"Привет, старый кочан, – кричит она, увидев Профессора и подскакивая к нему. – Ты знаешь, как ты выглядишь? Ты знаешь, как выглядят все мужчины? Как телятина! Это всё, что вы есть – телятина. И к тому же не особо хорошо прожаренная". И она пискляво смеётся, подмигивая одним глазом и пожимая плечами.
Маззи, Нана и Шелли выглядят удивлёнными и потрясёнными, но при этом и Генерал, который не мог расслышать и половины, и Профессор, похоже, очень довольны и поощряют её продолжать.
"Что сейчас сказала моя маленькая девочка?" – рычит господин Юдин, и как только жена пересказывает ему прямо в ухо забавные слова Нюры, он разражается громовым хохотом, радостно хлопает в ладоши и орёт: "Значит, мы похожи на сырую телятину, не так ли? Что ж, это прекрасно, это просто замечательно! Умная девочка, а? Точно такая же, каким я был в молодости".
Эра некоторое время обдумывает услышанное, а затем тихонько спрашивает Нану: "Но почему она считает, что мужчины похожи на телятину?"
Нана, поджав губы, хмурясь и морща нос, будто запахло чем-то неприятным, твёрдо отвечает: "Всё это чушь и к тому же вульгарная чушь". Она возмущённо фыркает и обращается к Маззи: "Что за прекрасные манеры у этой девицы, Мадам".
Однако Маззи её одёргивает: "Ох, тише, Нана, Вы не должны так говорить. Любой гость священен, Вы же знаете". "Тем не менее, – добавляет она, спохватившись. – Будет лучше, если Вы отведёте Эру наверх и поужинаете вместе с ней в игровой комнате".
И Нана, согласившись: "Конечно, Мадам", – гонит Эру на второй этаж, где они ужинают вдвоём за старым квадратным столом, который нынче дополнительно покрыт белой скатертью поверх той основной, что винного цвета.
Итак, Эра не стоит со всеми в церкви в пасхальную полночь, а, лёжа в постели, слушает, как вдали весело звонят колокола, наполняя морозный воздух своей малиновой пульсацией. Она не может сомкнуть глаз, пока семья не вернётся домой, и, волнуясь и затаив дыхание, наконец-то дожидается той заветной минуты, когда Маззи, как она и предполагала, на цыпочках входит в детскую и встаёт у её кроватки, совершая над ней маленькие крестные знамения, сопровождаемые мягким позвякиванием наручных браслетов.
"Я не сплю, Маз", – кричит Эра, вскакивая и обвивая шею матери руками. И та, обняв её и трижды поцеловав в щёки, восклицает: "Христос воскрес!"
"Воистину воскрес!" – отвечает маленькая Эра, следуя православной традиции.
Потом заходит Генерал, сопровождаемый Ольгой и Мики, и все они, видя, что Эра бодрствует, тоже радостно кричат: "Христос воскрес!", – целуя её троекратно и вручая пасхальные яйца.
Яйцо Маззи самое красивое из всех, и хотя оно достаточно маленькое – размером всего с ноготь, но сделано из золота с рубином. Эра знает, что этот дорогой экземпляр будет добавлен к её коллекции золотых, серебряных, эмалевых и прочих, украшенных драгоценными камнями, яиц, закреплённых на длинной золотой цепочке, которую она надевает на шею в пасхальное воскресенье. Хотя ей пока всего восемь лет, но на цепочке их уже порядком. Помимо ежегодных подарков Маззи имеются и другие, преподнесённые крёстными родителями, дядями и тётями и друзьями семьи. Но её любимейшим остаётся самое первое яйцо, купленное Маззи, когда Эре было шесть месяцев. Оно сделано из розовой эмали и украшено с обеих сторон двумя восхитительными бриллиантиками. Второй по значимости для Эры вещицей в данной коллекции является присланная в прошлом году её крёстной матерью, двоюродной бабушкой Ириной, крошечная золотая корзинка с золотой же проволочной сеточкой сверху, под которой лежат три серебряных яичка размером не больше спичечной головки.
Что касается Ольгиной коллекции, то, конечно же, она намного богаче и красивее, ведь Ольга собирает её уже восемнадцать лет. У неё так много яиц, что одна цепочка не может вместить их все. Поэтому таких цепочек шесть, начиная с короткой на шее и заканчивая длиннющей, свисающей ниже талии.
Разумеется, у Мэри, которая на пять лет старше Ольги, всего этого ещё больше, и Эра, как-то увидев её цепочки, решила, что длиннее просто не существует. Хотя скорее всего в соревновании победила бы Маззи, но она никогда не носит яйца таким образом, а только прикалывает последнее к воротнику своего нового пасхального платья. В этом году её ювелирный шедевр целиком сделан из чередующихся рядов изумрудов и бриллиантов и волшебно переливается при каждом её движении.
Генерал неизменно дарит Эре яйца совершенно иного вида. Они намного больше, размером почти как настоящие, и сделаны из обычного серебра, но, открываясь посередине, имеют внутри рисованную икону, каждый год новую. В этот раз там изображено воскресение Христа. Эра, рассматривая его при свете свечей, решает, что это самая красивая картина из всех, что были в яйцах, полученных от отца.
Фаянсовые яйца, вручённые ей Ольгой и Мики, содержат изображения различных библейских сюжетов. Но Юлькинсон, тоже пришедшая в детскую вслед за семьёй, приносит Эре то, что она просто обожает, ценя, возможно, даже более, чем золотые, серебряные и эмалированные творения, покрытые драгоценными камнями, поскольку это яйцо сделано из искрящегося сахара и имеет небольшое стеклянное окошко, через которое видно рисунок Христа, восстающего из могилы. Хотя такие стоят всего двадцать пять копеек, Эра искренне восхищается ими и хранит до прихода тепла, от которого они начинают потихоньку оплывать. И тогда, дождавшись момента, когда Нана не смотрит, она съедает яйцо целиком, кроме стеклянного окошка, которое она благоразумно выбрасывает, и рисунка, находящего своё достойное место в альбоме.
На следующее праздничное утро ей дарят и другие яйца: и одно внушительное из красного картона, содержащее целый письменный набор, и несколько шоколадных, и кучку разнообразно раскрашенных настоящих, и даже вышитые вручную из сатина и шёлка. Позже к ним добавляются и комплект разноцветных деревянных яиц, которые можно скатывать по специально изготовленной подставке-жёлобу, и фарфоровые, вешающиеся под иконами, и смастерённые из бумаги, в основном красные и розовые. Есть и яйца-конфеты, и яйца-желе, и любые иные виды яиц, лежащие теперь повсюду в её комнате.
Накрытый к Пасхе стол изысканен и пышен, и Эра скачет вокруг него на одной ножке, выражая своё полное восхищение данным обстоятельством. Центр стола занимает широкая хрустальная ваза, наполненная белыми лилиями. По бокам от неё выставлен длинный ряд горшочков с гиацинтами, составляющий радужную ленту, аккуратно делящую поверхность стола на две продольных половины. Тут и там расставлены блюда с вкуснейшей сыровяленой ветчиной, различными видами жаркого из мяса и птицы и прочими гастрономическими изысками. Очень эффектно смотрятся груды крашеных яиц, вздымающиеся через равные промежутки многоцветными всплесками, а меж них высокие белые пасхи и румяные круглые куличи, декорированные бумажными цветами. Однако венцом искусства, по убеждению Эры, выступает большой пасхальный ягнёнок, изготовленный из чистого белого масла. Его вырезанные завитки выглядят как настоящее пушистое руно, на голове красуется золотой венок, а изо рта торчит веточка петрушки. Ягнёнок лежит на ложе из ярко-зелёной травы и цветов, наводя на мысль о весеннем луге.
Эра сразу влюбляется в этого ягнёнка и желает заполучить его в свой Шкаф-Сокровищницу, дабы он хранился там вместе с её замечательным новым сахарным яйцом вместо того, чтобы его понемногу съели, отрезая кусочек за кусочком масляным ножом. Она считает совершение над ним столь ужасных действий абсолютным позором и кощунством и дважды делает попытку спасти ему жизнь: в первый раз, окружив его горшками с гиацинтами в надежде, что никто этого не заметит, а затем, когда задумка проваливается, и его находят, удивляясь, кому в голову могла прийти дурацкая мысль поставить масло в такое нелепое место, она накрывает его салфеткой – вновь безрезультатно, так как ей немедленно велят снять её и ругают за плохие манеры за столом.
В качестве последнего средства она бежит вокруг стола к матери и шепчет той на ухо: "Пожалуйста, Маз, можно мне забрать ягнёнка и отнести его в игровую комнату?"
Но Маззи, смеясь, отвечает: "Разумеется, нет. Он для всех, чтобы его есть, а не для кого-то одного, чтобы с ним играть".
Тут Эра осознаёт, что ягнёнок обречён и мало-помалу пойдёт на убыль, пока не исчезнет совсем. И каждый раз, когда от него отрезают кусочек, она ненавидит руку, делающую это, дрожит и отворачивается, чтобы не видеть, насколько уменьшился её любимец.
После завтрака Шелли предлагает Эре поискать пасхального зайца или Оста Ха́зэ, как она называет его по-немецки, и вскоре Эра натыкается на него в библиотеке за письменным столом, сидящего на розовой корзине полной ярких разноцветных марципановых яиц и невероятно похожего на живого. Он приехал со своими яйцами прямо из Германии, говорит Шелли, и Эра смотрит на него с уважением. У него настоящий мех, огромные усы и уши, яркие глаза-бусинки, и он носит синие брюки и алую суконную куртку с медными пуговицами, из карманов которой выглядывают крошечные носовые платки с вышитой на них монограммой "О.Х.", что, естественно, означает Оста Ха́зэ.
Позже объявляются Ольга и Володя, бросаясь помогать Эре в скатывании деревянных яиц по подставке-жёлобу, и со всей округи съезжаются гости, желая навестить Генерала и Маззи, и прибывает духовенство группами по три человека: священник, дьякон и дьячок от каждой из окрестных церквей.
Из Троицкого храма приезжает духовник Эры отец Яков, сопровождаемый дьяконом Иваном Михайловичем и дьячком Сидоровичем.
Из Красного – соседней деревни, где находится красивая старая церковь, построенная Скарятиными ещё в семнадцатом веке, является высокий светловолосый отец Григорий со своими дьяконом и дьячком, а за ними подкатывают священнослужители и из других деревень.
Все они облачены в свои лучшие рясы – сутаны, сшитые из жёсткого и тяжёлого шёлка или шерсти. Большинство ряс чёрные, но есть и синие, и зелёные, и красные, и иных цветов, предпочитаемых их владельцами. У всех них по плечам струятся длинные, тщательно расчёсанные волосы, а на груди висят большие золотые или серебряные кресты. Они пахнут ладаном и розовым маслом. Входя группами в библиотеку, они низко кланяются и начинают петь "Христос воскрес", в то время как семья и гости, выстраиваясь в ряд, тоже поют вместе с ними.
Затем все пожимают друг другу руки и снова садятся. Генерал любит эти маленькие церемонии и с восторгом приветствует духовенство, трижды целуя каждого священника в его бородатые щёки. Всем святым отцам он уделяет большое внимание, беседуя с каждым долго и обстоятельно. И все они ему очень нравятся, но особое расположение он вне всяких сомнений оказывает отцу Григорию или, как он к нему всегда обращается, Отче Григорию.
Дьяконов с их глубокими рокочущими голосами (а других голосов у дьяконов и не может быть) развлекают остальные члены семьи, но, видимо, никому нет особенного дела до бедных "диэ чокс"35, как называет их Нана (что, конечно же, грамматически неверно, поскольку во множественном числе нужно говорить "дьячки" и "дьячков"). Сказав "Желаю Вам процветания" и "Христос воскрес", они сбиваются в кучу в самом дальнем конце комнаты и сидят в унылом ряду на самых краешках стульев, имея печальный вид и испытывая неловкость. Их работящие крестьянские руки лежат на коленях, а из-под цветных сутан выглядывают большие тяжёлые крестьянские башмаки, которые они тщетно пытаются спрятать. Они были бы гораздо счастливее в кладовой при кухне, где Павел дал бы им по хорошей чарке водки и по куску кулича и пасхи. Но сегодня особенный день, великий праздник, и поэтому, согласно этикету, они должны терпеливо провести некоторое время в одном помещении с господами, страдая и раздумывая над необходимостью соблюдения приличий. Капли пота выступают на их лбах и стекают по носу и щекам. Им жарко, им неудобно, они нервничают. Больше всего они страшатся того, что кто-то из членов семьи решит-таки подойти и завести вежливую приятную беседу. В особенности они боятся Наны и Шелли, чей ломаный русский никак не могут разобрать, в то время как Нана и Шелли думают про себя, что бедные "диэ чокс" неотёсаны и глупы, каковыми они на самом деле не являются. А потому дело на лад нейдёт.
Общение с Маззи тоже достаточно сильно пугает их, хотя она неизменно доброжелательна и деликатна. Всему виной её французский акцент, который они не очень хорошо понимают (она выросла во Франции и мало что знала о русской деревенской жизни), и выбираемые ею темы для обсуждения, вызывающие у них неподдельное недоумение. Она говорит о политической ситуации во Франции, о болезни короля Италии и о блестящей речи, которую лорд такой-то давеча произнёс в парламенте. А дьячки растерянно хлопают глазами и время от времени восклицают хором: "Совершенно верно, Ваше Сиятельство, совершенно верно". Разговор ладится гораздо лучше, если Маззи начинает расспрашивать об их жёнах, семьях и домашних животных, но тем не менее все они глубоко и облегчённо вздыхают, когда наконец она тепло произносит: "Я так рада, что Вы смогли прийти. Непременно приходите поскорее снова, я буду молиться об этом", – и направляется к другим гостям.
Дьячки любят Доку и Профессора, поскольку те говорят на таком же неиспорченном русском языке, как и они, и у них много общих интересов, особенно с Докой, время от времени вырывающим им зубы, лечащим их и вообще всячески заботящимся об их здоровье в деревенской амбулатории. Но если Дока и Профессор оказываются занятыми, и дьячки одиноко грустят, будучи предоставлены самим себе, то Эре становится так жаль их, что она украдкой подходит и пытается подбодрить, как только может.
"Христос воскрес, а как Вы поживаете?" – говорит она вежливо, а затем, поймав вдохновение после минутного глубокого раздумья, твёрдо добавляет: "У меня шесть красных яиц, четыре синих и только два зелёных. И я разбила розовое. Вы бы видели тот ужасный беспорядок, который случился из-за этого на ковре, хотя оно ведь должно было быть сварено вкрутую".
"Ц-ц-ц! Как жаль!" – хором сокрушаются полные сочувствия дьячки, а после, заметно оживившись, перечисляют ей, сколько у них яиц, и чем они разговлялись в пасхальную ночь. Затем ведут речь о собственных детях, некоторые из которых являются ровесниками Эры, и вследствие её искреннего интереса разговор течёт легко и приятно, и время летит незаметно. Вскоре Генерал предлагает перекусить, и святые отцы, дьяконы и дьячки красочной толпой направляются в столовую, где, встав вокруг стола, угощаются и ветчиной, и жареным мясом, и куличами, и пасхами. Как только трапеза завершается, дьячки радостно ускользают в кладовую, чтобы выпить свои чарки водки и вкусить ещё немного пасхальных закусок вместе с Павлом, в то время как их начальники – священники и дьяконы – переходят в гостиную, удовлетворённо поглаживая бороды и готовясь к очередному раунду общения.
Продолжают прибывать всё новые и новые гости, и Генерал с Маззи постоянно заняты, приветствуя их и приглашая поесть. Тут и князь Борис с княгиней Китти и двумя сыновьями, и несколько семей Стаховичей с детьми всех возрастов, начиная со старшей замужней дочери, прекрасной княгини Димы, ровесницы Мэри, и заканчивая невзрачной маленькой Варей, которой почти столько же лет, сколько Эре.
По дому, заполненному гостями, гуляет эхо множества голосов – говорящих, смеющихся, поющих. Собравшиеся в зале участвуют в различных играх: и "Музыкальные стулья", и "Индейки", и "Переверни блюдо", и "Найди кольцо". Время от времени любой, кто чувствует хоть малейший голод, забегает в столовую и накладывает себе полную тарелку пасхальных вкусностей. Эра тоже частенько так делает, искусно ускользая от зоркого взгляда Наны и Шелли и чувствуя себя замечательно до самого вечера, пока странная боль, похожая на судорогу, внезапно не сжимает её изнутри, постепенно становясь столь сильной, что она не может скрыть это от Наны.
"Я знала, что с тобой это случится, непослушная маленькая девчонка, жадно глотавшая еду весь день напролёт. Я замечала тебя за этим занятием, Мисс Ненасытность", – говорит та, доставая – о ужас! – отвратительную жёлтую бутылку и вливая в Эру, несмотря на её протестующие крики, щедрейшую порцию касторки. Какой грустный конец чудесного дня! Эра абсолютно несчастна до следующего утра, пока до неё не доходит весть, что не только Мики, Профессор и господин Юдин, но даже сам Генерал не избежал порции касторки из рук Доки, всю ночь ухаживавшего за стонущими пациентами. После этого она чувствует себя намного лучше!
Весна
С понедельника после Пасхи начинается неделя, называемая "Красной горкой", в течение которой совершается много свадеб, поскольку во время семинедельного Великого поста никто, естественно, не может венчаться. Эра наблюдает, как крестьянские сани, запряжённые лохматыми лошадками, то и дело пролетают по главной дороге, везя женихов с невестами и их семьями либо в церковь, либо уже обратно в их дома. Это ей напоминает о Масленице, ведь на хомутах лошадей опять звенят бубенцы, а с упряжей свисают разноцветные бумажные ленты. Деревенские жители, одетые в свои лучшие овчинные тулупы, самые яркие шали и платки, проходя мимо, поют, кричат и играют на баянах и губных гармошках. И снова Эра с тоской смотрит в окно, жалея, что не может принять участие в их веселье.
Одним прекрасным утром, когда она прижимается лицом к холодному оконному стеклу, в комнату врывается Маша. "Ирина Владимировна, поспешите! – кричит она. – Внизу Семён Романович (садовник) представляет семье свою невесту. Бегите скорее, они ждут Вас".
Эра срывается с места и, съехав вниз по лестничным перилам, успевает как раз вовремя, чтобы увидеть, как Семён входит в библиотеку под руку со своей суженой. Оба разодеты наилучшим образом, и более того, Эра никогда раньше не видела, чтобы они выглядели так великолепно. Их лица оттёрты и отмыты так, что блестят, как полные луны, их волосы пропитаны ламповым маслом, а их свадебные одежды (подарок Генерала и Маззи) кажутся настолько новыми, будто их никогда ещё не касалась чья-то рука. На Семёне широкие чёрные бархатные брюки, заправленные в высокие, доходящие почти до колен, блестящие сапоги (смазанные ламповым маслом так же тщательно, как и его волосы), и белая шёлковая рубашка, во всю грудь расшитая ярко-красным крестиком и обхваченная вокруг талии поясом, похожим на атласный шнур с большими красными кистями.
Его невеста Анфиса наряжена в строгое голубое шёлковое платье, шнурованные тяжёлые и удобные ботиночки и белые ситцевые перчатки. Ей явно жарко, боязно и неловко. И жених, и невеста держат блюда с коробками конфет на них, которые они торжественно преподносят Генералу и Маззи, а те благодарят их, трижды обнимают, делая это чуть-чуть опасливо, как кажется Эре, и желают счастья и удачи.
"Они будут жить в домике садовника за теплицами, и там для них поменяли всю меблировку", – благодушно замечает старая Юлькинсон, наблюдающая за сценой с большим удовлетворением, потому что ей нравится, когда всё чинно и "как до́лжно".
"Отлично", – бросает Дока, и Эра оборачивается, чтобы внимательно посмотреть на него, пре-красно зная, что "отлично", сказанное таким тоном, на самом деле показывает его недовольство, чему обязательно должна быть веская причина.
"Что это, Дока?" – шепчет она. Он смеётся и быстро отвечает: "Как ты поняла, что есть что-то? А? Но ты права, пойдём со мной, и я покажу тебе другую свадьбу".
Он берёт Эру за руку, и они вместе идут по коридору в Чёрную Кладовую, куда допускаются только очень, очень бедные посетители через дверь в задней части дома, называемую Чёрным Ходом. Там стоит ещё одна пара – юноша и девушка. Они бледны и испуганы, их старые тулупы висят лохмотьями, а в валенках зияют дыры.
"Вот, – говорит Дока. – Видишь? Это совсем другая свадьба, нищая свадьба, моя маленькая голубка. У них вообще ничего нет: ни новой одежды, ни шёлковых платьев, ни коробок конфет, ни меблированного домика, ожидающего их, только полуразрушенная хижина на дальнем краю деревни".
"Ох! – вскрикивает Эра. – Дока, пожалуйста, пожалуйста, сделай что-нибудь поскорей. Что можно сделать? Почему они так бедны? Как же это? Отчего с ними такое приключилось?"
Дока горестно улыбается и, почёсывая затылок, произносит: "Когда-нибудь ты всё узнаешь. Я возьму тебя прокатиться со мной по округе, как только ты подрастёшь".
"Когда-нибудь? Когда подрасту? – вопит Эра. – А сейчас-то, сейчас – нам же нужно что-то обязательно сделать именно сейчас". И она стремглав мчится обратно в библиотеку, где Маззи и Генерал все ещё стоят и разговаривают с великолепным намасленным Семёном Романовичем и его невестой.
"Ох, Маз! – умоляет она, задыхаясь. – Дайте им одежду, дайте им домик, дайте им мебель, и конфеты, и масло, чтобы намазать головы и сапоги".
"Дать кому? Что? О чём ты говоришь?" – недоумённо спрашивает Маззи, в то время как Генерал, хмурясь, требует громким голосом: "Объясните, чего хочет девочка? Она ведёт себя совершенно нелепо".
"О свадьбе бедняков в Чёрной Кладовой, – вопит она. – Ох, пойдите и посмотрите на неё".
И они следуют за ней туда, где и обнаруживают несчастную пару, всё ещё грустно перешёптывающуюся с Докой под присмотром дворецкого, взирающего на неё неодобрительно, несмотря на то, что та мнётся в Чёрной Кладовой, куда открыт вход грязным людям, а не в являющейся гордостью всей его жизни сияющей Белой Кладовой, где он хранит лучший фарфор, хрусталь и серебро.
"Ах, Доктор, Вы опять привели нищих!" – упрекает Шелли, последовавшая за всеми, дабы разобраться, в чём дело.
"Верно, – мрачно добавляет Нана. – И разве у нас намедни не было ветрянки? Вы же врач! Я была уверена, что Вы усвоили урок, и не пустите болезнь в дом таким образом".
"В самом деле, Дока", – бормочет Маззи, а Генерал, покручивая ус и хмурясь, выдыхает: "М-да!"
Эра в отчаянии оглядывается по сторонам. Жених и невеста стоят, опустив глаза, явно напуганные и готовые разрыдаться. Эра чувствует себя так же.
"Я отдам ей своё коричневое вельветовое платье, и золотую брошь, и новый набор для туалетного столика", – заявляет она дерзко, хотя и дрожащим голосом, однако Дока, обняв её, говорит: "Нет, это плохая идея. Им не пригодятся эти вещи".
На что Нана с Шелли замечают: "Вот, Дока, видите, что Вы наделали? Только расстраиваете дитя и закладываете ему в голову несуразные представления. Вельветовое платье и золотую брошь мужицкой девке, вот уж действительно!" И они презрительно фыркают и сопят своими довольно крупными носами.
Тем временем Маззи уже успевает черкнуть пару слов Генералу, который, прочитав их, пере-стаёт крутить ус и возвещает своим обычным грубоватым голосом, слыша который, молодожёны аж приседают от ужаса: "Всё в порядке, дети мои, вы получите немного древесины, чтобы отремонтировать свою хижину, и управляющий будет каждую неделю выдавать вам достаточно муки, чтобы продержаться до следующего урожая".
И Маззи обращается к невесте: "Приходи завтра утром, и я позабочусь о твоей одежде".
После чего юноша с девушкой внезапно падают ниц и начинают бить лбом об пол, плача и громко взывая: "Да спасёт вас Господь, наши благодетели!"
К всеобщему изумлению, Эра тоже бросается на колени напротив жениха с невестой, и кланяется, и плачет, и кричит: "Да спасёт вас Господь", – пока Генерал не поднимает её за панталончики и, шлёпнув по ним, не требует грозно: "Немедленно прекрати этот балаган, мне за тебя стыдно". И Шелли строго произносит: "Эра, не позорься!" – и Нана возмущённо кричит: "Небу'смешной!"
После этой сцены Дока снова несколько дней находится в опале и состраивает своё "жалкое лицо" всякий раз, когда попадается кому-нибудь на глаза. Генерал хохочет и дразнит его. Маззи говорит: "Не вздумайте больше никогда устаивать ничего подобного". А Нана и Шелли презрительно вздёргивают подбородки. Но однажды вечером Дока, внезапно скинув своё "жалкое лицо" и покраснев, возмущённо и твёрдо обращается к Генералу и Маззи: "Я бы сильно желал видеть Вас здесь круглый год. Вы бы наверняка нашли, чем заняться. В поместье гораздо больше дел, чем в Санкт-Петербурге …"
Эра, внимательно наблюдающая за всеми и готовая броситься на защиту Доки при любом открытом нападении на того, видит, что Профессор разделяет его взгляды, хотя и произносит задумчиво (не заметив, что она слушает): "Я считаю, Иосиф Адамович, что ещё слишком рано обращать её внимание на не-которые вещи – она пока не готова. Но, без сомнения, со временем ей нужно будет показать другую сторону жизни". После чего, поймав Эрин взгляд, восклицает: "Вы только посмотрите на эти любопытные уши! Определённо, с каждой секундой они становятся всё длиннее и длиннее, стараясь не упустить ни слова из того, что мы говорим!"
"Длинные уши, как у осла, длинные уши, как у осла, длинные уши, уши-хлопуши у Водочмоки, как у осла", – упоённо скандирует Мики, покатываясь со смеху из-за того, что Эра боязливо трогает их, словно действительно подозревает, что они могли вырасти. В это время Шелли рассеянно вставляет (поскольку она всегда стремится напомнить своим ученикам о каком-нибудь важном историческом событии): "У царя Мидаса были ослиные уши …"
"Ах-ха-ха, – завывает от хохота Мики. – Царь Мидас – вот на кого ты, оказывается, похожа, Водочмока", – и даже Эра начинает хихикать.
Пасхальная неделя пролетает слишком быстро, и семья вновь убывает в столицу. Глубокий зимний снег, лежавший на земле почти шесть месяцев, начинает подтаивать, и ручейки, чистые как хрусталь, уже бегут вниз по склонам аллей.
Эра, Ольга и Володя, вооружённые лопатами, помогают ручейкам пробиваться сквозь снежные преграды и пускают в них маленькие кораблики из дерева, толстого картона и ореховой скорлупы. На солнце становится тепло, и шуба кажется невыносимо тяжёлой.
"Когда же ты разрешишь мне её снять, Нана? – причитает Эра. – Мне так жарко, так жарко, и я чувствую, что скоро тоже растаю". Но Нана и слышать не хочет о том, чтобы перейти на более лёгкую одежду такой ранней весной.
"Тебе придётся подождать, пока весь снег не сойдёт", – говорит она решительно, и на этот раз Дока с ней соглашается и цитирует старую русскую поговорку: "До дня Святого Духа (следующий день после Троицы) не снимай кожу́ха (имеется в виду кожаный кафтан, подбитый мехом)".
Но с какого-то момента всё меняется стремительно: снег исчезает, появляется молодая трава, и внезапно наступает настоящая весна с подснежниками, крокусами и фиалками. Старая серебристая берёза на террасе покрыта бледно-зелёным пушком, а папоротники под ней, плотно свёрнутые, как аккуратные маленькие зонтики, готовы вот-вот раскрыться. Помощники садовника Семёна под его присмотром заняты подготовкой почвы для высадки цветов, и уже идут разговоры о том, чтобы вытащить пальмы из оранжереи и перенести на их обычные летние места на цветочной террасе перед домом.
Тёплый весенний воздух нагоняет на Эру усталость и сонливость, и Дока вешает ей между двумя каштанами гамак, в котором она может отдыхать и подрёмывать, качаясь на мягком ласковом ветерке и глядя на ярко-голубое небо с мчащимися по нему белыми облаками. Её шуба, шапка и валенки убраны и переложены камфарными и нафталиновыми шариками, и теперь она носит тёмно-синюю морскую куртку с позолоченными пуговицами, на которых красуются якоря. Раньше это был наряд Мики, но с тех пор, как тот из него вырос, Эре приходится его донашивать, как и многое другое.
Весенняя пора безумно интересна. Каждый день радует всё новыми и новыми цветами: примулами, лютиками, незабудками, ландышами … – и Эра с Наной и Шелли собирают огромные букеты, расставляя их в вазах по всему дому. Чуть позже, как раз когда собирается зацвести сирень, семья возвращается, на этот раз надолго – до самой осени, и в Троицком начинается летняя жизнь.