Башня континуума

Кит все же к нему обратился и, страдая в предчувствии провала своих благих начинаний, растолковал, что к чему. Мерфи выслушал. Клацнул вставной челюстью. Острые зубы Мерфи были изготовлены из первосортного фарфора, такие же белоснежные и нарядные, как фамильный сервиз.

– Мальчик мой, – произнес Мерфи, – неплохо продумано. Да. Превосходно. Но это дорого, наши фонды не потянут столь значительной нагрузки. К тому же, генераторы непоправимо испортят классический вид нашего старинного величественного здания и нанесут непоправимый ущерб окружающей среде. Вдобавок, ваша навязчивая идея покончить с самоубийствами – простите за безвкусный каламбур – превратилась уже в настоящую навязчивую идею.

– Вы почему-то постоянно забываете, мистер Мерфи, что я здесь не просто управляющий на побегушках у совета директоров, а держатель очень крупного пакета акций. И я ни единым словом не заикнулся о корпоративных фондах. Расходовать средства на благие начинания – ну, это чересчур для вас и ваших прихвостней. Я согласен оплатить свою затею из собственного кармана, о чем я уже имел честь сообщить джентльменам из Правления.

– А вы почему-то постоянно забываете, мой дорогой сэр, что у нас здесь не абсолютная монархия. Мы трудимся в поте лица не исключительно ради того, чтобы блюсти ваши интересы. Да, вы являетесь потомком основателя Корпорации, с честью носите вашу славную фамилию, но мы должны думать и о других наших акционерах, в том числе, и миноритарных. И я совсем не понимаю вашей привычки называть наших уважаемых директоров моими прихвостнями, как, кстати, и членов Правления Делового Центра. Я полагаю, что мы все тут крайне лояльны к вам, не донимаем вас излишним контролем, и всем сердцем и с радостью приветствуем ваши разумные инициативы, каковые, к счастью, преобладают над некоторыми другими вашими инициативами, продиктованными, очевидно, присущим молодости идеализмом.

– Когда я приезжаю на работу и вижу, как очередного бедолагу отдирают от асфальта, меня тошнит, и высокие материи здесь не при чем.

– Ну, это началось далеко не вчера. Поймите же. С давних пор идиоты с психическими расстройствами считают Копилку подходящим местом, чтобы свести здесь счеты с жизнью. Отчего именно Копилка? Почему? Не знаю. Но посмотрите на вещи здраво. Эта особенность Копилки – неотъемлемая часть ее очарования, ее неоспоримой притягательности, ее мифа. Доходного мифа. Вы думаете, что туристы едут сюда толпой лишь оттого, что Копилка такая прекрасная? Верно, именно поэтому. Но еще и потому, что у нашего здания репутация трамплина в вечность. Людей притягивает все трагическое. Замки с привидениями. Пьесы Шекспира. Трамплин в вечность…

– Вы хоть сами понимаете, что несете? – спросил Кит брезгливо.

– А вы понимаете, что поднимаете шум из-за какой-то чепухи?

– Если это такая чепуха, как вы меня уверяете последние годы, – процедил Кит, – объясните мне, почему не факт, но масштабы происходящего столь тщательно скрываются от широкой публики. Почему отчеты по самоубийствам входят в число сверхсекретных документов, доступ к которым имеют исключительно руководители высшего звена Корпорации – после того, как дадут расписку о неразглашении. Такую же расписку вы берете с каждого сотрудника службы безопасности Делового Центра. В большинстве случаев о самоубийствах не рапортуется в соответствующие инстанции, хотя согласно тому же Уставу…

Мерфи уставился на Кита выцветшими голубыми глазами, которые видели воочию еще несчастного и безумного Мэттью Ланкастера.

– Что вы от меня хотите.

– Уже ничего, мистер Мерфи. Мне казалось, что мы полюбовно сможем уладить этот чепуховый вопрос между нами двумя. Увы. Я ошибся. К сожалению, я вынужден настаивать на проведении внеочередного собрания совета директоров по означенному вопросу.

Мерфи побагровел и защелкал челюстями, как заправский вампир. Возможно, он и был настоящим вампиром. Вполне подходящее его необычайному долгожительству, изумительному для столь дряхлой развалины цвету лица и полнейшему отсутствию представления о морали и этике.

– Нет, – отрезал Мерфи.

– Да, – ласково пропел Кит, на всякий случай прикрыв горло ладонью.

– Видимо, вам надоело почивать на лаврах, милорд, и вы возжелали в качестве разнообразия подвернуться публичной порке. Что ж, раз вы настаиваете, мы вам это устроим. Мало не покажется, обещаю.

Кит не сомневался, что устроят. При одной мысли, что ему придется лицезреть во внеочередном порядке их бесформенные, безликие физиономии, у него рот наполнялся горечью. Подавляющее большинство этих людей заседали в совете тогда, когда Кит еще не появился на свет, и подавляющее большинство из этого большинства являлись прямыми потомками людей, которые начинали делать бизнес еще с его героическим предком, лордом Джеком. В целом, совет директоров представлял собой нечто вроде громадного каменного монолита, обладающего чудовищной силы инерцией. Тягать его с места в нужном направлении было превосходной жизненной школой, но необычайно выматывающей и утомительной.

– Скоты, – пробормотал Кит, потянулся за портсигаром, но взгляд его упал на развешанные повсюду по галерее грозные бронзовые таблички с надписями, строго-настрого запрещающими курить. Мысленно чертыхаясь, он начал пробираться к выходу, лавируя между подвыпившими гостями.

Десятью минутами ранее Шарлотта Лэнгдон тоже пробиралась к выходу и, кажется, ей удалось покинуть галерею незамеченной. Забрав из гардеробной пальто, она вышла из галереи и направилась в холл, к лифтам.

Шум и блеск перфоманса остались далеко за спиной, извилистый коридор, ведущий в холл, был залит ярким светом, но выглядел почему-то абсолютно необитаемым, бесконечно длинным и невероятно тихим. Она непроизвольно ускорила шаг. Ей припомнились пугающие слухи о том, что ночами в Копилке творятся странные вещи. Будто из ниоткуда появляются двери, ведущие в никуда, слышатся таинственные шорохи и звуки шагов, а камеры наблюдения фиксируют призрачные белые силуэты, тоскливо бродящие по бесчисленным этажам колоссального здания.

Чепуха. Наверняка эти побасенки сочиняются для того, чтобы привлечь в Копилку как можно больше легковерных провинциальных туристов, а потом Большой Босс, сидя в своем уютном кабинете, зловеще ухмыляясь, подсчитывает барыши.

Она подумала о лорде Ланкастере и слегка вздрогнула. Должно быть, он одним своим присутствием мог обращать людей в соляные столпы. Какой у него тяжелый взгляд. Пока она там стояла со своим подносом, как дурочка, и что-то мямлила, он буквально искромсал ее этим своим взглядом, как хирург скальпелем, содрал живьем кожу и полюбовался кровоточащими внутренностями. Она надеялась, что больше никогда его не увидит.

– Ну, конечно, я больше никогда его не увижу… что за глупости. Это просто какое-то дурацкое совпадение… – пробормотала она под нос.

По коридору гулял сквозняк, и Шарлотта передернулась, поплотней запахивая пальто. Выйдя в холл, она подошла к лифтам и нажала кнопку вызова, когда по нервам ей ударил звук, громкий и отрывистый, словно взрыв петарды. Она повернулась и увидела, что одно из огромных окон распахнуто настежь, и ледяной ветер с улицы врывается внутрь, хлопая рамой, как детской хлопушкой.

Она подошла, ухватилась за раму рукой в перчатке, но вдруг передумала, швырнула сумочку в одно из мягких кожаных кресел, поставила локти на широкий мраморный подоконник и с наслаждением вдохнула свежий вечерний воздух, чувствуя, как ветер приятно остужает разгоряченное лицо.

А потом посмотрела вниз, и дыхание у нее перехватило. Внизу открылась бездна, черная, фиолетовая, алая и золотая, как пасть зверя, и ни конца, ни края не было этой бездне.

– До чего красиво, – прошептала она завороженно.

От высоты и воздуха закружилась голова, будто она выпила шампанского. Как странно и удивительно – почему она не подумала об этом прежде? Ведь все было так просто, так легко, так изумительно красиво…

Шарлотта сбросила пальто, стянула шарф и перчатки и сложила в кресло рядом с сумочкой. Затем подумала еще короткую секунду, сняла золотые часики, которые подлец Лэнгдон подарил ей на минувшее Рождество, и затолкала в сумочку.

А потом забралась на подоконник.

Такой Кит ее и увидел. Ее стройный силуэт отчетливо вырисовывался на фоне темного ночного неба, а январский ветер, яростно подвывая, трепал ее каштановые кудри.

Незажженная сигарета вывалилась у Кита из уголка рта. Он прикрыл глаза и открыл снова, втайне надеясь, что это галлюцинация, вызванная, очевидно, переутомлением, вроде утреннего фортеля, который выкинули его золотые рыбки, но – увы. Он потер глаза, надавив кончиками пальцев на глазные яблоки, но она никуда не исчезла. Она стояла на подоконнике и собиралась прыгнуть вниз… и что-то навело его на мысли, что она всерьез.

В подобных случаях полагается вступать с самоубийцей в длительный душещипательный диалог, убеждая отказаться от своей вздорной затеи и расписывая преимущества бытия перед небытием, но Кит никогда не был силен в этих психологических штуковинах и уж точно не блистал красноречием. Да и счет времени шел на секунды. Она, фактически, уже падала.

Не рассуждая, он рванулся вперед, схватил девицу и понял, что, возможно, совершил роковую ошибку. Ошеломленная внезапным нападением, она истошно закричала и принялась столь отчаянно и дико вырываться, будто он не спасти ее пытался, а погубить. Влажный от подтаявшего снега мраморный подоконник был невероятно скользким, а чудовищная истерика придала миссис Лэнгдон нечеловеческий прилив сил.

– От… пустите!

На мгновение Кит был весьма близок к тому, чтобы исполнить ее просьбу. Он не сомневался, что она все же прыгнет и утащит его за собой, обрекая на страшную, нелепую и… чрезвычайно ироническую смерть. Совет директоров Корпорации будет биться в экстазе. У них наверняка случится множественный оргазм.

– Ну уж нет, – прошипел Кит сквозь зубы и ударил истеричную девицу по уху. Она выдохнула и обмякла, после чего он сумел оттащить ее от настежь распахнутого окна. Дьявол! Кажется, в запале он не рассчитал удара и отправил эту психопатку в нокаут. Теперь она и впрямь могла подать против него судебный иск. Что за наказание! Стискивая зубы, Кит свирепо тряханул ее. Миссис Лэнгдон открыла глаза. С губ ее сорвался маленький вопль.

– Что? Вы? Это опять вы? Вы что, ненормальный? Почему вы меня преследуете?

– Я? Преследую вас? Очнитесь, наконец! Я думал, вы давно ушли домой! Дайте угадаю. Вы решили срезать путь и выбраться через окно.

Миссис Лэнгдон опять рванулась, но Кит держал свою добычу крепко, будто в тисках.

– Это не ваше дело…

– Ошибаетесь. Все, что происходит в этом здании – мое дело, личное, персональное. Вам, наверное, все равно, пустоголовая вы дрянь, а я ненавижу беспорядок, ненавижу, просто ненавижу! И прекратите орать, не то я вас опять ударю.

Она притихла, поняв, что он не шутит. Холл начал очень быстро заполняться людьми. Сперва материализовались его телохранители, следом – двое охранников этажа и, наконец, поскольку все-таки сработал детектор-оповещатель, и сигнал о внештатной ситуации поступил на центральный пульт управления, прибыли сотрудники специальной оперативной службы Делового Центра.

– Милорд, это учения? – неосмотрительно поинтересовался один из них, в серой униформе, с реанимационным чемоданчиком в руках.

– Нет, не учения, – рявкнул Кит, – будь это учения, вы бы их завалили напрочь, идиоты!

– Мы прибыли через минуту двадцать три секунды, сэр.

– Значит, это слишком долго!

Кит был хорошим руководителем. Далеко не идеальным, но хорошим. Он крайне редко устраивал головомойки сотрудникам потому, что у него заныл левой коренной зуб, или он не выспался, или повздорил с женой, или просто потому, что мог уволить скопом всех этих ленивых недоумков. В подавляющем большинстве случаев разносы устраивались им по делу, и оттого были вдвойне страшны.

– Где шатались вы? – напустился он на охранника этажа.

Тот шарахнулся.

– Милорд, сейчас полночь, у нас пересмена.

Кит уставился на световое табло над лифтами. И верно – ровно полночь, тот таинственный час, когда кареты Золушек превращаются в тыквы, а у охранников случаются пересмены.

– Отлично. Я разберусь с вами. С каждым из вас! Позже. Заберите ее.

В его дальнейшие планы никак не входили заботы о красотке. Загвоздка заключалась в том, что бедняжка вцепилась в него, как утопающий за соломинку. Кит понимал, что так проявляется у нее инстинктивная, шоковая реакция, поскольку он был единственным, хоть чуточку знакомым ей человеком среди собравшейся в холле толпы, но легче ему от этого не становилось, совсем нет. Немного придя в себя, жертва его добросердечия стала горько плакать, задыхаясь и трепеща в его объятиях, как маленький, несчастный, выпавший из гнезда, птенчик.

– Тише, тише, – сказал Кит, поневоле смягчив тон, – прекратите плакать… как вас зовут?

– Шарлотта…

– Да. Успокойтесь. Вам надо пойти с этими людьми, Шарлотта, они помогут.

– Не хочу… я никуда не пойду…

– Перестаньте. Вас никто не обидит. Вам помогут. С вами поговорят. О вас позаботятся. О, черт. Принесите воды.

Ему подали воду. Кит жадно выпил полстакана, вторую половину набрал в рот, ухватил даму за подбородок, запрокинув голову, и выплюнул воду ей в лицо. Она отпрянула, униженная и оплеванная.

– Невоспитанная скотина! Вы меня ударили! По уху! А потом еще и плюнули!

– Дура. Истеричка. Дрянь, – ответил Кит, точно попадая ей в тональность.

Она всхлипнула, побелела и, кажется, собралась упасть в обморок. Ее подхватили под руки и потащили в лифт. На прощанье она поглядела на него ранеными синими глазами с такой горькой обидой, что Кит отчего-то почувствовал себя не в своей тарелке. Он проследил, как створки лифта с музыкальным «дзинь» сомкнулись за ней, перевел дух и, наконец, закурил, но в спину повеяло мертвенным холодом, и сигарета потухла.

– Закройте кто-нибудь треклятое окно! – рявкнул он.

Докурив, он отчитал нерадивых служащих всех вместе и каждого по отдельности, потом вернулся в галерею и распрощался с Серафиной. Потом спустился в Корпоративную штаб-квартиру и зашел в свой кабинет. Выкурил четыре сигареты, пропустил три рюмашки, проглотил две таблетки аспирина Эймса и выпил одну чашку кофе. В перерывах посмотрел стопки документов, поставил на них сиятельные подписи и резолюции. Когда он уже закончил, набросил пальто и собрался забрать сахарницу (чтобы по дороге домой занести в корпоративный отдел Экстренной Доставки, работающий круглосуточно), в дверь просунулась весьма обаятельная, хоть чуть помятая и слегка нетрезвая физиономия.

– Все работаешь, милый мальчик, – протянула физиономия с укором.

– Я уже ухожу. Ты за душенькой?

Ричард кивнул.

– А то поехали с нами. Посидим, пропустим по стаканчику, персик сыграет нам на арфе.

Кит передернулся.

– Уволь, мой сахарный, не сегодня. Мне надо о многом подумать. Вот ты знал, например, что люди голодают.

– Как – голодают? – поразился Торнтон.

– А вот так… им нечего есть.

– Вечно ты со своими дурацкими шуточками. Кстати, что там случилось.

– Где?

– В холле. Серафина сказала мне, там громко кричали.

– Я ничего не слышал. Вечно твоя душенька жена что-то выдумывает. Все, я домой.

– Давай хоть обнимемся, – предложил Торнтон, подумав.

– Ну? Теперь я могу идти?

– Да.

– Веди себя хорошо, Ричард, будь паинькой, не шали.

Простившись с Торнтоном, Кит совершенно забыл о сахарнице, которая так и осталась лежать в ящике стола. Спустившись вниз, он остановился в вестибюле первого этажа, поразмыслил минутку и решил узнать, как обстоят дела у спасенной им девицы. Зайдя в медпункт, он выслушал отчет о ее состоянии. Ему доложили, что ярко выраженных душевных расстройств у миссис Лэнгдон как будто не наблюдается; она также не находилась под воздействием наркотиков, алкоголя или лекарственных препаратов. Было похоже, что попытку самоубийства бедняжка предприняла спонтанно, в состоянии сильного душевного волнения. Ей дали успокоительного и горячего чая, но пролить свет на причины своего кризиса она решительно отказалась.

Кит послушал, покивал. Держать ее здесь насильно и расспрашивать помимо воли они не имели права. Он развернулся, собираясь уйти, но передумал, вдруг поняв, что, если не зайдет и не проверит, как она там, то будет до конца дней терзаться угрызениями совести и сомнениями, что сделал не все возможное.

Заглянув в уютную комнатку, Кит понял, что миссис Лэнгдон уже лучше – судя по ненавидящему взгляду, который она бросила в его сторону. Она сидела на кушетке, завернутая в плед, держа в руках большую керамическую кружку с чаем. Синие глаза покраснели от слез, каштановые кудри потускнели и спутались, аккуратный носик чуть припух. Она выглядела совсем юной и не походила ни на дрянь, ни на истеричку, ни на дурочку. Просто славная молодая леди, у которой выдался на редкость тяжелый день. «Тем более несправедливо, – подумал Кит, – несправедливо и глупо. Ладно, будь она страшненькая, но ведь нет…»

– Как вы?

Шарлотта поглядела на него. Он был высокий, подтянутый, наверняка много времени уделял какому-то престижному виду спорта. Она вспомнила, как, рыдая, прижималась к его широкой груди. У нее заполыхали щеки.

– Зачем вы пришли?

– Просто зашел узнать, как вы.

– Напрасно. Я, знаете, совсем не просила себя спасать…

Их милость весь засиял от счастья.

– В самом деле? Правда, как неудачно вышло. Простите. Я свалял дурака. Надо было подкрасться и толкнуть вас в спину…

Шарлотта растерялась и не нашлась, что и ответить.

– Толкнуть, – продолжил он, – и поглядеть, как вы, молодая, красивая, жаль только, что совсем безмозглая, полетите вниз. Можете ли вы представить, что остается от человека после падения с такой высоты? А ничего не остается. Только влажное пятно. Как если бы комара, сидящего на стене, газеткой прихлопнуть.

– Вы меня ударили, – глупо сказала Шарлотта, глотая слезы.

Их милость явно страдал неизлечимой манией раскладывать все по полочкам.

– Во-первых, я вас не бил – подумаешь, закатил оплеуху. Во-вторых, поделом. В-третьих, за такие штуки не оплеухи надо закатывать, а пороть плетьми, пока всякая дурь из головы не выветрится. В-четвертых, сколько вы еще будете нести всякую ахинею, уважаемая миссис Лэнгдон?

Шарлотта сжалась.

– За вами есть кому заехать? – спросил он чуть мягче.

– Да.

– Ваш муж?

– Нет, моя подруга, мы вместе работаем в магазине… она приедет и заберет меня.

Их милость язвительно хмыкнул.

– Подруга? Очаровательно. А где ваш муж?

– В отъезде, – ответила Шарлотта ледяным, чопорным, светским тоном.

– В отъезде? Коммивояжером работает ваш супруг, надо полагать? Ясно. Это тоже не мое дело. Скажите, это он вас довел до столь плачевного состояния?

– Нет.

– В любом случае, вы напрасно отказались побеседовать с нашими специалистами по душам. Если у вас какие-то психологические проблемы, вам окажут помощь, и недорого. Действительно, недорого. Если же вы не можете себе этого позволить… Ну… Расходы за счет Делового Центра. Конфиденциальность гарантируется. Нам здесь шумиха ни к чему, я так считаю.

– У вас здесь что, какая-то благотворительная программа? – спросила Шарлотта.

Его глаза мигом потухли, как будто выключили свет. Она заметила, что под своим светским лоском он выглядит утомленным. Наверняка очень нелегко целый день быть – или, по крайней мере, казаться – таким энергичным и безупречным.

– Благотворительность? Это вроде того, как перерезать красную ленточку перед камерами и репортерами? Да нет. Это не благотворительность. Я не настаиваю. Не имею права. Только не хотелось бы мне увидеть вас или кого бы ни было там, внизу. Тошнотворное зрелище. Не вызывающее сочувствие, а просто тошнотворное. И никогда не выход из положения, а самая низкая и отталкивающая форма самообмана. К тому же, потом вы попадаете прямиком в Ад, и черти целую вечность поджаривают вас на сковородке.

Шарлотта вздрогнула.

– Вас пугает то, что я говорю про Ад?

– Немного.

– А меня пугает то, что в нынешние времена люди боятся чего угодно, кроме Ада, хотя, по-моему, это единственное, чего стоит бояться по-настоящему. Вы молоды. Красивы. Похоже, не голодаете. Не нуждаетесь. У вас прелестные ножки. Не вижу ни единой веской причины, по какой мир должен лишаться таких прелестных ножек. Все на свете поправимо. Все поправимо, кроме смерти. Что за банальщину я несу, – прибавил он неожиданно, поглядев мимо Шарлотты, – их этим не проймешь, скотов.

– Что? О чем вы? – спросила Шарлотта, сбитая с толку.

– Да так. Ерунда, – он поглядел на часы, – может, Либер?

– Кто? Либер?

– Хозяин вашего цветочного магазина. Его ведь так зовут? Я ничего не путаю?

– Я думаю, вы очень заняты и страшно торопитесь, – сказала Шарлотта нервно.

– Тогда что же с вами стряслось, черт возьми.

Шарлотта чувствовала, что он будто обволакивает ее и лишает воли к сопротивлению своим напором, балансирующим на грани безукоризненной вежливости и вызывающей наглости.

– Я очень… благодарна… за то, что вы для меня сделали… но все это не ваше дело… и я не понимаю, почему вы сегодня целый день маячите у меня перед глазами… оставьте меня в покое. И хватит читать мне нотации. Я не маленькая. Я сама могу прочитать себе хоть с миллион нотааа…

Она вдруг совершенно утратила над собой контроль и разрыдалась, задыхаясь и захлебываясь. Он подошел, достал носовой платок, невероятно свежий и чистый, присел и начал вытирать ей влажное лицо.

– Тише, тише. Все хорошо.

– Спасибо. Не знаю, что на меня нашло.

– Поймите, в любом случае это не выход из положения. Так нельзя. Пообещайте мне, что не будете больше заниматься такими глупостями. Пообещайте мне, что больше не подумайте подойти к окну… разве только полюбоваться видом.

– И… тогда вы перестанете меня преследовать?

– Преследовать? О? Да. Несомненно. Клянусь.

В час ночи он вернулся домой. Терри тщетно притворялась крепко спящей. Он разоблачил ее обман, забравшись в постель и пощекотав женушку подмышками. Терри не выдержала и залилась смехом.

– Ой, щекотно…

– Почему ты не спишь, маленькая.

– Я ждала тебя. Ты поел?

– Да.

– Как там все прошло, дорогой?

– Зеленая тоска и скука смертная, так что ты ничего не пропустила.

– Правда?

– Шшш, – сказал Кит и закрыл ей рот поцелуем, и потом они занялись любовью. Потом Тереза уснула. Кит подождал, пока ее дыхание станет совсем сонным и ровным, беззвучно, осторожно выбрался из постели, натянул брюки и рубашку, и направился в свой домашний кабинет. Там скопились еще стопки документов, которые неотложно нуждались в его внимании. Путь его лежал через картинную галерею в левом крыле особняка, где в золотых рамах располагались фамильные портреты – запечатленные для вечности благородные предки. Некоторые и впрямь были весьма достойными людьми и прожили долгую, деятельную, счастливую жизнь, другие – нет. Некоторые из них, по правде говоря, как начали, так и кончили очень скверно; но кого, в самом деле, интересует правда?

– Смертельно бледных королей и рыцарей увидел я^[4], – пробормотал Кит. Почему-то всякий раз, когда он оказывался в галерее семейных портретов, у него в голове всплывали эти строчки Китса.

Замедлив шаг, он остановился возле самого первого портрета, с которого смотрел лорд Джек. Здесь великий предводитель Освобождения был изображен сорока пяти лет от роду, двенадцать лет спустя после падения Триумвирата. Виски его уже посеребрила седина, возле рта залегла жесткая складка, но он все еще выглядел прекрасным, благородным и мужественным, как в тот день, когда принес рабам Сопричаствующей Машины долгожданную свободу. Тем, кто сумел выжить, разумеется. Потому что остальным Джек Ланкастер принес смерть.

Бесстрашный герой. Освободитель. Победитель Черного Триумвирата. Ниспровергатель величайшей тирании в истории Человечества. Созидатель новой Империи, опора Престола. Человек, чей дар предвидения и финансовый гений создали Корпорацию «Ланкастер Индастриз» – и Копилку. Обожаемый, обожествляемый, любимый, бесконечно знаменитый, удостоившийся всех мыслимых почестей и наград, великий и незабвенный даже пять столетий спустя после своей смерти…

– Сукин ты сын, – прошептал Кит и плюнул в лицо парадному портрету.