Что же касается моих с ним отношений: то кое-чему он всё-таки научил. Не хотел он, правда, делиться секретами, но когда однажды меня допустили к игре в карты, то он выдал пару тайн. Я ведь в этих вещах почти не разбирался – ну карты и карты, обычная игра! – но при определённой ловкости рук и без особого практически мошенничества можно их тоже поставить себе на службу.

А надо просто коготками определённые зарубки делать: на рубашке и по краю. Выбрав в начале игры несколько ключевых карт, можно их так обозначить, что ты постоянно будешь видеть их, имея же такое преимущество сделать лоха: дело техники.

Так что играть в карты я с ним больше не садился, тем более что срок уже заканчивался, и нарываться на неприятности не хотелось. Да, до карцера у меня, кстати, за полтора года дело ни разу не дошло – я ведь был послушным зеком. А уж когда подоспело время: вообще стал тише воды, ниже травы. И когда меня провожали на волю: простились по-доброму, несмотря на то, что с блатными у меня тоже отношения были уже налажены.

То есть я сам уже стал своим в этой среде – вы не думайте, такие наколки просто так не рисуют! – и обратиться в случае чего нашёл бы к кому. Хотя такие связи я решил поберечь на крайний случай, а для начала восстановить то, что уже имел. Хотя нет: сначала я сделал совсем другое: надо ж было рассчитаться за те подлянки, что мне устроили. То есть с соседями по квартире, явно перебравшими через край, и со школой, точнее со школьной директрисой, топившей меня на суде.

Ну, с директрисой получилось просто: она ездила на машине, на мерседесе, так вот я её «мерину» все шины пропорол и ещё пару зарубок гвоздём поставил. Разумеется, когда вокруг было тихо и спокойно, и никто не смог бы увидеть и опознать меня. То-то она должна была удивиться: но ко мне по данному поводу никто не приставал, так что список врагов и недоброжелателей у неё был, видимо, так велик, что меня даже потенциально не заподозрили.

С соседями же вышло по-другому: я обдумывал самые разнообразные планы мести, но потом подумал: если меня поймают, они мне жизни не дадут, а если я совершу что-то серьёзное, то ведь и снова посадят. С ними я обошёлся профилактическими беседами. Ну, то есть: поймал я, допустим, в коридоре Петрусь-старшую, и вежливо так ей объяснил, что никакого отношения к её пропавшим шмоткам и близко не имел, так же как и к случившимся здесь когда-то происшествиям, которые они полтора года назад списали на меня. Возможно, со стороны это выглядело странно и комично: мелкий такой карапет, настойчиво объяснявший крупной жирной тётке какие-то вещи, но полтора года отсидки не прошли даром: она уже меня побаивалась, так что в ответ она согласно кивнула и отползла в сторону.

Примерно так же прошли объяснения и с остальными: я просто довёл до них нужную информацию, и они её приняли. В конце концов я им в-основном втолковывал правду, а мелкие детали их не касались. Но уверенность и спокойствие стоили того, чтобы я простил и временно смирился: в конце концов здесь был мой дом, и гадить у себя было никак нельзя.

А потом я занялся работой. То есть, вы понимаете, я освободился без денег и без профессии, с таким жирным пятном в биографии, что надеяться на что-то серьёзное: это надо было хорошо пофантазировать. Кому нужны двадцатилетние урки с неоконченным средним образованием? Так что я сделал самое естественное, что можно было. Как-то вечерком я зашёл в тот же самый магазинчик, где трудился Николай Наумович. НН всё так же стоял за прилавком, но меня он в упор не видел, то есть: он сделал вид, что со мной не знаком и видит впервые.

Это был облом! Пришлось подождать, пока он закончит работу: когда магазин наконец закрылся и НН – в качестве заведующего – запирал дверь, я подошёл к нему и попросил объясниться. Однако на что я мог рассчитывать – мелкая сошка в его большой игре? Внимательно осмотревшись по сторонам, он просто сказал, что больше не нуждается в моих услугах, и посоветовал больше никогда не приставать. Типа, ты теперь вольный стрелок – сам по себе – вот и проваливай отсюда.

Пришлось мне утереться и уйти. В конце концов, он ничего мне не был должен, и не убивать же в самом деле было его за это? Я тогда давно уже должен был кончить кучу народу, причём многие бы и не поняли – за что? Мысленно, конечно, я именно так и поступал: каждый раз, получая нового врага и недоброжелателя, я представлял, как расправляюсь с ним. Фантазия поставляла мне самые разнообразные методы: помимо стандартных убийств при помощи холодного или огнестрельного оружия я мог прикончить гада ударом молнии, или выкинуть его в открытый космос, или бросить на съедение острозубым пираньям, или утопить в собственном даже дерьме, в огромной выгребной яме, оставив его без всякой помощи и надежды. Паразиту разрешалось напоследок поплавать полчасика в буром жидком месиве, пропитываясь его запахом, перед тем как захлебнуться жирными вонючими массами, и туда ему и была дорога.

Так что я, можно сказать, давно был готов к тому, что случилось после, только там, конечно же, никакой экзотики не было и в помине. Пришлось мне того гада – Блыдника-старшего – кончать традиционным и самым обычным способом. Пистолет – он и в Африке пистолет – и если он надёжен и проверен, а обойма полная, и ещё пара обойм имеется в запасе: то постоять за себя сможет каждый. Если, конечно, у противника не окажется автомата или пулемёта!

Я ведь тоже страдал от покушения на мою личность и собственность, что всегда происходит неожиданно, и не успеешь оглянуться – а ты уже без кошелька или каких-то ценных предметов. Незаметно такого быть, конечно, не могло: я же всегда видел то, происходит вокруг, и не допустил бы проникновения в один из маленьких кармашков посторонней лапы. Просто пару раз меня тоже грабили: нагло, пользуясь моим хилым положением – разве мог я противопоставить здоровым жлобам, зажимавшим меня в тихом глухом месте, что-то серьёзное?

Так что для защиты тоже требовалось что-то иметь. В конце концов я подобрал себе хороший складной ножик – из старых запасов, который мог по крайней мере напугать. Хотя главным вопросом оставалась работа: то есть зарабатывание денег, без чего, сами понимаете, было нельзя жить.

Учиться мне как-то не хотелось, да и куда смог бы поступить человек с моим послужным списком? При том что оценки в справке об образовании стояли совсем неплохие: четвёрки и пятёрки с мелкими вкраплениями из троек ясно показывали, что я совсем не дурак и способен на многое. Только ведь кто нуждался в моих способностях: каждый теперь думал исключительно о себе, насрав на всех прочих. Настала свобода! Ну вы же помните начало девяностых: развал СССР, взлёт цен, и многочисленные прелести, бардаку и хаосу сопутствовавшие. Именно тогда меня угораздило оказаться на свободе без копья в кармане и всяких перспектив: имелись же только голова и ловкие шустрые руки, годившиеся в-основном для специальных приватных операций, но ещё надо было сильно поискать тех, кто заплатил бы за них. Несколько недель я болтался тогда без дела: мать уже начинала ворчать, поскольку дела и заботы лежали на её плечах, и если бы не регулярные свёртки и пакетики из того самого холодильника в школе: я бы протянул ноги.

Но однажды я возвращался домой в метро и увидел цыганку, просившую подаяние. Какие-то монетки и бумажки регулярно попадали к ней в пакет, а державшийся за юбку цыганёнок – явный сын – жрал огромное пахучее яблоко. Я помню, как это меня взбесило тогда: наглый пяти– или шестилетний карапет, изображая нищего, жрал то, чего я просто не мог себе тогда позволить! И некоторые другие, кстати, тоже. Я помню: как захотел двинуть борзого щенка, взиравшего на всех снизу вверх ясным наглым взглядом, и отобрать уже наполовину обкусанный плод, и именно тогда я понял: чем могу зарабатывать на жизнь, по крайней мере в ближайшее время.

Голос у меня в последнее время потускнел и ослаб, но тогда – в молодости – он был очень даже ничего. Сильный, но с добавлением гнусавости: то, что надо, чтобы просить милостыню. Про внешний вид я даже и не говорю: все мои сто сорок два сантиметра внушали и внушают людям жалость и сочувствие, так что мне даже не приходится напрягаться. Тогда же мне оставалось только запрятать исходные данные в подходящую упаковку, чтобы предстать в образе нищего и получать соответствующие дивиденды.

Для полноты картины не мешало ещё какую-нибудь задрипанную инвалидную коляску, но это был бы уже, наверно, перебор. А так видок у меня был тот ещё: старые школьные брюки, залатанные в нескольких местах; бежевая драная куртка, рассчитанная на подростка, придававшая своим говнистым цветом ещё больше убогости; ну и самые раздолбанные штиблеты, раскопанные в шкафу с одеждой. По какому-то недоразумению мать не выкинула их в своё время, и вот теперь они должны были сказать своё слово, дать мне поддержку в том деле, с которого я решил начать наконец плодотворную карьеру.

И вы знаете: дело-то пошло! Разработав себе легенду, я придумал текст, который следовало гнусавить по ходу движения. Смертельно больная мать, сам я – инвалид с детства, а тут ещё и нищенские пенсии, явно не успевавшие за дико взлетавшими ценами. Мой дикий лепет – с некоторыми натяжками – был недалёк от правды, да и кто бы проверил мои искренние от голодухи слова: я на самом деле выглядел очень убедительно, и если бы не наплыв конкурентов, то мои дела могли пойти совсем хорошо.

Помню, как первый раз я вышел на промысел: хмурый осенний день, хмурые физиономии вокруг, толкотня и давка в метро, и я, продирающийся с пакетом сквозь каверзное многоголосие. Я гнусавил не слишком убедительно, но меня всё равно замечали и бросали время от времени в плотный целлофановый пакет монетки и бумажки. Жалкая пришибленная фигурка – то ли подростка, то ли карлика – вызывала жалость, прежде всего у женщин, к которым я и обращал прежде всего жалостный посыл. Помогите же бедному несчастному недоноску, сделайте его чуть счастливее и богаче!

В тот первый заход я насобирал прилично: трёхчасовое блуждание принесло немного больше, чем мать зарабатывала за целый день бултыханий в раковине с грязной посудой. Я даже хотел похвастаться, только неизвестно ещё, что сказала бы мать. Собранные монетки и бумажки требовалось как-то пристроить, придать им нормальный облик, так что всё было совсем не так просто и безоблачно. Через пару дней я нашёл выход: я договорился с одной знакомой, работавшей кассиром, что буду менять у неё мелочь на нормальные купюры, отстёгивая процент. Главное – чтобы было что менять!

Так – тихой сапой – я стал профессиональным попрошайкой. Но если вы думаете, что дело это простое и примитивное – то зря. Вы просто представьте: сколько надо сил, чтобы каждый день по несколько часов ходить по вагонам метро и просить милостыню. И просить так: чтобы давали! Тут не каждый здоровый выдержит, а если учесть мою реальную дохлость и хилость: это было очень непросто!

Потом: есть такое выражение, что кто рано встаёт, тому, кажется, кто-то что-то подаёт? Не замечал такого: хмурые сонные лица совершенно не располагали к излишней благотворительности, и в ранние часы совсем немного удавалось насобирать. Так же как и вечером – в час пик, когда огромный город приходил в движение. Огромные шумные толпы могли достать кого угодно! Ну, представьте себе кучу консервных банок, набитых шпротами под самую завязку, и мчащихся под землёй со страшной скоростью. Выглядело зрелище примерно так, и судьба мелкого карапета, лавирующего среди шпротин, была совсем незавидной. Так что лучшим временем становилась середина дня, когда далеко не все шпротины спешили по делам и могли оглядеться и внять мольбам одинокого жалкого попрошайки.

Занимался ли я заодно досмотром чужих сумок и карманов? Ну, вначале нет. Вы не забывайте: я ведь только освободился, и получить второй срок сразу после первого: было бы просто глупо и непрактично. В конце концов: мне требовалось освоиться после полуторагодичного отсутствия, привыкнуть к ритму жизни. Ну и мало ли какие новации могли появиться в моё отсутствие?

Поведение ментов, замашки бандитов, новые магазины и супермаркеты: это ж всё постоянно менялось, и чтобы не вляпаться, приходилось изучать заново. Ну, в новых элитных магазинах появились видеокамеры, так что обжуливать теперь следовало не только окучиваемого терпилу, но и местную охрану. Охрана была, конечно, та ещё, но даже с нею требовалось держать ухо востро и не упускать из виду. Помню, как-то раз – в самом начале – попробовал я стянуть шоколадку в одном таком универсаме (не платить же за неё я должен был, в самом деле?!), причём я умудрился даже оторвать этикетку, но на выходе меня уже ждали. Охранник с укоризненным видом просто попросил оставить на прилавке то, что я так неаккуратно запихнул под куртку, что мне и пришлось сделать. Так что универсам по понятным причинам я стал обходить стороной, в других же местах – прежде чем дать волю лапкам – я уже внимательно оглядывался, и при малейшем намёке на слежку просто уходил, ничего не делая.

Хотя сама идея – тянуть вещи из магазинов, дававших такие широченные в данном смысле возможности – выглядела плодотворной. Шоколадка в одном месте, апельсин – в другом, пара жвачек – в третьем. Так можно было неплохо прожить, соблюдая, разумеется, максимальную осторожность и не зарываясь в сомнительных ситуациях. Я сразу понял, что с охранниками в таких магазинах можно договориться: не стали бы они сдавать ментам мелкого воришку за какую-нибудь ерунду, а просто не пустили бы в следующий раз, встретив у входа хитрым злобным оскалом. Так что время от времени – чтобы не тратиться на обычные сладости или фрукты – я совершал вылазки в такие места. Хотя не только туда: вы бывали когда-нибудь на огромных рынках, где продаются еда, одежда и прочая хрень, что свозится со всех концов света? У вас здесь таких больших наверно нету, в Москве же окопались такие барахолки, которые можно облазить только за полдня, если хватит, конечно, сил и желания. Так вот: можно было – даже не воруя – вполне прилично прокормиться там.

Это же просто: на таком рынке – при обилии продавцов – многие вещи дозволяется пробовать, что я и делал постоянно, когда оказывался там. Идёшь так бывало между рядов, со всех сторон призывно зазывают, и ты деловито обращаешь благосклонное внимание то на розовощёкие яблоки, то на спелый виноград, то на истекающие соком дыни. Много я бы сейчас отдал, чтобы снова оказаться там, где я липкими от сока пальцами брал очередной кусок и заглатывал его, как и предыдущие, мирно уже сложенные внутри желудка! Тем более что возникали и другие возможности для заработка, и не только обычное для меня и традиционное обшаривание чужих сумок и карманов.

Какие? Ну, однажды познакомился я на одной барахолке с лохотронщиками, бомбившими местных простаков. Им – двум крепким сильным ребятам – как раз требовался помощник, такой как я, которому следовало скидывать добычу. Что они делали? Ну, у них было заготовлено несколько вариантов, напёрстки там всякие и лотереи, самый же интересный из них выглядел примерно так. Тогда ведь уже многие слышали про лохотрон и опасались, так вот именно на этом они и строили свой сценарий. Ребята спрашивали какого-нибудь прилично выглядящего мужика: не хочет ли тот немного заработать, полтинник или сотню. Доверчивые соглашались: ничего ведь особенного делать не требовалось. Им надо было просто создать ажиотаж, привлечь внимание, чтобы уже на такую наживку клюнул настоящий лох. А сделать это предлагалось с помощью нехитрой карточной игры, то есть даже не игры, а так. Просто одну карту из колоды тянул игрок, а вторую ведущий, знавший, разумеется, что у него там в каком порядке сложено, вытянувший же старшую карту выигрывал. И мужику выдавался на это дело полтинник, который он тут же первым ходом и удваивал.

Организаторы суетились и показывали мужику – вот видишь, сейчас лохи-то и набегут! – отыгрывая тем временем и один полтинник, и второй, и заставляя мужика доставать уже свои деньги, тут же просаживаемые, и когда до него наконец доходило – что лох именно он и есть – то наступала моя очередь. Мужик ещё качал права и рвался в бой, а быстро и незаметно скинутая мне добыча болталась уже далеко от места действия, и шансов вернуть её и наказать лохотронщиков у мужика не было никаких.

Он ведь вступил в игру? – вступил, так что какие претензии могли возникнуть у глупого доверчивого терпилы к организаторам? Смотреть надо – куда вляпываешься, никто ведь не заставлял его тянуть карту, ну а бесплатный сыр бывает сами знаете где.

Хотя мужик мог оказаться наглым и упорным: тогда приходилось уносить от него ноги. Ну, отбиться от одного терпилы – если он не профессиональный какой-нибудь там боксёр, к примеру: это они могли запросто. А потом разбежаться в разные стороны. Менты? А что менты: мы им регулярно процент отстёгивали, так что у ментов к нам точно никаких вопросов не возникало. В-общем, пяток таких лохов за день обстрижёшь – и париться ни о чём не надо!

Да, так вот: после знакомства с лохотронщиками я уже совсем без охоты занимался попрошайничеством. Это ж несравнимо: полдня мучений и унижений – с одной стороны, и несколько не самых сложных операций, когда я просто прогуливался по рынку и принимал добычу – с другой. Тем более что однажды я нарвался. На конкурента? Если можно так сказать, но там возник не конкурент, всё оказалось намного сложнее. Просто однажды я натолкнулся в поезде на инвалида, который действительно был моим конкурентом и выразил явное недовольство моим появлением, а когда я закончил день и плёлся домой, то меня уже ждали… Другие инвалиды? Если бы: тогда я наверняка смог бы отбиться или просто убежать. От тех же типов, что грубо схватили меня и поволокли в глухое место, сбежать было невозможно. Цыгане, ими оказались цыгане, как я узнал потом, державшие гнусный промысел под полным контролем и не допускавшие к нему посторонних. Я как-то ещё удачно проскакивал мимо них: месяцев семь или восемь я пасся на той территории, которую они считали своей заповедной зоной, пока наконец меня не обнаружили и не взяли в оборот. Бежать? Как я мог убежать от двух сильных жилистых мужиков, один из которых крепко держал меня, позволяя другому мутузить моё тело, лупя кулаками и по лицу, и в грудь, и в живот. У меня до сих пор есть следы: видите шрамчик на левой скуле? Старая память об особо сильном ударе, после него кровь так и брызнула во все стороны, а я закричал диким зверем, и сам, как припёртая в углу крыса или хорёк, бросился в атаку. Только это, возможно, спасло меня тогда, потому что после я слышал разные истории о цыганах. Они могли и убить, и искалечить, и заставить потом изуродованного ими человека – в инвалидной коляске с отрубленными руками или ногами – собирать для них жестокую дань. Вполне возможно, что для меня готовилось тоже нечто подобное, но дикая ярость спасла. Я смог вырваться и выхватить спрятанный в кармане нож, чего они явно не ожидали, и, держа открытое лезвие прямо перед собой и отгоняя мерзавцев, я выбрался туда, где ходили люди и было достаточно безопасно.

Так что больше я туда не совался: сами понимаете, после такого предупреждения только сумасшедший стал бы продолжать нелёгкое неблагодарное занятие. Мать же об инвалидных делах так и не узнала: я рассказал ей однажды, что подхалтуриваю на рынке, и она мне даже поверила, особенно когда я стал носить домой продукты. Уж предметам-то материальным мать верила всегда, тем более что я не жалел денег и покупал то, чего мать на работе достать никак не могла: приличную колбасу, шоколадные конфеты или предмет её самых горячих желаний: не потерявшую свежести копчёную или солёную сёмгу.

VI

А вот и вы, здравствуйте! С нетерпением ждал вас сегодня. Почему с нетерпением? Во-первых: сказать вам спасибо. Вчера на обед давали курицу: да-да, как давно уже я не пробовал хрустящей шкурки, сочной нежной мякоти и костей: добираясь до костного мозга, я давился и чуть не проглотил пару твёрдых острых кусочков кости, и если бы это случилось, то неизвестно, что сталось бы со мною. Курица, наверно – ваша забота? – а то здесь ведь разносолами не балуют, не то что где-нибудь на Западе. Там, как я слышал, в тюрягах вполне нормальная съедобная кормёжка, и очень даже разнообразная. Я же только вчера почувствовал себя человеком после постной баланды, обычно насыпаемой или наливаемой здесь в миски. Если каша какая-нибудь геркулесовая – то вся в чешуйках, а суп: с гнилой картошкой и морковкой. Претензии же не принимаются: жри что дают, иначе ходи голодный. Да с нами и не считаются: мы же для охраны все смертники, получившие временную отсрочку, так что какие права могут быть у таких людей?

Вторая же причина благодарности: то, что мною наконец занялся стоматолог. Здесь, конечно, не самое лучшее оборудование и врачи, но совсем без врачей никак нельзя. Я ведь знаю свои слабые места, и сладости – одно из них. А там, где сладости: там и паршивые гнилые зубы, которых можно даже и лишиться, если не знать меры. На этот раз, кажется, мне удалось проскочить: врач залепил три дырки и обещал продолжить экзекуцию попозже, но ничего особо плохого, кажется, не обнаружил. Так что все зубы пока – несмотря на превратности судьбы – на своём законном месте, хоть особой красотой они и не отличаются. Ну, это не только про зубы можно сказать…

А вот к красивым вещам меня всегда тянуло. И не только к вещам! Я ведь, кажется, совсем ничего не говорил об отношениях с женщинами, так что вы могли даже подумать, что я импотент или там, к примеру, голубой. Ничего подобного! Даже сейчас из-за этого у меня возникают сложности, ну а уж в молодости… Я вроде говорил, что это дело у меня развито более чем достаточно, не то что остальное. И с этим, сами понимаете, связаны большие сложности: меня ведь всегда тянуло к красивым и высоким, но их совсем не тянуло ко мне. Петрусь-младшая, пристававшая ещё в школе, – не тот случай, она была такой жирной крупной тёлкой, ставшей потом жирной крупной коровой, так что даже мне было не слишком приятно обжиматься с нею. Нет, есть конечно любители и на такие туши: но только не я!

Был ли я влюблён? Был! И не раз! Вот только не в тех, в кого следовало: кроме одной только девицы всем остальным я не доставал макушкой даже до груди, так что какая уж там любовь… Одна одноклассница, классе в восьмом, соседка по дому, это уже позже, ну и ещё были случаи… Так что со всеми у меня ничего так и не вышло, да и не могло выйти. Вышло же впервые с одной дворовой давалкой, ну, дававшей всем, кто хотел. Звали её Машкой, и она была слегка, а может и не слегка дебилкой, ну и по этому делу никому особо не отказывала. И когда я впервые попробовал: мне так понравилось! Я встречался с Машкой пару месяцев, пока всполошившиеся родители не засунули её в психушку: ясно было, что она так долго не протянет, или залетит, или подцепит какую-нибудь дрянь, ну и в конце концов её от всех изолировали.

Романчик же в молодости у меня случился только один, да и то скоропостижно оборвавшийся. Как раз когда я работал с лохотронщиками: именно тогда я познакомился однажды с девушкой, на которой безусловно женился бы. Познакомился на улице, так что она понятия не имела – кто я и чем занимаюсь – и до тех пор, пока она этого не знала, мы и встречались. Но здесь обман не проходит: когда у нас уже почти дошло до дела, именно тогда и пришлось сознаться – что я сидел и продолжаю заниматься сомнительными делишками. Меня послали сразу! Я даже не ожидал такой бурной сильной реакции, и та встреча стала последней, и видел я её только издали, и хорошо было заметно, как она избегает меня и обходит самой дальней стороной.

Так что я хорошо понимаю, что мне здесь особо не светит, и просто развлекаюсь. Идёшь, бывало, по улице вслед за высокой молодой девушкой, а глаза так и облизывают всю её мощную фигуру: сначала утыкаешься взглядом в уверенно ступающие ноги, и так и тянет коснуться ладошкой белых оголённых икр и лодыжек, а лучше плотных ляжек – вот же они, на расстоянии вытянутой руки! – однако ясное понимание того, что потом будет – пощёчина, удар в грудь или пинок ногой ниже пояса – удерживают от такого опрометчивого шага. Потом поднимаешься взглядом выше – мама родная, какое богатство и изобилие бродит рядом, недоступное мне и таким как я! – хотя как бы я сумел обработать обе половинки, так и переваливающиеся и только и ждущие – но, увы, не меня, с немалыми богатствами и активами. И в конце обзора добираешься уже до головы: подпрыгивающая значительно выше уровня моих глаз макушка находится уже точно вне зоны досягаемости, и всё, что я могу добиться здесь: получить косой взгляд, насмешливую презрительную улыбку, перебегая неожиданно дорогу и слегка задевая вожделенную цыпулетту полой куртки или сумкой.

Пытался ли я с такими знакомиться? Пытался! Но где ж мне взять те недостающие тридцать или сорок сантиметров, что так удачно позволяли целую жизнь находиться в тени, но в этом деле нужно как раз, чтобы тебя все видели: вот ты какой – гусак гусаком, пусть с кривым перебитым шнобелем или рахитичными тощими ногами. Они ж смотрят только на внешнюю оболочку, нет, даже на самый верхний слой, и только спустя время интересуются: а что же там скрывается, под привлекательной тёплой шкуркой, и нет ли там каких-нибудь изъянов или дефектов?