Утопающий во грехе

– Проверил. Этот джип принадлежит Мокею. Номер: Тамбов, 634 РУС. И на обочине тоже…

– Какой обочине? – не понял Колода.

– На обочине, у которой батюшку нашли, в мерзлой моче отпечатался шипованный протектор этого джипа…

Колода смотрел на него своим беспросветным взглядом.

– Ну, что скажешь, Паша? Или помолчишь в сторонке?

– А скажу я вот что, – не торопясь сказал Колода. – С тамбовскими мы это дело перетрем. И если они на нашей земле попов валят почем зря, ответят. А вот с Ломакиным этим – извини. Тут не наше дело, не нам с ним и разбираться.

– А кому же? – как-то зря, просто от безнадежности, неожиданно даже для себя самого, выпалил Зарубин.

– А ты сам подумай, – хмыкнул Колода. – Помнишь, ты мне на допросах все советовал: «Подумай, Паша!» Вот теперь твое время пришло – подумать. Ты же всю жизнь в ментах, все ходы знаешь… Или не все? Вон… прокуратура для этого есть…

«А ведь прав Колода, прав», – устало думал Зарубин по дороге домой. Не его, Паши Колоды, это уровень. Но прокуратуре этот фрукт тоже не по зубам – уж больно круто он с областной властью завязан. И никто не знает, для себя Ломакин землю из-под воскресной школы выдирает с кровью или для кого-то, кому законы по нынешним временам и вовсе не писаны.

Тоскливо и погано было на душе у старого милиционера. Много он повидал на своем веку, и смертей немало, но эта последняя будто что-то надломила в нем. И тот выбор, который ему предстояло сделать, пугал его своей неизбежностью и неотвратимостью.

На следующий день по трассе в Тамбов промчались в метельной мгле три иномарки, под завязку набитые братвой.

Зарубин в это время копался в своем сарае, перебирал инструмент, какие-то старые вещи, а потом достал из застрехи пятизарядный карабин с оптическим прицелом. Девять лет назад сын-геолог выменял этот карабин у эвенков на три бутылки спирта с радиоприемником «Спидола» в придачу и привез в подарок отцу, любителю кабаньей охоты. Было это в его последний приезд… В тот же год сын пропал в саянской тайге. Чтобы не травить душу, спрятал тогда убитый горем Зарубин нераспакованный и незарегистрированный карабин под застреху и никогда оттуда не доставал. Тяжело вздохнув, он развернул полуистлевшую оленью шкуру, в которую было завернуто оружие, и стал чистить его от затвердевшей заводской смазки.

Тамбовская братва встретила своих коллег из Горайска в лесопосадке на десятом километре шоссе Тамбов-Москва. «Тамбов» не понимал, из-за чего взбеленился «Горайск», и застолбил экстренную «стрелку», поэтому братва нервничала и поминутно хваталась за стволы.

– Шлык, говорить есть за что! – крикнул в сторону тамбовцев Колода и направился с двумя «быками», держащими правые руки в оттопыренных карманах, навстречу их авторитету Гришке Шлыкову, по кличке Шлык. Со Шлыком тоже подошли два «быка», готовые в любой момент выхватить пушки и шмальнуть в любого, кто стоит на пути. Колода последний срок парился вместе со Шлыком на «особо строгом режиме» за Полярным Уралом, поэтому им не надо было долго обнюхивать друг друга.

– Твои, Шлык, «быки» Мокей и Мерин, у нас попа Афанасия по заказухе замочили, – сказал Колода. – Мочить друг дружку будем или без понтов и мочилова кинешь нам гнид?

– Попа Афанасия?! – вытаращил глаза Шлык. – Ну знаю я этого попа. Хоть из фраеров, а святой человек был.

– В Афгане воевал. В сербских окопах вшей кормил.

– Как говорится, земля ему пухом! – перекрестился Шлык и отвел глаза от Колоды. Он знал, что за почаевскими стоит солнцевская братва.

В случае кровавой разборки в этой лесополосе завтра в Тамбов слетятся солнцевские бригады из Рязани, Тулы, Калуги, из самой Москвы. Кровушка польется рекой. Рассчитывать «Тамбову» на помощь пиковых кавказцев – дохлый номер.

У солнцевских мирный договор с ними, и рвать его из-за тамбовцев они не будут. Разборка неминуемо перекинется в Москву, и завоеванное ими в кровавых схватках с другими группировками «место под солнцем» на столичных рынках вряд ли удастся удержать. А ответ за это на сходке тамбовских авторитетов держать ему, Гришке Шлыку. И приговор там один будет: пуля в затылок или удавка на шею… «Не обхохочешься! – зябко передернулся Шлык. – Пашка Колода, бес корявый, сечет расклад, потому и буром прет… С другой стороны, Мокей и Мерин нарушили воровской закон – попов не трогать. С полученных за заказуху баксов не отстегнули на общак… Мокей вообще отморозок. Человека замочить ему, что в сортир сходить. От отморозков, не признающих воровских законов, избавляться так и так придется. К тому же „шестерки“ стучали, что Мокей на его место в банде метит… Из Мерина, может, и вышло бы что путное, но раз пошел с Мокеем на мокруху да еще баксы на общак скрысил, какой тут разговор?..»

– Побазаришь с пацанами, Гришан, или решишь сам? – угрюмо спросил Колода.

Шлык переглянулся с «быками», озадаченными не менее его, и помедлив немного, спросил:

– Верняк, что они?..

– Паша Колода, как баклан-малолетка, приехал тебе понты кидать, Шлык? – повысил голос тот.

– Валите в свой Горайск, братаны, коли так, – сказал Шлык. – Остальное – дело не ваше.

– Не ожидал другого услышать, Гришан! – выдохнул Колода и, обняв Шлыка, крикнул своим: – Кина не будет, кенты, по домам!

Когда иномарки горайских братанов скрылись в снежной замети, Шлык подозвал банду и сообщил о причинах экстренной «стрелки». Угрюмые взгляды «быков» уперлись в Мерина и Мокея, жующего жвачку.

– Ну, поп… А если за него десять штук «зеленью» отстегивают? – ухмыльнулся Мокей, но на всякий случай передернул затвор автомата «узи».

За его спиной «бык», по знаку Шлыка, крякнув, как при рубке мяса, опустил на голову Мокея приклад «АКМа». Остальные сбили обмочившегося от страха Мерина и принялись месить его ногами.

Скоро несколько машин свернули с трассы в березовый перелесок, за которым начиналось поле с длинными скирдами соломы. Оттуда за ними наблюдала затаившаяся в сугробах волчья стая. По приказу Шлыка братва сунула в скирду Мерина и Мокея и вылила на солому четыре канистры бензина. Взметнувшийся над скирдой столб огня заставил волков выскочить в страхе из перелеска на поле. Порывы ветра доносили до них запах свежей человеческой крови, и этот запах заставлял голодных зверей повизгивать от нетерпения, скалить зубы и дыбить на загривках шерсть.

Иномарки потянулись по проселку назад, к трассе, а вслед им из метельной мглы летел леденящий душу протяжный волчий вой.

Поминки по священнослужителю Афанасию устроили в областном центре в архиерейских покоях. Явилась вся местная элита. Прибыли газетчики и областные телерепортеры. Пришли даже несколько человек из уголовной братвы во главе с Пашей Колодой, вырядившиеся по этому случаю в дорогие двубортные пиджаки.

Не успели выпить по первой и съесть по поминальному блину, как в покои вошел взволнованный служка и сообщил архиерею на ухо: только что найдено тело застреленного Ломакина. Пуля попала прямо в лоб. Видимо, работал снайпер-профессионал…

Новость, конечно, тут же разлетелась по залу. Все взволнованно зашушукались – смерть Ломакина обещала предстоящие большие перемены, которые неминуемо затронут и всех присутствующих.

«Ну, Зарубин, подумал так подумал!» – изумленно покачал головой Паша Колода, но говорить никому ничего не стал.

Владыка смотрел на заволновавшихся людей, которые думали теперь не о смерти отца Афанасия, не о смерти Ломакина, а лишь о том, что она, эта последняя смерть, принесет им самим. Только смерть-то это не последняя.

«Каждый день все новые загубленные души, – горестно думал он. – Каждый воюет против всех, и все против каждого. Каждый день убитые и искалеченные. И сколько не раскаявшихся душегубов безнаказанно гуляют по стране, представляя реальную опасность для законопослушных мирян». Эти мысли не покидали владыку и весь следующий день. И когда к вечеру служка сообщил ему, что преступник все же установлен, архиерей сразу же перекрестился и очень обрадовался. Однако дослушав его до конца, он очень удивился и перекрестился еще раз – оказалось, что явку с повинной в убийстве Ломакина написал и лично принес прокурору Игнат Васильевич Зарубин, которого он, владыка, очень хорошо знал…

1994 г.

Анафилактический шок

Пассажиры московского рейса, прибывшего в Стокгольм, уже практически разошлись, когда трое полицейских в форме подошли к мужчине и женщине, стоявшим посреди зала ожидания и что-то оживленно обсуждавшим. Мужчина был уже немолод, седовлас, но статен и сразу чувствовалось, еще в полной силе. Женщине было лет тридцать, глаза ее блестели от слез.

Полицейские взяли их в кольцо, а потом из-за их спин вынырнул молодой человек в штатском. Он что-то сказал, потом вынул из папки лист бумаги и показал мужчине. Тот удивленно пожал плечами, какое-то время изучал документ, а потом растерянно поглядел на ничего не понимающую женщину.

Вернув бумагу молодому человеку, он обнял женщину, поцеловал ее в лоб, что-то настойчиво сказал ей и, высоко подняв голову, направился в сопровождении полицейских к выходу.

Женщина, словно окаменев, смотрела ему вслед…

Бывший старший следователь по особо важным делам Генеральной прокуратуры, а ныне адвокат Московской коллегии адвокатов, член Фонда социальной безопасности «Порядок и право», созданного покинувшими государеву службу по тем или иным причинам сотрудниками правоохранительных органов, Евгений Иванович Федоровский пил свой утренний кофе, щедро разбавленный молоком, и слушал по радио захлебывавшегося от возбуждения диктора.

Диктора можно было понять. Академика Губарева, возглавлявшего могучее научно-производственное объединение «Импульс», занимавшееся атомным машиностроением и, разумеется, причастного к разработке ядерного оружия, задержали на глазах встречавшей его в аэропорту Стокгольма дочери и предъявили ордер на арест по запросу министерства юстиции… США. «Ордер на арест выдан судом Западного округа штата Пенсильвания. Там в отношении господина Губарева ведется расследование по различным имущественным преступлениям», – сообщил журналистам представитель шведского управления юстиции.

Академика доставили в тюрьму предварительного заключения, где он был помещен в камеру, мало чем отличающуюся от «номера в двух-трехзвездном отеле». Так выразились сотрудники российского посольства, им удалось установить контакт с управлением юстиции. «Мы получили разрешение на встречу с господином Губаревым, сейчас определяется дата свидания», – сообщили они.

О каких именно преступлениях идет речь, шведский чиновник в своем сообщении не уточнил. Ему также было не известно, связано ли блокирование банковских счетов дочери господина Губарева, проживающей уже несколько лет в Швеции, с обвинениями, выдвинутыми в отношении ее отца. Зато он сообщил, что Соединенные Штаты добиваются срочной экстрадиции Губарева…

Тут же диктор перешел к комментариям экспертов всех мастей. И посыпались разъяснения и догадки по поводу инкриминируемых Губареву преступлений. Его подозревают в финансовых злоупотреблениях, связанных с деятельностью нескольких фирм, зарегистрированных им в США! Но он является носителем государственных секретов самого высокого уровня, выдача его иностранному государству может причинить колоссальный ущерб интересам России. Да что интересам! Безопасность государства под угрозой!

Особенно горячились, как и положено, депутаты. Они не понимали, как вообще можно было выпустить Губарева за границу. Особенно возбудился один депутат, который заявил, что в сложившейся ситуации российские спецслужбы должны подумать о физическом устранении Губарева, потому что если его выдадут США, из него там выбьют все российские секреты! Американцы умеют это делать, к нему могут быть применены пытки и психотропные средства!.. «Что же делать?» – опешил диктор. Надо поручить спецслужбам физически уничтожить Губарева, если будет принято решение выдать его американцам!

Тут Федоровский допил кофе и только головой покачал. Мели, Емеля, твоя неделя. Дорвались. А раньше о чем думали?

Несколько лет назад, когда Евгений Иванович Федоровский не был адвокатом, а был старшим следователем по особо важным делам, его пригласил заместитель Генерального и сказал, что его просят провести доследственную проверку по запросу одного народного депутата в порядке статьи 144 УПК на предмет наличия в деятельности Губарева состава преступления. Запрос касается коммерческой деятельности академика Губарева, в том числе и за рубежом. Проверку надо провести спокойно и аккуратно. «Сам понимаешь, Евгений Иванович, ситуация деликатная, – хмурился заместитель Генерального. – Губарев – фигура, человек государственный. Мы же не можем потребовать от наших зарубежных коллег представить информацию о его деятельности там. Они нас спросят: а по какому уголовному делу вы запрашиваете информацию?.. А дела-то нет… В общем, сам понимаешь…» Вот из таких «сам понимаешь» и был разговор. И Федоровский понимал… И задание начальства выполнил.

В наши времена скрыть что-либо сложно. Но еще сложнее отделить зерна от плевел, потому что все перепутано, переплетено в единое целое. Конечно, у следователя есть абсолютное мерило – закон. Нарушен закон – один вывод, не нарушен – другой. Только вот в нынешние времена и стрелка закона вместо того, чтобы четко указывать единственно верное направление, мечется как угорелая, как стрелка компаса в районе какой-нибудь магнитной аномалии… К тому же человеческая натура в новой жизни не выдерживает, корежит ее страшно, такое лезет наружу…

Всеволод Андреевич Губарев, как показала проверка, был человеком ярким, сильным и… весьма неоднозначным.

Более чем успешный советский ученый-атомщик, он был еще и сильным организатором, что в научной среде большая редкость. Сам он себя считал деятелем уровня Королева и Курчатова, не меньше. Когда Советского Союза не стало, он возглавлял могучее научно-производственное объединение «Импульс», занимавшееся атомным машиностроением. Пришедшие в России к власти младореформаторы повернулись к науке задом. «Импульс», как и все подобные учреждения, оказался без поддержки государства и был обречен на медленное угасание в бедности, переходящей в нищету. Именно тогда замученные нуждой работники атомных станций организовывали голодные марши на Москву.

Но Всеволод Андреевич хиреть вместе с другими не собирался, а тем более ходить с протянутой рукой. Он посчитал, что человек с его мозгами должен уметь жить и в новых обстоятельствах. Под его началом были редчайшие научные разработки и великолепные академические умы, нужно было только найти на них покупателя, грубо говоря. В развалившейся стране денег тогда не было. Они были за океаном. Там вместе с бывшими советскими гражданами Губарев создал несколько фирм, которые стали выполнять заказы американских компаний, опираясь на мозги и гигантские возможности ученых «Импульса». Деньги за выполнение этих заказов позволили сохранить «Импульс», выжить в условиях, когда другие подобные учреждения, рассчитывавшие по советской привычке на помощь государства, вымирали как громадные и неповоротливые динозавры на морозе.

Но, как выяснил Федоровский, Губарев не торговал государственными секретами и не делал ничего, что могло идти в разрез с интересами России. Он был искренний государственник и патриот. Другое дело, что самонадеянность и упрямство его не знали границ. Его убежденность, что он такой же выдающийся бизнесмен и капиталист, как и ученый, была чрезмерной. Все-таки он не знал в достаточной степени, как устроен современный рынок и какие там есть подводные камни.

При этом он не скрывал, что «Импульс», впрочем как и другие научно-исследовательские учреждения в России, был вынужден использовать счета в западных банках в период хаоса. «Чтобы деньги не пропали безвозвратно в недееспособной российской финансовой системе», как он сам тогда выражался.

А потом пошли неизбежные слухи, что деньги с этих счетов Губарев использует в личных целях. Ему даже пришлось давать на сей счет объяснения в российской прокуратуре. Объяснения были приняты к сведению и в возбуждении дела тогда было отказано.

Однако его способность вести свой «Импульс» по рыночному морю была замечена, его стали активно привлекать к решению общегосударственных вопросов. И тут он действовал в своем стиле – бурно, много, самоуверенно и не обращая внимания на обиженных и недовольных его активностью, не думая о том, что у него есть достаточно недоброжелателей. В том числе и заграничных. Через какое-то время опять возник скандал – в Америке фирмы, созданные Губаревым и сотрудничавшие с «Импульсом», обвинили в присвоении денег, выделенных Министерством энергетики США на помощь России в утилизации ядерных отходов. Появились разоблачительные материалы в прессе, зарубежной и российской. Губарев высокомерно отмахивался, объясняя происками завистников и политическим заказом. Американцы неожиданно историю свернули, Губарев торжествовал. И вот такое продолжение…

Дома не сиделось, и Федоровский поехал в Фонд. Не то чтобы были срочные дела, скорее, хотелось увидеться с кем-то из старых знакомых, поговорить, наверняка все обсуждают случившееся с Губаревым.

Так оно и оказалось. Главных мотивов было два. Во-первых, во времена Советского Союза американцы, конечно, не пошли бы на такую грубую провокацию. А во-вторых, Губарева, конечно, выманили в Швецию, уже прошла информация, что были арестованы счета его дочери, собственно, потому он так и рвался в Стокгольм.

«Не надо было тогда государство разваливать», – подумал про себя Федоровский, глядя на горячившихся коллег, от которых когда-то тоже кое-что зависело, вот и сидим теперь, рассуждаем! А что касается провокаций, то… Допустили бы в советское время, чтобы дочь такого человека жила в Швеции, имела свой бизнес – пусть и всего-навсего по разведению собак! – и счета в банках?

Тут в кармане заелозил мобильный. Оказалось, ему звонят от того самого заместителя Генерального, который поручал ему в свое время проверить дела Губарева, и с которым он не общался уже, считай, года три… Ну да, у них там сейчас горячее время настало! Заместитель просил подъехать как можно скорее. Федоровский кочевряжиться не стал – он и сам был всю жизнь человек государственный, да и умрет им, что бы там ни случилось с этим злополучным государством в дальнейшем.

Понятно было, что разговор пойдет о Губареве, и Федоровский вспоминал все, что ему удалось в свое время накопать, чтобы разговаривать сугубо по делу, а не предаваться стариковским воспоминаниям, которые он терпеть не мог и запретил себе в разговорах с другими людьми.

В прокуратуре после переезда в новое здание Федоровский еще не бывал, так что с любопытством оглядел новое помещение и впечатляющие интерьеры. К заместителю его провели сразу, видимо, все действительно дымилось и обстановка была как на пожаре. Но разговаривал заместитель спокойно, он вообще был человек выдержанный. Правда, начал без лишних слов и вопросов, что Федоровскому даже понравилось – разговор намечался именно по делу, а не о том о сем.

– Про Губарева ты в курсе, – сказал заместитель, с которым они с давних лет были на «ты» – Сам понимаешь, ситуация аховая…

– Я вот не очень понимаю, на кой черт он американцам так срочно понадобился?

– Да кто его знает… Скорее всего, у них там очередная истерика с атомным оружием Ирана, хотят добыть от Губарева показания, что за получением ядерных секретов странами-изгоями стоят проклятые русские… Выборы на носу, вот они и закусили удила. А потом, у них там умников в кавычках тоже хватает. Да и голова идет кругом – хозяева мира… Как говорил товарищ Сталин, головокружение от успехов наблюдается. Ладно, не о них речь, – решительно прервал себя заместитель.

– О Губареве…

– Вот именно. Ты с ним тогда хорошо поработал, много чего узнал… Так вот, сейчас перед нами стоит вопрос: что предпринять? Американцы требуют его выдачи и обещают ему справедливый и честный американский суд. Теперь многое зависит от его согласия. Как ты думаешь, может он согласиться на упрощенную процедуру экстрадиции в Америку?

Федоровский посмотрел на напряженное лицо заместителя и твердо ответил:

– Может.

Заместитель удрученно покачал головой.

– Может, – повторил Федоровский, – потому как уверен, что может доказать кому угодно свою правоту. А правым он себя считает всегда. Гордыня и самомнения непомерные…

– Может, – соглашаясь, протянул заместитель. – Да что может! Уже заявил, что готов предстать перед американским судом в любой момент и уверен, что защитит там свое доброе имя… Вот послушай.

Заместитель взял листом бумаги, лежавший перед ним и зачитал:

– Господин Губарев заявил, что готов предстать перед судом в США. «Я воспользуюсь своим правом предстать перед американским судом как свободный человек, чтобы доказать свою невиновность, – заявил он. – Я готов сделать все, чтобы очистить мое имя от ложных обвинений. Я готов для участия в честном судебном процессе в США. Но я должен быть уверен, что американским спецслужбам будет запрещено контактировать со мной во время моего пребывания в США и предпринимать какие-то действия против меня».

– Когда же он успел? Я что-то не слышал.

– Да вот пока ты ехал и успел. События сейчас катятся, сам понимаешь, как снежный ком с горы.

– Ну да, его стиль. Все знает, все понимает, и никаких сомнений.

– Да нет, в науке своей он, может, и все понимает. А вот в политике… Дадут они ему гарантии по поводу спецслужб! Да сколько угодно!.. А потом им же и сдадут.

– А мы? – спросил Федоровский. – Мы что-нибудь можем сделать?

Заместитель посмотрел на него с непонятной усмешкой и буркнул:

– Протесты мы можем шведам выражать! С выражением!.. Доказывать вздорность и неправомерность обвинений, которые ему предъявляют американцы. Но это путь долгий и не слишком перспективный. Наверняка американцы хорошо приготовились к такому развитию событий. Тем более что у себя дома они могли подготовить любой набор обвинений… Да и шведы будут на их стороне. И есть вариант более короткий.

– Какой же?

– Видишь ли, вот передо мной лежат результаты проверки, которую следователь Федоровский проводил в отношении Губарева по запросу народного депутата, и отказной материал столетней давности… Вот они, – заместитель потряс в воздухе знакомыми Федоровскому материалами проверки. – И основания сейчас к тому есть более чем достаточные. Разные доброжелатели столько фактов, как они пишут, преступной деятельности Губарева накопали, столько заявлений нам настрочили, что все это без ревизии финансово-хозяйственной деятельности «Импульса» и без бухгалтерских и прочих экспертиз не проверить. Значит, что нужно делать? Нужно возбуждать дело. И вот только тогда по всем международным канонам мы сможем требовать экстрадицию господина Губарева.

– Думаешь, сработает? Как-то уж слишком радикально… Губарев не испугается…

– Другого выхода нет. Обстановка требует действовать неординарно. Уголовное расследование, связанное с деятельностью Губарева в качестве руководителя объединения, нужно проводить в России. А потому правомерно будет требовать его экстрадиции именно в Россию.

– Ну да, но…

– Как юристы, мы с тобой понимаем, что обстоятельства дела, связанные с российским ходатайством об экстрадиции, создадут серьезную конкуренцию тем обстоятельствам, по которым требуют выдачи Губарева США, – занудным голосом крючкотвора произнес заместитель. – Согласно международной практике, особое внимание в таких случаях обращается на гражданство преследуемого и на место совершения деяний… Так что у нас будут хорошие шансы получить господина экс-министра обратно.

– Если он согласится вернуться на таких условиях, – с сомнением покачал головой Федоровский.

– Думаешь, нет?

– Ну, голову на отсечение не дам, но очень сильно сомневаюсь…

– Я вот тоже. Если он сам согласится на выдачу в США, то вернуть его будет практически невозможно… Так что делать посоветуешь?

– Время надо потянуть. Сколько возможно. Дать ему самому подумать. Он человек упрямый и самолюбивый, но способен принимать трудные решения… Знаешь, что его сейчас больше всего гложет?

– Что?

– Как он, такой умный и хитрый, мог угодить в капкан!?.. Это его мучает ужасно.

На этом, собственно, и расстались. Заместителя срочно вызвал Генеральный, а Федоровский не спеша двинулся домой.

Через несколько дней из СМИ Федоровский узнал, что адвокат господина Губарева сообщил, что его клиенту стало известно, что российскими правоохранительными органами расследуется против него уголовное дело и прокуратурой поставлен вопрос о его экстрадиции на родину.

«В Россию он намерен вернуться только как честный человек, но не как преступник или подозреваемый», – передал его слова адвокат.

Ай да господин Губарев, молодец, невольно восхитился Федоровский, все просчитал, все варианты предусмотрел. Только вот не хочет понимать, что другого выхода у него нет. Как и в коммерции, он тут играет не на своем, а на чужом поле, где свои правила и понятия.

Через два дня по всем каналам обрушилось сенсационное известие – господин Губарев умер в тюрьме… Результаты вскрытия зафиксировали остановку сердца, которая стала следствием сильнейшего анафилактического шока.

Что такое анафилактический шок, Федоровский знал, приходилось сталкиваться – аллергическая реакция. Причиной, как оказалось, стало лекарство, которое Губарев попросил сам, сказал тюремному врачу, что принимает его много лет, и оно ему всегда помогает. На самом деле принимать это лекарство ему было категорически противопоказано. Особенно в его состоянии. Был ли это несчастный случай или сознательное самоубийство, никто сказать не может. Сегодня адвокаты господина Губарева должны передать его дочери конверт с посланием лично для нее. Возможно, там хранится разгадка. Но захочет ли дочь раскрыть правду миру?

В фонд Федоровский в этот день не поехал, хотя и собирался. Гадать хором о судьбе Губарева не хотелось. Он почему-то был уверен, что и в письме дочери разгадки нет. Губарев был не тот человек, чтобы взваливать на нее еще и это. Скорее, написал что-то ободряющее и отдал какие-то распоряжения по наследству.

Федоровский вдруг вспомнил: волки, попав в капкан, способны отгрызть себе лапу, чтобы спастись. Но выживают ли они потом вообще или влачат какое-то время жалкую жизнь калеки, которого в любой момент могут загрызть даже свои? Губарев, угодив в капкан, повел себя иначе.

2005 г.