Наконец я не выдержал. Лёг на постель и осторожно, затаив дыхание, положил дочь себе на грудь, готовый тут же вскочить, если что-то пойдёт не так. Но Диана очень ловко для такой крошки отвернула головку в сторону. Ей в самом деле не грозило удушение.

Она поплакала ещё несколько минут, а потом уснула.

И я уснул. Но так чутко я не спал никогда в жизни.

***

Тогда я ещё не понимал, что с этого момента начал возвращаться к жизни. Да, Регины больше не было со мной, хоть она и оставалась в моей памяти и моём сердце. Но у меня на руках был другой человек, которому я был нужен. К которому сам я привязывался с каждым днём всё сильнее и сильнее.

Я любил свою работу, мне нравилось погружаться в неё с головой, но я сразу же выныривал, если звонила моя мама или мама Регины и говорила, что у Дианы поднялась температура.

Вообще, вытащить человека из мрака – ровно как и убить – способны именно мелочи. Радостные или тревожные, раздражающие или дающие облегчение.

Мне не было бы хорошо, если бы я стал редактором, получил бы в подарок дом или новую машину. Но когда у Дианы вылез, наконец-то, чёртов зуб, и она смогла целую ночь проспать спокойно (а вместе с ней и я) – вот это было счастьем.

Когда она заболела ветрянкой, и у неё впервые поднялась температура почти до сорока, клянусь, я был живее, чем когда принимал поздравления на собственной свадьбе. Я ругался с докторами, которые долго не приезжали, ругался с врачом, принимавшим роды у Регины, который всё-таки приехал и, помыв руки, стал материть меня за то, что я не дал ему поспать после суток. Я сидел у кроватки спящей дочери, гладил её тёмные кудряшки, сжимал в руках бутылочку с водой и даже не догадывался, как всё это возвращает меня к жизни.

Врач, принимавший роды, в своей сумке принёс бутылку водки.

– Тащи рюмки, – сказал он мне. – Только мы по чуть-чуть. Мне завтра к восьми на работу. Остальное можешь оставить на растирку.

***

Регина любила сладкое, хоть её работа и подразумевала если не полный отказ от него, то на девяносто девять процентов точно.

Съесть что-нибудь вкусненькое моя сладкоежка позволяла себе крайне редко и обычно легко отказывалась от вкусняшек (мне бы её силу воли). Единственное, против чего она не могла устоять, – конфеты «птичье молоко» в маленьких квадратных упаковках с белым лебедем.

Она могла съесть их тонну и не испытывать потом к ним ни грамма отвращения.

Она ела их на кухне по ночам, в закрытой преподавательской раздевалке, в нашей с ней постели.

По дороге к памятнику я купил килограмм «птичьего молока».

Если бы Регина была жива, она бы надолго повисла у меня на шее, целуя и повторяя, что я самый лучший на свете муж.

Жаль, она так и не увидела, каким я стал отцом.

Диана, держа меня за руку, ела мороженое, несмотря на то, что на дворе стоял конец осени. Хотя ничего удивительного – иногда она просит ей купить его даже в двадцатиградусный мороз. Невероятный ребёнок.

Наверное, моя Регина и Регина Дианы – её прекрасная загадочная королева – были бы двумя разными женщинами. Мне больно оттого, что я потерял свою Регину, но ещё больнее оттого, что Диана не увидела и никогда не увидит свою.

С памятника – маленького, Регина бы не оценила глыбу мрамора, ей нравилось всё миниатюрное, как и она сама, – улыбаясь, на меня смотрела моя жена. Когда я видел этот памятник, старая рана в сердце снова начинала кровоточить, только уже не так сильно, как пять лет назад. Я знал, что эта рана останется со мной навсегда. Она никогда не заживет до конца. Да я бы и не хотел, чтобы она заживала.

Я научился благодарить судьбу за то, что Диана осталась со мной, а не ушла вместе с матерью. Врач, принимавший роды, уже потом, спустя время, рассказал мне, что риск такого исхода был велик.

Когда я вспоминаю об этом, мне хочется крепко-крепко прижать к себе дочь.

– Пап, – позвала Диана, прижимаясь к моему боку.

– Да, малыш?

– А какой была мама?

– Мама, – произнёс я, чувствуя, как в сердце вонзаются миллионы тонких клинков безжалостных воспоминаний. – Мама была настоящей королевой.