Рассказы, как мертвые женщины

– Комсомольский проспект, дом три, квартира восемнадцать.

– Ты, что снова издеваешься?

– Послушай старик, – сказал Женя. – Сходи по этому адресу, это серьезно. Сходи и все. Не спрашивай меня и себя зачем. Просто, без всякой логики. Ты же пополам не переломишься.

– Это, что, какие-то психологические штуки? – спросил я.

– Нет ни каких психологических штук. У меня однажды случилось нечто подобное, конечно, без всяких ночных фантомов и мертвых психоаналитиков. Проснулся я как-то утром, а у меня в голове стоит слово «Кингисепп». Я давай у всех спрашивать, что такое Кингисепп? Ни кто не знает, хотя все что-то подобно слышали. Короче, через пару месяцев я узнал, что Кингисепп – это город на границе с Прибалтикой, севернее Петербурга.

Женя договорил и замолчал, внимательно глядя на меня.

– И что? – спросил я, ожидая какого-то продолжения.

– И все, – ответил Евгений.

Я внимательно всмотрелся в лицо друга. Ни тени улыбки или иронии. Красивое серьезное лицо. Умные серые глаза.

– Ладно, – сказал я вставая. – Давай лучше встретимся, попьем пивка на выходных. Женя встал и пожал мою руку.

– Саша, серьезно тебе говорю, сходи, а на выходных встретимся, попьем пивка, и ты мне расскажешь, как все прошло.

Дом три на Комсомольском проспекте оказался в пятнадцати минутах ходьбы от моего дома. Обыкновенная серая девятиэтажка, новой планировки. Я зашел в первый подъезд, поднялся в лифте на седьмой этаж. Вот она квартира восемнадцать. Стандартная железная дверь, не знаю, чего собственно я боялся или хотел увидеть. Рядом с дверью, на известке было выцарапано: скунс – лох. Кто-то зачеркнул «лох» и подписал слово «мощный». Я улыбнулся. Все стало просто. Этот самый Скунс, подросток лет пятнадцати, сидит сейчас за «компом» и «рубится» в «Контру». Его мама готовит на кухне куриный суп, а папа смотрит «Ментов» по телику. Зайти или не зайти, думал я. Ладно, стоит зайти, если уж пришел. Скажу, что ошибся квартирой.

Я подошел к двери и постучал, звонка не оказалось. Подождав пару минут, постучал снова, теперь громче. Ни звука. Я взялся за ручку и потянул дверь на себя. Она поддалась. Как это я сразу не заметил, подумал я. Как только дверь приоткрылась, я почувствовал этот запах во всей его полноте: сладковатый, тошнотворный, не спутаешь ни с чем. Запах был сразу, едва уловимый, но я так привык к подъездной вони, что посчитал наличие неприятного запаха скорее нормой, чем аномалией. Наверное, так думают все, решил я. Подавив позывы к рвоте, я вошел в квартиру.

Две комнаты. Типичная планировка. Как у меня. Я заглянул в комнату, так для проформы. Там ни кого не оказалось. Я инстинктивно направился в ванную. Распахнул дверь.

Она лежала в ванне. Я ведь не медик, не могу сказать, сколько она пролежала. Ее тело походило на губку. Раны на запястьях набухли и стали похожи на грибы. На стене кровью было написано число «17». Внезапно я увидел все. Словно оказался в эпицентре голографической проекции.

Я нажал на дверной звонок квартиры номер семнадцать. Послышалась приятная соловьиная трель. Сразу за этим шаркающие шаги.

– Здравствуйте Федор Михайлович, – сказал я.

Может безумная улыбка на моем лице, может мой официально-снисходительный тон, скорее все вместе, заставило этого мужичка раболепно пригнуть колени. Лысеющий, лет сорока с лишним, одетый в майку и трико, он испуганно смотрел на меня, открыв рот. Его руки и грудь порывала обильная кучерявая растительность. Мне это показалось особенно отвратительным, я с трудом подавил желание наброситься и избить его.

– Пройдемте со мной, – сказал я.

Федор Михайлович заметался, высматривая что-то на полу. Я понял, что он хочет обуться и, возможно одеться.

– Здесь не далеко, – спокойно сказал я.

– Ага, – сказал он, и, опустив голову, вышел в подъезд.

Я встал у него за спиной и сделал пригласительный жест, указывая на дверь восемнадцатой квартиры. Федор Михайлович сразу понял, в чем дело и застыл на месте. Сейчас убежит, подумал я. Но нет, потоптавшись на месте, он вошел в дверь соседней квартиры. Я стоял и смотрел, как он, выпучив глаза, пялится на тело в ванне. Его всего трясло. Он издавал какие-то невнятные звуки. Я смотрел на него и не чувствовал злобы или ненависти к этому невысокому, коренастому мужичку. Внутри меня была пустота. Лишь чувство выполненного долга и странного смирения владело мной в этот момент.

– О, Господи!

Внезапно кто-то завопил за моей спиной. Я резко обернулся и увидел женщину. Ее глаза практически вылезли из орбит. На ней был кухонный передник. В руках она держала полотенце. Увидев женщину, Федор Михайлович весь сжался и закрылся руками. Он завыл.

– Ах, ты ж скотина! Ах, ты ж дрянь! Ах, ты ж тварина ты нечеловеческая!

Женщина кричала лупила Федора Михайловича полотенцем. Скорее всего, это была его жена. Из глаз ее брызгали слезы. Когда полотенце выпало из рук, она стала бить мужа кулаками. Тот не сопротивлялся, только закрывшись руками, выл и лепетал какую-то несусветную чушь. Я спустился вниз и вышел из подъезда на свежий воздух.

Разом нахлынули чувства. Меня все же вырвало. Вытерев рот платком, я достал мобильник и стал набирать 112.

Духовный опыт

Илья Симонов вышел из себя.

«Наконец-то, – подумал он, – а то мне уже стало казаться, что это нереально. И, что все мои труды напрасны».

Не теряя даром ни секунды, Илья стал осматриваться по сторонам. Его комната, со всеми вещами, вдруг приобрела новые незнакомые очертания. Цвета, краски привычного мира стали другими. Впоследствии Илья догадался, что когда «выходишь из себя», начинаешь не просто видеть вещи, но и проникать в их истинную, скрытую от глаз, природу. Например, советские часы-будильник «чайка», стоявшие уже четверть века на тумбочке у кровати, сочились водой, которая тут же впитывалась в кучку песка под ними.

«Время – песок, время – вода», – догадался Илья.

Шкура медведя на стене, как-то усохла, полысела, и покрылась кровавой испариной. Шкура подняла морду и посмотрела влажными глазами на Илью. Столько было в этом взгляде тоски и страдания, что Илья Симонов невольно отвел глаза. Он бы не только отвел глаза, но и проглотил бы нервно комок в горле, но когда «выходишь из себя», сделать это просто невозможно.

Вообще двигаться «вне себя» оказалось очень просто. Достаточно было одной мысли, чтобы перелететь в другое место. Илья порхал по комнате словно мотылек. Он то поднимался к потолку, то опускался на пол. Каждый раз Илья замечал что-то новое, останавливался и пристально изучал, пытался запомнить даже крохотные детали. Наконец он вспомнил о себе, и тут же увидел свое тело лежащее на полу у батареи.

Привычное с детства тело, такое родное, заплывшее чуть-чуть жирком, изменилось до неузнаваемости. На руках и ногах чернели огромные когти, страшные, все в трещинах, похлеще, чем у медвежьей шкуры.

«Вот они, лапы загребущие», – подумал Илья.

Волосы на голове изменили цвет с пепельно-русого на иссиня-черный. Они стояли дыбом и шевелились, как змеи на голове Медузы Горгоны. Нос задрался вверх и немного ввалился, открыв взору глубокие, покрытые рыжим мехом ноздри. Из-под тонких синих губ торчали два желтых клыка.

«Зверские аппетиты», – подумал Илья, и все-таки сглотнул комок в горле, хоть это и невозможно. Илья не смог преодолеть отвращение и отвернулся.

«Животное», – подумал он.

И как только он это подумал, вся сущность его сделала затяжной рывок куда-то вбок и вниз. В глазах замелькало. Илья ощутил, что движется на огромной скорости в неизвестном направлении. Буквально через пару секунд, он полностью потерял ориентацию в пространстве. Сложно сказать, сколько продолжался этот внезапный полет, по крайней мере, недолго. Возможно около десяти, двенадцати секунд. В общем, не успел Илья, как следует, испугаться, кувыркание его прекратилось. Медленно, он открыл глаза и осмотрелся.

Место, в котором он оказался, мало напоминало помещение, в человеческом смысле этого слова, скорее это была нора, или берлога. Небольшое пространство, квадратов девять, окутывал полумрак. Из покатых земляных стен, торчали корни каких-то растений. Посреди берлоги стоял кое-как сколоченный стол. Одной ножки у стола не было, и опорой ему служила стопка книг. Собрание сочинений Владимира Ильича Ленина, «Капитал» Маркса и «Майн кампф» Гитлера. На столе стояла лампа, венчанная зеленым абажуром, и громоздкий эбонитовый телефон.

За столом, друг напротив друга, сидели два существа. По-иному назвать их нельзя. Один из них был похож на помесь скунса и хорька, другой на помесь росомахи и белого медведя в миниатюре, при том облезлого, плешивого. У обоих существ были вполне человеческие зубы и глаза. На деревянных табуреточках существа сидели вполне уверенно.

«Такие себе вполне… антропоморфные», – подумал Илья. Мало того антропоморфные существа еще и разговаривали.

– Ну, что же, очень жаль, что вы сообщили мне об этом так поздно, – сказал плешивый медведь-росомаха. – Не суть. Главное у нас еще впереди. Скажите-ка мне лучше, что вы сделали для обеспечения нашей безопасности?