Отречение и комитеты
Среда, 1 марта (14 марта)
Сегодня утром прошли три операции: из руки солдата-татарина, только что прибывшего с фронта, были извлечены пули, Степану Мордкину ампутировали пальцы, а маленькому еврею Исааку – ногу. Татарин оказался необычайно храбрым. Его прооперировали без какой-либо анестезии (из-за его слабого сердца), и он даже не дёрнулся, а только тихо стонал через равные промежутки времени, и пот струился по его лицу. Он язычник, и на его прикроватной тумбочке стоит маленький деревянный идол, которому он молится с большим усердием. В нём так много спокойного достоинства, что другим пациентам и в голову не приходит высмеивать его божка – он, кажется, наоборот, каким-то образом вызывает у них уважение, что очень необычно.
Революция всё ещё в самом разгаре, и уже куча офицеров убита солдатами. Генерал ни в коем случае не должен выходить из дому. Он, столь глухой и потому имеющий манеру высказывать своё мнение во весь голос, сразу бы погиб. Кроме того, он просто не желает отказываться от генеральского мундира, показаться в котором на улице было бы фатально.
Офицеры, находящиеся в госпитале, очень нервничают. Они не покидают палату и в основном курят молча. Санитары (некоторые вернулись прошлой ночью) весьма дерзки с ними, хотя сегодня ведут себя чуть более сносно.
Революционная Дума образовала "Временный комитет" с Родзянко во главе, но в то же время в комнате №13 Таврического дворца возник таинственный "Совет рабочих и солдатских депутатов", который, судя по всему, изначально с огромным недоверием относится к этому Временному комитету, следит за каждым его шагом и постоянно кричит о "Республике и мире". В конце концов казаки тоже восстали и перешли на сторону Революции, как и великий князь Кирилл, прошествовавший к Таврическому дворцу во главе гвардейской морской пехоты. Говорят, император направляется в Царское Село, но где он сейчас, никто не знает. Было много арестов, среди них Протопопов, Штюрмер, фактически почти все бывшие министры, митрополит Питирим и многие другие. Все они содержатся в Таврическом дворце.
В полдень я пошла туда пешком. Толпы людей окружали дворец: солдаты, рабочие, граждане всех мастей, – все были дико возбуждены, а само место напоминало муравейник. Подойдя к крыльцу, я увидела, как человек довольно безумного вида обращался с балкона с речью к народу. Он кричал, что население должно доверять новому правительству, но в то же время следить за каждым его шагом. Я бы сказала, замечательный способ "доверять" кому-либо! Толпа внимательно слушала его, и ей, по всей видимости, больше всего понравилась та часть, где он говорил о "слежке за правительством". Солдат, стоявший рядом со мной, повторял снова и снова: "Да, это правда, всё верно!" По другую сторону от меня примостилась молодая женщина, казавшаяся откровенно скучающей, а потому периодически и громко зевавшая, при этом каждый раз осеняя свой рот крестным знамением. Иногда она выкрикивала то, что кричали остальные, но без какой-либо убеждённости или видимого интереса. Наконец, задолго до того, как речь была завершена, она стала проталкиваться локтями сквозь толпу, бормоча: "Хватит с меня, я устала". Её место тут же занял коренастый молоденький солдатик, непрерывно сплёвывавший шелуху от семечек и во всё горло выкрикивавший тонким, дрожащим голосом череду более или менее бессмысленных замечаний, не касавшихся ничего конкретного. Было очевидно, что он слушал себя гораздо внимательнее, чем оратора, и, судя по всему, получал огромное удовольствие от собственных высказываний. Когда я уходила, тихий, приличного вида старик решился заговорить со мной доверительным шёпотом. Так как в наши дни все, кажется, разговаривают друг с другом, независимо от того, знакомы они или нет, я прислушалась к тому, что он шептал. Со слезами на глазах он сообщил, что ходят твёрдые слухи о принуждении императора к отречению от престола и что лично он считает это единственным способом спасти жизни членов царской семьи, если только войска на фронте не проявят верность, не пойдут быстрым маршем на Петроград и не подавят Революцию. "Что Вы обо всём этом думаете?" – печально спросил он. "Совершенно ничего, – поспешила ответить я. – Я слишком растеряна, чтобы что-то понимать в эти дни", – и быстро ушла. В конце концов он мог бы оказаться провокатором, так как в городе, вероятно, их пруд пруди, и всегда разумнее промолчать. Поворачивая за угол, я услышала, как кто-то окликнул меня по имени, и, оглянувшись, увидела спешащую ко мне Сестру Наталью. "И что, Боже правый, ты здесь делаешь? – воскликнула она. – Знаешь же, что тебе не пристало гулять одной в такое время. Ну-ка быстро возвращайся в госпиталь и оставайся там, где тебе самое место!" Но я не из тех, кого можно застращать. "Я собираюсь увидеть эту Революцию своими глазами и услышать всё, что о ней говорят, своими ушами", – твёрдо ответила я, хотя вполне ожидала, что об этом может быть доложено Сестре-хозяйке. Но тут неожиданно она расхохоталась и, хлопнув меня по спине, вскричала: "Молодец! Мне жуть как нравятся отважные девушки. Но всё же позволь отныне быть твоим компаньоном, и мы вместе изучим эту Революцию. Я старше тебя, опытнее, и у меня гораздо более мудрая голова на плечах. Ну как, согласна?" "Согласна", – искренне ответила я. Она ужасно хорошая и нравится мне. Впрочем, действительно интереснее наблюдать за происходящим с кем-то ещё, а не в одиночестве. Вечером я на дежурстве, но завтра мы пойдём и продолжим знакомство с этой Революцией.
Четверг, 2 марта (15 марта)
Скорость, с которой происходят события, напоминает просмотр киноленты. Императору, направлявшемуся из Могилёва в Царское и сделавшему остановку в Дне, говорят, что его поезд не может следовать дальше на север, так как линия находится в руках революционеров. Поэтому он приказывает повернуть на Москву, но, узнав, что Москва тоже охвачена Революцией, в итоге принимает решение ехать в Псков, где находится генерал Рузский, надеясь, вероятно, что Рузский со своей армией встанет на его защиту. Однако Рузский, связавшись, по всей видимости, с Родзянко, генералом Алексеевым и другими командующими войсками, после представления императору заявляет тому, что единственный оставшийся выход из ситуации – это отречение, поскольку таково желание Временного комитета. Если он отречётся в пользу Алексея, то кто будет регентом? Великий князь Михаил? Разумеется, не императрица! Всё это настолько невероятно, что у меня создаётся ощущение не яви, а сна. Не ждёт ли нас всех в скором времени гильотина? Кто знает, где, однажды начавшись, остановится Революция! Буквально каждый час приносит новые известия, и они сменяют друг друга столь быстро, что я едва успеваю их записывать, поскольку занята и работой в госпитале, и "изучением Революции" в свободное от работы время. А ведь нужно ещё и забегать к родителям. Определённо, моё нынешнее существование уж слишком переполнено событиями. Только услышишь нечто новое и начинаешь потихоньку к этому привыкать, как дела принимают совершенно неожиданный оборот. Мне кажется, что скоро я не смогу связно излагать свои мысли о происходящем. Как бы то ни было, я забыла упомянуть "Приказ дня" для всей армии, названный "Приказом №1", что был издан вчера Советом и составлен человеком по фамилии Соколов, приходящимся, как говорят, сыном священнику церкви Зимнего дворца Отцу Соколову. Какая ирония, если это правда! Данный "Приказ", адресованный всем войскам, является самым деморализующим из когда-либо созданных документов, который полностью разрушит дисциплину, если ему станут подчиняться. Он упраздняет все звания и полномочия и оставляет судьбу офицерского состава целиком на милость солдат и их исполнительных комитетов. Я также слышала, что в Кронштадте творится немыслимое – там матросы арестовывают всех своих командиров поголовно и убивают тех после ужасных пыток. Однако никто пока не знает всей правды об этом.
Пятница, 3 марта (16 марта)
Свершилось! Император отрёкся от престола в пользу своего брата, так как не желает разлучаться с Алексеем. Это произошло вчера в Пскове после прибытия депутатов Думы Гучкова и Шульгина и их беседы с ним. Но великий князь Михаил тоже отрёкся. Говорят, Керенский заставил его сделать это вопреки желанию Родзянко и Львова. Ко всему прочему закончил своё существование Временный комитет, поскольку наконец-то было сформировано "Временное правительство", которое и будет управлять страной до созыва Учредительного собрания.
Суббота, 4 марта (17 марта)
Я непрестанно думаю об императоре. Преследуемый всеми, одинокий, напуганный, униженный и обиженный. Он, конечно, испил чашу горечи до дна. Что с ним станется теперь? Разрешат ли ему и его семье остаться в России или дозволят уехать за границу? Маззи слышала, что императрица была ошеломлена, когда великий князь Павел поведал ей об отречении, и отказывалась верить в это, пока сам император не донёс ей горестную весть. Она одна с детьми, и двое из них всё ещё болеют корью.
Солдаты в палате для выздоравливающих выглядят весьма взволнованными; они слышали о том, что гарнизон Петрограда не будет отправлен на фронт в награду за "спасение Революции". Это абсурдное словосочетание – "спасение Революции" – нынче используется ато́р етраве́р20, как говорят французы. Например, один из санитаров заявил, что кухарку следует уволить, так как она отказывается покидать кухню и присоединяться к уличному шествию, дабы "спасти Революцию", а горничная Дуня известила, что у неё сегодня нет времени готовить ванны для Сестёр, поскольку ей необходимо поучаствовать в митинге во имя "спасения Революции". "Спасём Революцию!" – кричат и солдаты из броневиков, с грохотом проносящихся мимо, и уличные ораторы на каждом углу, и, безусловно, любой, кто пытается высказаться по поводу Революции, имя им легион. Повсюду говорится так много глупостей, что от них "уши вянут", как элегантно называет это мой брат. Сейчас все спорят о предстоящем "Учредительном собрании", и как же спотыкаются языки необразованной братии об эти два предательских слова!
Внизу, в фойе для прислуги, сегодня прошёл митинг (или, как они это произносят, "митинка") для санитаров и горничных. Горничная Поля позже рассказала мне все детали. Она поведала, что был избран "исполнительный комитет" и что она стала-таки его членом – бедная старая глупая Поля, не умеющая ни читать, ни писать! Сто́рожа выбрали Председателем, привратника – его Заместителем, а Петра, помощника повара, – Секретарём. Он, вне всяких сомнений, сможет готовить замечательные "протоколы заседаний", если судить по тому, каковы составленные им ранее списки предметов, необходимых на кухне. Я спросила Полю, что они делали там так долго (ведь встреча длилась несколько часов), но она, похоже, не очень-то в этом разобралась. "Всё болтали и болтали, – попыталась объяснить она довольно неопределённо. – А потом потребовалось какое-то время, чтобы выбрать всех членов Комитета. Все хотели участвовать в нём, и случилось довольно много ссор и даже драк".
Председатель Комитета уже начал утверждать свою власть, фланируя по госпиталю в залихватски заломленной фуражке, тогда как его Заместитель позволяет себе курить свои мерзкие сигары прямо в помещении, швыряя окурки на пол с вызывающе-независимым видом. Сестра-хозяйка ходит мимо с высоко поднятой головой и, кажется, не замечает этих первых попыток намеренной дерзости.
Моя комната находится прямо над фойе для прислуги, и там опять поднялся страшный гул голосов. Видимо, ещё один митинг!
Позже в тот же день
Это не митинг, а какой-то несусветный галдёж! Ради всего святого, что же всё это значит? Голоса звучат угрожающе, и один, в частности, возвышаясь над всеми, кажется, снова и снова кричит одно и то же: "Долой" … кого-то или что-то – я никак не могу разобрать это последнее слово! На кого они теперь охотятся? Не на императора – тот уже "повержен". Не на Думу же? Я бы удивилась. Эти вопли кажутся мне зловещими. Люди там явно очень возбуждены, агрессивны и неимоверно злы. Ощущаю себя, будто посреди улицы перед лицом надвигающейся толпы, находящейся в худшем своём состоянии "массовой истерии". Бесполезно пытаться заснуть. Пойду-ка я посижу немного в одной из тихих палат, пока всё не закончится!
Воскресенье, 5 марта (18 марта)
Этим утром Поля подробно рассказала мне о последнем собрании. Она, бедняжка, выглядела очень расстроенной и сообщила, что считает своим долгом предупредить нас о том, что может случиться. Проработав в госпитале двадцать лет, она, естественно, очень привязана к Сестре-хозяйке и к остальным Сёстрам, поэтому вчерашние переживания сделали её совершенно больной. Она вошла в мою комнату белая как полотно, с распухшим носом и красными глазами. "Поля, Боже правый, что произошло?" – воскликнула я, на что та отчаянно замахала на меня руками. "Тссс! Тихо-тихо!" – прошептала она, а затем открыла дверь, чтобы убедиться, что никто не подслушивает, и внимательно оглядела коридор в обоих направлениях. "Слава Богу, они не следят за мной!" – пробормотала она и, осторожно закрыв дверь и заперев её, на цыпочках подошла ко мне. "Вот какое дело, – прошептала она мне в самое ухо. – Комитет … Вы слышали, какой шум они подняли прошлой ночью?" Я молча кивнула. "Итак, – продолжила она, – Комитет порешил избавиться от Сестры-хозяйки, Главного Врача и Старшего Хирурга. Они написали бумагу – резо-резо, что-то в этом роде". "Резолюцию?" – предположила я. "Да, именно так, революцию, такое слово … хотя нет … ну, неважно. Сторож, этот пёс шелудивый," (тут она сплюнула) "привратник, чёрт бы его побрал, и я (!?) да простит меня Господь, мы идём в штаб-квартиру Красного Креста требовать, чтобы они арестовали Сестру-хозяйку и врачей и вышвырнули их из госпиталя. И подумать только – зачем-то им понадобилось выбрать меня, чтобы пойти с ними," (тут она начала плакать) "и я не смею ослушаться! Но я решила, что скажу Вам, и Вы сможете предупредить Сестру-хозяйку – только не дай Вам Бог упомянуть моё имя! Ведь они убьют меня, если узнают, что я говорила с Вами. Обещайте, что не выдадите меня". Я пообещала. "Но зачем нужно арестовывать этих людей?" – спросила я. "Потому что они против Революции, 'контрреволюционеры', как их называют, а значит их необходимо арестовать, чтобы спасти Революцию". Я чуть не упала со своего стула … вот опять этот дурацкий лозунг: "Спасём Революцию!" Даже Поля, бедная старая глупая Поля, и та "спасала Революцию". Она выглядела так нелепо, что я чуть не расхохоталась, хотя, видит Бог, ситуация была совсем не из весёлых. "Когда вы собираетесь идти в штаб-квартиру Красного Креста, Поля?" – спросила я. "Завтра утром, – ответила та. – У нас уже всё готово. В бумаге говорится, что врачи и Сестра-хозяйка – враги Революции и должны быть немедленно арестованы! И представьте себе! Ведь только вчера Сестра-хозяйка, сохрани её Господь, подарила мне новое платье!" Задумчиво в сторону: "Может быть, мне завтра в нём туда и пойти? Тьфу, грязные псы, предатели, иуды – вот бы она сама могла их арестовать!" "Но, Поля, – удивилась я, – если ты так это воспринимаешь, зачем ты идёшь с ними? Почему бы тебе не сказать им, что ты не хочешь иметь с ними ничего общего?" "Потому что я принадлежу к ним! – яростно перебила она. – Несмотря на то, что я люблю Сестру-хозяйку как свою собственную мать и с радостью отдала бы за неё свою жизнь, я должна быть с Народом и делать то, чего он от меня хочет. Народ приказывает, и я повинуюсь – вот почему!" Её глаза горели, и в них я заметила то фанатичное выражение, которое так часто видела в глазах "народа" с тех пор, как началась Революция. Странно встречать такое в обычно добрых и наивных старых глазах Поли и странно слышать, как она говорит таким образом – гордо, вызывающе, будто какой-то дух подсказывает ей – несомненно, могучий Дух Революции, распространяющийся по России, как лесной пожар. Однако в следующую минуту она снова стала самой собой, той старой Полей, которую мы все так хорошо знаем, хотя и горько плачущей, с опять алеющим носом и красными глазами, с трудолюбивыми пальцами, теребящими шаль, и низко опущенными плечами – яркая картина отчаяния и душевных мук. Я молча обняла её и подала стакан воды, который был жадно выпит. Бедная старушка, какую трагедию ей приходится переживать – не зная, что делать, желая быть верной обеим сторонам, ненавидя всё это и страдая, как испуганный ребёнок.
Как только она ушла с теми же предосторожностями, что и вначале, я тут же поспешила к Сестре-хозяйке, передав ей всё, что узнала, но не упомянув, разумеется, имени Поли. "Да, я предполагала, что нечто подобное должно произойти, – сказала та, – ведь они же совсем как дети – всегда подражают взрослым. Они видели, как свергли императора, так что теперь желают сделать то же самое со всеми, кто имеет над ними хоть какую-то власть. Это просто не может не случиться! Сейчас повсюду формируются комитеты низшего персонала, и вполне естественно, что первым их побуждением является избавление от своих хозяев. Спасибо тебе, моя дорогая, за то, что предупредила меня. Я немедленно свяжусь с обоими своими 'обречёнными' коллегами. А сейчас ступай в свою комнату, никому ничего не говори и жди, пока я не пришлю за тобой. Ты можешь мне понадобиться". И это именно то, что я сейчас делаю – жду и гадаю, что же, ради всего святого, произойдёт дальше прямо здесь, в госпитале, и в России в целом.
Временное правительство заявляет, что хочет "войны до конца", то есть вплоть до победоносного мира. Совет же требует "конца войне" немедленно, любой ценой, абсолютно не заботясь о победе. Так чья же возьмёт? Из сих двух соперников Временное правительство выглядит послабее, тогда как Совет становится сильнее и популярнее с каждым днём!
Вечер понедельника, 6 марта (19 марта)
После обсуждения с докторами Сестра-хозяйка послала за мной и описала их беседу. Она сказала, что тех очень позабавила мысль о своём увольнении по воле сторожа и швейцара, однако, разумеется, было принято решение без всякого промедления обезопасить себя. Они втроём тут же отправились в штаб-квартиру Красного Креста, дабы поведать всю историю. Руководство Красного Креста явно находится в растерянности, поскольку, похоже, почти во всех медицинских учреждениях созданы комитеты из низшего персонала, подобные нашему и требующие одного и того же – отстранения управляющих учреждениями и их срочного ареста. Это выглядит как настоящая эпидемия. Повара, горничные, прачки, санитары и т. д. (делегаты, как они теперь себя называют) бегают из больницы в больницу, рассказывая о своих комитетах и требуя там, где таковых нет, немедля их сформировать. В Красном Кресте указали на единственный в текущих условиях путь – врачам и медсёстрам избрать свои собственные комитеты, которые будут противостоять комитетам низшего персонала, и таким образом обеспечить себе защиту. Так что в ближайшее время состоится общее собрание врачей и медсестёр нашего госпиталя и избрание соответствующих исполнительных комитетов. Это представляется хорошим выходом из ситуации, который, по всей видимости, станет весьма неприятным сюрпризом для горничных и санитаров, воображающих, что отныне они смогут нами править. Ах да, чуть не забыла упомянуть, что руководители Красного Креста также пообещали направить в госпиталь официального следователя или комиссара, дабы выяснить причину, по которой у прислуги возникло желание устранения Сестры-хозяйки и ведущих докторов, и тем унять местных революционеров, предотвратив любое возможное насилие. Он, скорее всего, будет здесь послезавтра, дабы вершить суд. Это будет любопытно, поскольку ему придётся проявить много такта! Госпиталь пре-бывает в волнении, так как все поголовно заметили на доске официальное объявление Сестры-хозяйки об общем собрании всего персонала – высшего и низшего звена (или "старшего" и "младшего", как отныне их нужно называть: "старшее" – для врачей и медсестёр, "младшее" – для прислуги). Повсюду можно видеть возбуждённые группки шепчущихся Сестёр. Доктора абсолютно спокойны и сохраняют равнодушный вид, сквозь который слегка угадывается довольная усмешка. Прислуга же выглядит озадаченной и растерянной. Она не может до конца понять, к чему всё идёт, и потому чуть менее уверена в себе и чуть менее нахальна. Из-за волнения по поводу нашей местной госпитальной революции Большая Революция почти забыта.
Утро вторника, 7 марта (20 марта)
Этим утром Сестра-хозяйка рассказала мне, что наши "кухонные делегаты" были в штаб-квартире Красного Креста со своей "резолюцией", и там их успокоили, пообещав провести детальное дознание. Она поговорила по телефону с Председателем, и тот уведомил её, что в качестве следователя к нам будет завтра направлен князь В.
Император попросил Временное правительство разрешить ему остаться в Царском Селе, пока дети не поправятся. Очевидно, они намерены покинуть страну. Я очень хочу, чтобы царская семья уехала как можно быстрее – им всем смертельно опасно оставаться здесь. С каждым днём Совет набирает силу, как и его ненависть к "Николаю Романову" – так там теперь его пренебрежительно величают.
На улицах стало гораздо спокойнее, и некоторые офицеры из нашего госпиталя отваживаются выйти на прогулку с маленькими красными ленточками на лацканах своих шинелей. Я не знаю, отчего эти ленты так странно действуют на меня. Зачем их вообще носить? Наш Генерал так не делает. Он тоже начал выходить и даже дошёл пешком до госпиталя, чтобы навестить меня. К сожалению, он не может молчать, и его зычные высказывания приводят меня в ужас. Я слышала, как, поднимаясь по главной лестнице, он во весь голос проорал привратнику: "Привет, революционер, ты сегодня кому-нибудь перерезал глотку?" Ошеломлённая, я выскочила на лестничную площадку как раз вовремя, чтобы успеть узреть на лице привратника выражение лютой ненависти, которое было совсем не обнадёживающим. Однако он не произнёс ни слова, а просто пожал плечами в презрительном молчании. Я втолкнула Генерала в свою комнату и прочитала ему лекцию о том, как важно уметь сдерживаться в такое нелёгкое время, но он лишь рассмеялся и сказал: "Что с тобой такое? Революция закончилась, Временное правительство прекрасно контролирует ситуацию, и чернь скоро снова узнает своё место". Боже мой, что же с ним делать? Его необходимо заставить молчать на людях, иначе его убьют, и это так же верно, как смерть. В настоящий момент ситуация отнюдь не стабильна. Временное правительство идёт на компромиссы с Советом, и кто знает, чей будет верх? Несмотря на то, что на улицах стало меньше стрельбы и больше разглагольствований, у меня не пропадает чувство, что даже крошечная искра способна вновь взорвать обстановку. Я определённо потребую от Генерала больше не приходить сюда, если он мне клятвенно не пообещает ни с кем не разговаривать.
Временное правительство опубликовало новый манифест, вызвавший жёсткую дискуссию. Консерваторы считают его слишком "красным", в то время как красные считают его слишком консервативным! В результате – нескончаемые споры и болтовня, болтовня, болтовня.
Среда, 8 марта (21 марта)
Сегодня волнительное событие! В 11 часов утра прибыл князь В. и сразу же направился в фойе для прислуги, где его с серьёзнейшим видом ожидал Комитет. Он пробыл там почти два часа, а затем поднялся наверх в сопровождении Председателя, Заместителя и Секретаря – все они выглядели чрезвычайно важными и напыщенными, как индюки. На заднем плане я мельком увидела лицо Поли. Чтобы должным образом отметить торжественность момента, она надела своё новое платье, подаренное Сестрой-хозяйкой. Абсурдность ситуации никак не трогала её, и она имела горделивый и глупый вид. Каждый раз, когда я вижу, как она пытается "спасти Революцию", у меня возникает дикое желание расхохотаться. Без сомнения, во всём можно отыскать смешную сторону! Князь В., окружённый членами Президиума Комитета (включая Полю), для начала поговорил с Сестрой-хозяйкой, затем попросил подойти других Сестёр, а после и докторов, и общее собрание началось. Секретарь Комитета, напустив на себя дерзкий вид, но всё же ужасно нервничая, зачитал вслух Резолюцию, касающуюся вражеской сущности и ареста Сестры-хозяйки и ведущих врачей. Его лицо сильно покраснело, руки тряслись, и он беспомощно спотыкался о слова, пока читал. В целом он казался совершенно несчастным, обнаружив, очевидно, что высказывать свои сокровенные чаяния на публике – это весьма сомнительное удовольствие. Одно дело – действовать в сговоре с такими же, как ты сам, коллегами, и произносить "пламенные" речи, и "гарцевать", и вести себя как отменный революционер пред лицом восхищённой и сочувствующей толпы, состоящей в основном из "поль", и абсолютно иное – излагать свои мысли в центре внимания критически и враждебно настроенной аудитории. Как бы то ни было, он уже явно ненавидел это, и остальные тоже. Только Поля в своём новом платье получала, по-видимому, полное удовольствие, хотя и бросала время от времени умоляющий взгляд на Сестру-хозяйку, словно прося у той прощения. Обвинения, содержавшиеся в Резолюции, были столь незначительны и наивны, что становилось положительно стыдно за те недалёкие умы, которые их сформулировали. Расплывчатые фразы о "сильной строгости" в госпитале, слишком однообразном меню, недостаточном количестве отгулов, "несправедливо" уволенных или получивших выговор горничных и санитарах с указанием имён – таковы были те обвинения в адрес руководства. Мне было забавно наблюдать за лицами: Сестра-хозяйка выглядела как надменное и непроницаемое каменное изваяние, доктор П. не скрывал сарказма, а доктор Д. – негодования. "Это всё?" – спросил князь В., когда Секретарь Пётр закончил чтение. "Да, всё", – пробурчал тот и сел, явно испытывая неимоверное облегчение от осознания, что его неприятная задача выполнена. "Что ж, – продолжил князь В., поворачиваясь к Сестре-хозяйке, – а как Вы объясните эти случаи увольнений и выговоров, излишнюю строгость в отношении отгулов и неудовлетворительное меню? Не могли бы Вы, пожалуйста, высказать Ваше мнение?" И та высказала так высказала, кратко, чётко и абсолютно блистательно ответив по каждому пункту самым убедительнейшим образом. Члены Комитета сперва растерялись, после принялись роптать, но князь В., решительно подняв руку, попросил тишины. "Выслушав нынче обе стороны, – сказал он, – я очень внимательно изучу вопрос, а затем, как только приму решение, дам вам знать. Оставьте это дело мне". На том он и завершил собрание, после чего, беспристрастно пожав руки представителям обеих сторон, с большим достоинством удалился. После его ухода по всему залу образовались возбуждённо спорящие кучки, но я поспешила сбежать, чтобы успеть до ужина нанести родителям краткий визит. Там я нашла обстановку столь же мирной, как и всегда, так как старых слуг Революция никоим образом не коснулась. Они остались прежними – никаких "комитетов", никаких "резолюций" и прочей ерунды, слава Богу!
Четверг, 9 марта (22 марта)
Последняя новость заключается в том, что император арестован в Могилёве, а императрица – в Царском Селе. Видимо, Совет выставил требование, чтобы Временное правительство сделало это, и, как водится, тому пришлось уступить. Если бы дети не были больны, царская семья давно могла бы находиться за границей. Как бы я хотела, чтобы им удалось поскорее сбежать! Неужели никто не собирается им помочь? Генерал ужасно расстроен этим известием об аресте своего любимого императора. Сначала он был в такой ярости, что мы боялись, как бы его не хватил удар, но позже, после приступа неистовства и буйства, не сдержался и заплакал, как ребёнок. Теперь он бродит с таким страдающим и потерянным выражением лица, что у нас разрывается сердце. Молодые люди способны испытывать восторг от Революции, но для стариков она ужасна. Это конец того строя, который они знали всю свою жизнь, и видеть его крушение – это больше, чем они могут вынести.
Я просто обязана продолжать учёбу! Но смогу ли я сдать экзамены, если буду существовать в том же ритме? Работа в госпитале, ночные дежурства, операции, собрания, лекции, вылазки для знакомства с Революцией, набеги к родителям и ведение дневника в волнении от быстро меняющихся событий – где в этих делах можно отыскать прореху для учёбы? А теперь, вдобавок ко всему, наш класс отправляют в Калинкинскую больницу, поскольку доктор Е. хочет проводить свои лекции именно там, чтобы иметь возможность продемонстрировать ученикам своих пациентов. Так ещё и Родильный дом … Как, Боже правый, нам впихнуть всё это в нашу жизнь?!
Сестра-хозяйка поведала мне презабавнейшую историю. Прошлой ночью, когда все успокоились и спали, раздался тихий стук в её дверь (как обычно, она работала за своим столом далеко за полночь), и там возник Председатель Комитета, имевший весьма дружелюбный и смущённый вид. Почти так же, как Поля, он оглядел коридор, чтобы убедиться, что за ним никто не следит, затем вошёл, запер дверь и на цыпочках подошёл к столу Сестры-хозяйки. После ряда сдержанных покашливаний и нерешительных переминаний с ноги на ногу, он сообщил ей исключительно конфиденциально, что весьма сожалеет о своём вовлечении в эти ужасные действия против неё, поскольку испытывает к ней лично огромную симпатию и надеется, что она всегда будет занимать свой пост в госпитале, а также уверил, что ей можно в любой момент положиться на него, как на своего преданного "доброжелателя". По её словам, он казался таким искренним и так трогательно жаждал прощения, что она просто не смогла отругать его, а вместо этого, пожав ему руку, успокоила, что всё прекрасно понимает. Затем они долго беседовали и расстались в половине третьего ночи лучшими друзьями. Однако сегодня, когда они столкнулись в коридоре, тот выглядел таким же дерзким, как всегда, даже не прикоснувшись для приличия к козырьку своей фуражки, вероятно, потому, что вокруг были люди. Несколькими минутами позже они встретились вновь, но уже наедине, и он предстал таким же вежливым и учтивым, как в прошлую ночь. Смешно и одновременно так понятно. Чего можно ожидать от бедного необразованного мужика, если есть люди высокого положения, которые ведут себя точно так же. К примеру, в Петроградской газете вышла статья, в которой один из великих князей высказывался об императоре и императрице самым отвратительным образом. Теперь, когда они повержены, он, член их семьи, отзывается о них так, как слуга постыдился бы говорить о своих хозяевах, отвешивая тем самым пресловутый кудепье́ дёля́н21. От подобной низости у меня сразу вскипает кровь!