Между тем, я продолжал безумствовать. Её смех еще сверлил мои уши, а её, полные загадки, глаза сторожили по ночам мою постель как два выходца с того света. Мне было нужно ее, во что бы то ни стало.
Как-то утром я силой ворвался в её спальню. Она увидела меня и попятилась к степе, как бы растерявшись. Но тут же она овладела собой и подошла ко мне бледная, как всегда с безучастными глазами.
В этих глазах я прочитал себе смертный приговор, до того они были невозмутимо-покойны. Она заговорила.
Она убеждала меня не волноваться, не безумствовать и подчиниться её благоразумному решению.
– Я очень, очень прошу вас об этом, – повторяла она с ленивыми движениями, точно уставшая после болезни или оргии.
Её требования были справедливы. Нельзя же насильно лезть к женщине?
Я вышел от неё, кусая губы.
Я принял твердое решение не беспокоить её более, и, тем не менее, дома я все время думал о ней, и только о ней, точно мой мозг напитался ею, как губка. Я задавал себе тысячи вопросов:
Не передал ли ей кто обо мне какой-нибудь гнусной сплетни?
Не рассердилась ли она на что? Не позволил ли я себе сказать ей чего-нибудь липшего, одну из тех обидных колкостей, какую женщины никогда и ни под каким видом простить не могут? Или, действительно, у неё есть любовник?
Любовник в «Голодной балке» – это было даже смешно.
О какой же постоянной её привязанности в таком случае намекала мне Томилина?
В конце концов, я не выдержал и вечером, вопреки данному себе слову, пешком отправился к ней.
Я решился добиться от неё объяснения, подкараулив ее в саду, или же, если она не выйдет в сад, пробравшись в её спальню. Было уже темно, когда я, как вор, проник через забор в сад. Месяц высоко стоял над ним и заливал его заглохшие тропинки трепещущим светом. Было тихо, и эти расходившиеся во все стороны от пруда тропинки, залитые светом месяца, казались мне какими-то фантастическими реками, бесшумно вливавшими в пруд свою фосфорическую жидкость. В затянутом темною сетью водяных растений пруду тихо плескалась вода. Порой, на его тусклой поверхности появлялись блестящие пузыри, мгновенно лопавшиеся. И все это в трепещущем свете месяца казалось мне полным тайны.