Военная разведка Японии против СССР. Противостояние спецслужб в Европе, на Ближнем и Дальнем Востоке. 1922—1945

После завершения вывода войск штаб армии подготовил 30-страничный доклад под названием «Обстановка на противоположном Северному Сахалину побережье материка», состоявший из шести разделов – «Военная обстановка», «Политическая обстановка», «Положение населения», «Обстановка с торговлей», «Положение оставшихся на местах соотечественников», «Различные вопросы», – заключения и двух приложений – «Реестр имён сотрудников всех правительственных учреждений (по состоянию на последнюю декаду декабря 1922 г.)» и «Таблица имён соотечественников, оставшихся в Николаевске-на-Амуре в зимний период».

Его содержание свидетельствовало о наличии у армейской разведки хорошо информированного агентурного аппарата, освещавшего все стороны жизни советского общества в Николаевске-на-Амуре и в окрестных с ним поселениях. В то же время сведения из Хабаровска носили отрывочный и неполный характер. Так, в разделе «Состав и дислокация войск» приводились подробные сведения о размещении и численности частей Красной армии в Николаевске-на-Амуре, Мариинском, Софийске, Маломихайловке, Большемихайловке и т. д., а о советских гарнизонах в верхнем течении Амура до Хабаровска говорилось, что, «хотя подробности не могут быть полностью выяснены, никаких изменений по сравнению с прошлым периодом практически не произошло»^[86].

В 1923–1924 гг. разведорганы армии продолжали контролировать обстановку на материке, получая агентурную информацию из Николаевска-на-Амуре и внимательно изучая русскоязычную прессу Хабаровска. Кроме того, в первом полугодии 1923 г. армейская разведка отслеживала действия Красной армии по ликвидации так называемого «якутского похода» генерала А.Н. Пепеляева^[87].

К концу 1924 г. судьба Сахалинской экспедиционной армии была решена. В связи с подписанием советско-японского соглашения о выводе императорских войск с севера острова армейская разведка приступила к плановой консервации агентурного аппарата. Ещё в мае 1922 г. начальник штаба объединения запросил у Военного министерства на проведение разведывательной работы в 1923 финансовом году 36 000 иен^[88]. По докладу штаба армии от 3 марта 1925 г. заместителю военного министра генерал-лейтенанту Цуно Кадзусукэ, текущие расходы объединения по статье «Секретные военные расходы» составляли уже более 40 000 иен, в то время как аналогичные траты Квантунской армии не превышали 5000 иен в год. Спустя месяц Цуно проинформировал командующего армией о выделении ему ещё 20 000 иен для «русских граждан и лиц других национальностей, поддерживающих особые отношения с Сахалинской экспедиционной армией»^[89]. Однако после вывода японских войск из Северного Сахалина военная разведка фактически свернула там свою деятельность, возложив сбор информации на дипломатические представительства.

Квантунская армия к концу 1922 г. имела в своем подчинении 4 ЯВМ в Харбине, Хэйхэ, Маньчжоули и Мукдене. Если первые три дислоцировались в Северной Маньчжурии и занимались разведкой против СССР, то мукденская миссия вела сбор информации по Китаю и оказывала советническую помощь фэнтяньской клике Чжан Цзолиня, который рассматривался в Токио в качестве главного проводника его внешней политики на континенте^[90].

С момента образования в 1905 г. и вплоть до оккупации Маньчжурии в 1931 г. Квантунская армия не имела специализированного штабного подразделения по сбору и анализу развединформации. Этой работой занимался старший штабной офицер через 1–2 подчинённых сотрудников и нескольких прикомандированных офицеров ЯВМ. Численность центрального аппарата армейской разведки была минимальной: к январю 1923 г. штаб армии насчитывал 6 офицеров, из которых организацией всех видов разведки занимались полковник Мацуи Ситио, майор Ёсимура Сатору и капитан Накао Тадахико^[91].

Координатором разведывательной деятельности Квантунской армии на советском направлении выступала образованная в марте 1918 г. харбинская ЯВМ, проходившая в официальных документах по фамилии её руководителя как «Мацуи кокан» или «Андо кокан» («миссия Мацуи», «миссия Андо»). К январю 1923 г. в состав органа под видом гражданских специалистов входили 3 офицера разведки и 1 переводчик, ещё по 1 офицеру разведки возглавляли подчинённые ему ЯВМ в Маньчжоули и Хэйхэ^[92].

Деятельность харбинской миссии регламентировал приказ командующего Квантунской армией от 15 ноября 1920 г., в соответствии с которым на неё возлагались задачи по сбору и надлежащей оценке развединформации о Вооружённых силах и военной промышленности России и Китая, деятельности органов власти и экономических организаций обеих стран, изучению военной топографии Северной Маньчжурии, освещению положения дел у корейских повстанцев и отрядов хунхузов. Работа миссии велась в тесном контакте с японскими дипломатическими органами в соответствии с принятым империей курсом на поддержание дружеских отношений с российскими и китайскими властями. Проведение каких-либо активных мероприятий запрещалось^[93].

Превращение харбинский миссии в разведывательный центр по советскому Дальнему Востоку началось осенью 1920 г., после передачи в Квантунскую армию личного состава эвакуированных из Забайкалья миссий в Чите и Верхнеудинске (Улан-Удэ). Приказом военного министра от 8 ноября 1920 г. к управлению армии прикомандировались 23 внештатных сотрудника, в том числе 7 офицеров в звании от лейтенанта до генерал-лейтенанта, 1 гражданский специалист, 3 переводчика и 12 наёмных сотрудников, из которых 5 офицеров, включая генерал-лейтенанта Исидзака Дзэндзиро, полковника Сиотэн Нобутака, капитанов Гига Сэя и Окамото Садамицу, работали в харбинской миссии, а 2 – в цицикарской резидентуре^[94].

Однако до ноября 1922 г. харбинская ЯВМ оперировала главным образом в полосе Китайско-Восточной железной дороги (КВЖД), так как разведкой на территории Забайкалья, Приморья и Приамурья занимались аналогичные миссии в Маньчжоули, Чите, Благовещенске, Хабаровске, Никольск-Уссурийском и Владивостоке, подчинявшиеся командованию Владивостокской экспедиционной армии^[95]. В соответствии с решением правительства от 23 июня 1922 г. о выводе японских войск из Дальневосточной республики личный состав и зоны ответственности вышеуказанных миссий к концу осени перешли под контроль ЯВМ в Харбине. По инициативе МИД, опасавшегося вмешательства военных в материковую политику империи и ответной негативной реакции великих держав, Военное министерство приказом от 6 ноября 1922 г. сократило в течение месяца штатную численность ЯВМ в Северной Маньчжурии до 4 старших и 1 младшего офицера, следствием чего стал отъезд в метрополию крупнейшего специалиста по России генерал-лейтенанта Хамаомотэ Матасукэ и ведущего разведчика-китаиста полковника Кудо Гокити, а также закрытие цицикарской резидентуры^[96].

Кроме того, после ухода императорской армии из ДВР харбинская миссия и подчинённые ей разведорганы в Маньчжоули и Хэйхэ утратили большую часть агентурных позиций в Приморье, Приамурье и Забайкалье в связи с оттоком оттуда японских мигрантов, составлявших костяк агентурно-разведывательной сети. На связи у харбинской миссии остались в основном компактно проживавшие в Северной Маньчжурии японские переселенцы: согласно докладу начальника штаба Квантунской армии в Военное министерство от 14 января 1924 г., из 100 человек, контактировавших с ЯВМ, 50 были японцами, 30 – китайцами и 20 – русскими^[97]. Как правило, японцы являлись агентами-групповодами и проживали в приграничных с Советским Союзом районах: 3 агента находились в Мулине, 2 – на станции Пограничной, 1 – в Муданьцзяне, ещё 1 групповод-кореец и китаец – в Хайлине. Костяк русского агентурного аппарата составляли бежавшие в Китай из России белогвардейцы, как, например, консультант миссии по советским военным вопросам бывший начальник Академии ГШ генерал-майор А.И. Андогский, организатор разведки в районе Пограничная – Никольск-Уссурийский полковник Генерального штаба В.Е. Сотников, бывший приамурский генерал-губернатор Н.Л. Гондатти, его секретарь и по совместительству бывший агент благовещенской резидентуры Н.И. Ландышев, осевший в Харбине помощник начальника владивостокской контрразведки поручик А.Н. Липовицкий, резидент по Амурской области под прикрытием сотрудника газеты «Русское слово» генерал-майор Е.Г. Сычёв^[98].

Ряд агентов действовал среди персонала советского консульства в Харбине, о чём свидетельствовали доклады командования армии в Токио: ссылаясь на поступившие оттуда сведения, 31 декабря 1923 г. начальник штаба Кавада сообщил в Генштаб и Военное министерство о том, что «26 декабря дислоцированные в Песчанке два стрелковых полка Красной армии подняли мятеж; посланные из Читы войска после четырёхчасового боя разоружили один полк, а второй со всем вооружением бежал в Монголию»^[99]. Кроме того, миссия использовала в разведывательных и пропагандистских целях издававшиеся в Северной Маньчжурии газеты «Русский голос», «Новости жизни» и некую газету, проходившую в её отчётах как «Мосюто» (вероятно, «Мост»)^[100].

Помимо работы с агентурных позиций харбинская миссия тщательно обрабатывала материалы открытой советской печати: 23 июня 1923 г. начальник органа генерал-майор Мацуи Иванэ завизировал доклад «Проблемы российской торговли и транспортного сообщения», подготовленный его подчинёнными на основе газетной статьи в «Известиях». Стоит отметить, что в дипломатической переписке доклады Мацуи неизменно оценивались высоко и, по мнению МИД, носили «в высшей степени беспристрастный и объективный характер»^[101].

Подчинявшаяся харбинскому органу миссия в Маньчжоули отвечала за сбор информации в Забайкалье, западном секторе КВЖД, во Внутренней и Внешней Монголии, наблюдая в первую очередь за 5-й Краснознамённой армией и развитием советско-китайских отношений. Основу её агентурного аппарата составляли члены проживавшей в Маньчжоули и Хайларе японской диаспоры, китайцы и белоэмигранты. Для получения сведений миссия активно использовала маршрутную агентуру, сообщения от которой часто носили размытый характер. Так, 29 сентября 1924 г. начальник органа капитан Хасимото Кингоро проинформировал Харбин со ссылкой на посланного в Даурию маршагента о прибытии из Омска, Томска и Красноярска восьми эшелонов с войсками, но назвать точную численность войск и цель их переброски не смог. Однако даже такая отрывочная информация имела ключевое значение для харбинского разведцентра, так как в итоге позволила ему прийти к заключению о наращивании Советским Союзом войск в приграничных районах с Маньчжурией для оказания давления на Чжан Цзолиня по вопросу подписания соглашения о КВЖД^[102].

Хэйхэская миссия была образована в мае 1922 г. на базе эвакуированной из Благовещенска резидентуры Владивостокской армии и занималась агентурной разведкой в Приамурье с опорой на проживавшую там японскую диаспору. В октябре миссию возглавил капитан Канда Масатанэ, однако из-за того, что в 1923 г. сообщение с Благовещенском прекратилось и, кроме того, Советский Союз учредил в Хэйхэ своё консульство, которое занималось активной контрразведывательной работой против японцев, в марте 1924 г. ЯВМ была официально закрыта. Впрочем, по сообщению в Токио японского консула в Цицикаре Накано Юити, истинной причиной отъезда Канда стало его злоупотребление спиртными напитками и драки с представителями местных китайских властей. Обязанности резидента перешли к проживавшему в Хэйхэ японскому предпринимателю Миядзаки Масаюки, который параллельно работал на хэйхэское отделение железнодорожной компании «Мантэцу»^[103]. В результате проведённого Военным министерством сокращения численности ЯВМ с 1 апреля 1924 г. в харбинской и маньчжурской военных миссиях осталось 3 офицера^[104].

Причинами резкого уменьшения штатов миссий в 1922–1924 гг. следует считать постепенную нормализацию советско-японских отношений, отсутствие потенциальной советской угрозы владениям Японии в Южной Маньчжурии и малочисленность 5-й Краснознамённой армии, которая, по сведениям РУ ГШ на начало 1925 г., имела 3 стрелковые дивизии, 2 кавалерийские бригады и 4 авиационные эскадрильи, чьи дислокация и состав были хорошо изучены японцами^[105]. Кроме того, основное внимание японской военной разведки в начале 20-х гг. сосредоточилось на изучении обстановки в наиболее густонаселённой и экономически развитой из дальневосточных районов Приморской губернии, а в 1922–1925 гг. она входила в зону ответственности разведорганов Корейской и Сахалинской экспедиционной армий.

Осознавая необходимость усиления агентурной работы на советском направлении, 7 июля 1924 г. начальник штаба Квантунской армии генерал-майор Кавада Акидзи направил в Военное министерство докладную записку «Размышления относительно размещения разведывательных органов армии в Сибири и на Дальнем Востоке после восстановления дипломатических отношений между Японией и Россией». В ней, ссылаясь на важность Маньчжурии, Монголии и советского Дальнего Востока для будущего японской нации и её национальной обороны, Кавада предлагал расширить сеть действовавших там японских разведывательных органов. Для этого планировалось развернуть разведпункты в Чите, Благовещенске и на станции Пограничной в дополнение к уже существовавшим ЯВМ в Харбине и Маньчжоули, направив в каждый орган по 1 офицеру. Резидентуры в Чите, Благовещенске и Пограничной должны были замыкаться на Харбин. Кроме того, в Хабаровске, Владивостоке и Новосибирске Кавада предлагал создать нелегальные резидентуры Генштаба, которые бы поддерживали постоянную связь с разведорганами харбинской ЯВМ. Новосибирской резидентуре отводилась роль регионального разведывательного центра по сбору информации в Сибири, Центральной Азии, Внешней Монголии, Тибете, Афганистане, поддержанию связи с резидентурами в европейской части СССР и на Дальнем Востоке. Всего в разведорганах армии и Генштаба должно было работать 10 офицеров^[106].

Военное министерство отвергло эту идею, ссылаясь на нежелательность осложнения советско-японских отношений. Проблема, однако, заключалась в том, что в условиях регулярного сокращения штатов североманьчжурских миссий им приходилось не только заниматься разведкой в СССР, но и вести сбор информации по китайской проблеме, поскольку задача наблюдения за обстановкой в Маньчжурии в разрезе её влияния на континентальную политику Токио была закреплена за харбинской ЯВМ командующим Квантунской армией ещё 15 ноября 1920 г.^[107] При этом из трёх офицеров разведки, оставшихся к осени 1924 г. в североманьчжурских миссиях, ни один не являлся специалистом по Китаю, что вызывало особое беспокойство у армии.

Таблица 2

Сотрудники ЯВМ в Северной Маньчжурии на 1 сентября 1924 г.^[108]

Поэтому, когда 15 сентября 1924 г. войска Чжан Цзолиня напали на чжилийскую клику и начали новую фазу борьбы за господство в Китае, Кавада направил в Военное министерство «Подробное изложение мнения относительно расширения разведывательных органов в Северной Маньчжурии с учётом ситуации в Китае», в котором обратил внимание Токио на необходимость усиления харбинской миссии специалистом по китайским делам, аргументируя свою просьбу опасностью организованных чжилийцами с подачи советского полпреда в Китае Л.М. Карахана беспорядков на КВЖД с целью свержения Чжана и установлением ими контроля над корейскими повстанцами и хунхузами^[109].

Согласившись с этими доводами, 3 октября 1924 г. заместитель военного министра временно прикомандировал к харбинской ЯВМ одного офицера разведки^[110]. Им стал майор Сугано Такэдзи, прибытие которого харбинская газета «Трибуна» связала с усилением разведки против СССР: Сугано, как говорилось в статье, имел богатый опыт нелегальной работы в Приморье в царский период и должен был заниматься разведкой в Приморской губернии, а также собирать информацию о корейских и японских коммунистах. Однако японские дипломатические круги связывали его приезд с эскалацией гражданской войны в Китае, тем более что в 1919 г. Сугано возглавлял резидентуру в Чифэне^[111].

После победы войск Чжан Цзолиня над чжилийцами в ноябре 1924 г. в недрах Военного министерства появился проект сокращения штатов японских разведывательных органов в Северной Маньчжурии, что вынудило начальника штаба Квантунской армии отправить 5 декабря в Токио телеграмму следующего содержания: «Несмотря на то что ход войны в Китае постепенно близится к завершению, бурная деятельность Карахана по превращению Гоминьдана в коммунистическую партию делает советскую политику в Китае всё более агрессивной, а Северная Маньчжурия становится ареной больших событий. И в это же время штаты харбинской ЯВМ подвергаются внезапному сокращению. Ввиду того что характер складывающейся ситуации делает невозможным такое положение дел, прошу Вас уделить особое внимание рассмотрению вопроса о сохранении нынешнего статуса миссии в неизменном виде»^[112].

Не имея дополнительных средств на содержание более чем трёх офицеров в составе харбинской и маньчжурской миссий, Военное министерство тем не менее пошло навстречу Квантунской армии и с согласия Южно-Маньчжурской железной дороги (ЮМЖД) прикомандировало к её харбинскому отделению ещё одного сотрудника военной разведки. При этом ЮМЖД («Мантэцу») полностью взяла на себя оплату его расходов. Уже в апреле 1925 г. в харбинскую миссию прибыл капитан Канда Масатанэ, который под видом сотрудника отделения «Мантэцу» занялся сбором информации о Северо-маньчжурском театре военных действий, пропускной способности Китайско-Восточной и Транссибирской железных дорог, разработкой планов разведывательно-диверсионных операций на случай войны с Советским Союзом^[113].

25 июня 1925 г. начальник штаба Квантунской армии добился от Токио продления договора с «Мантэцу», ссылаясь на высокую вероятность советско-китайского столкновения из-за КВЖД или проблемы судоходства по Сунгари, благодаря чему после убытия Канда в 1927 г. в Харбине ещё год под аналогичным прикрытием работал капитан Оути Цутому^[114].

Кроме того, командование Квантунской армии систематически направляло на север Маньчжурии в помощь сотрудникам ЯВМ в краткосрочные командировки штабных офицеров для изучения театра и завязывания контактов в белоэмигрантской и китайской среде. Так, в первой четверти 1924 г. офицеры армейской разведки посетили районы Чжанцзякоу, Синьминь – Тунляо, железнодорожную линию Чанчунь— Харбин – Цицикар – Маньчжоули и восточную оконечность КВЖД, собирая сведения о русских мигрантах в районе Харбин – Пограничная и китайских организациях в районе Мукдена (Шэньяна)^[115].

Как уже отмечалось, разведывательная деятельность в Приморье приказом начальника Генерального штаба от 14 октября 1922 г. была целиком сосредоточена в Корейской армии, что объяснялось наличием у неё там прочных агентурных позиций и надёжных линий связи с агентами.

Как самостоятельное объединение сухопутных войск Корейская армия была образована в начале Русско-японской войны для обороны Корейского полуострова и прикрытия тыла на Маньчжурском театре. После завершения боевых действий в 1905 г. армия переключилась на подготовку к возможному ведению операций на Южноуссурийском театре. По своей численности объединение соответствовало двум пехотным дивизиям, поэтому в его штабе, так же как и в Квантунской армии, отсутствовал разведывательный отдел. Работой всех видов разведки руководил старший штабной офицер через 2–4 прикомандированных к управлению армии офицеров и 1 переводчика^[116].

В соответствии с директивами Генштаба в 1905–1918 гг. разведорганы армии оперировали в полосе Барабаш – Владивосток – Никольск-Уссурийский – Иман – Хабаровск, располагая там шестью резидентурами во главе с японскими колонистами. В интересах армейской разведки также использовались жители Кореи из числа лиц, имевших родственников и друзей на приграничной российской территории. Перед заброской в Приморье с ними отрабатывались легенды прикрытия и обговаривались способы связи, им давались явки к уже действовавшим там агентам и выделялись необходимые денежные средства^[117].

Однако после всплеска освободительного движения в Корее в марте 1919 г. армия целиком переключилась с разведки против России на изучение революционных организаций корейцев в Цзяньдао, долине р. Ялуцзян, Мукдене и Шанхае, поэтому в 1921 г. отозвала своего резидента из Никольск-Уссурийского, договорившись с командованием Квантунской и Владивостокской экспедиционной армий о получении копий докладов по Уссурийскому краю владивостокской, никольск-уссурийской и харбинской военных миссий. Кроме того, в апреле 1921 г. была образована резидентура связи в Яньцзи, руководившая работой против корейских повстанцев разведорганов в Хуньчуне, Лунцзине, Тоудаогоу, Байцаогоу и Тяньбаошане^[118].

Провал японской оккупационной политики на советском Дальнем Востоке привёл к возобновлению сбора разведкой Корейской армии информации о военно-политической и экономической обстановке на юге Приморья. Корейская тематика отошла на второй план, уступив место отслеживанию мероприятий советских органов власти по укреплению обороноспособности Приморской губернии. Для этого в октябре 1922 г. Генеральный штаб передал в подчинение армии легальную резидентуру капитана Мацуи Такуро, прибывшего во Владивосток четырьмя месяцами раньше.

Официально Мацуи находился в порту для изучения русского языка, знакомства с политической ситуацией в Советской России и урегулирования не решённых после ухода японских частей из Приморья военных вопросов. Командование НРА ДВР согласилось на его пребывание во Владивостоке, но поставило перед Мацуи три условия: находиться в городе как частное лицо, не носить японскую военную форму и не участвовать в заговорщицкой деятельности антисоветских элементов^[119]. Кроме него в состав резидентуры входили связной Хираи Сэйкити и переводчик Мита Гакаку, контактировавшие примерно с 30 агентами. Для передачи собранной информации Мацуи использовал каналы радиосвязи стоявшего на рейде Владивостока крейсера «Ниссин» и почтовую линию японского генерального консульства^[120]. Заботясь о безопасности резидента, 25 октября 1922 г. Военное министерство запросило у Военно-морского министерства санкцию на предоставление Мацуи в случае необходимости убежища на борту «Ниссин», на что 2 ноября получило согласие^[121].

В 1922–1924 гг. владивостокская резидентура систематически собирала в Приморье и Приамурье разведывательную информацию военного, социально-экономического и политического характера. Поступавшие от Мацуи данные носили разнообразный характер. Так, 2 апреля 1923 г. он направил начальнику штаба Корейской армии, заместителям военного министра и начальника Генштаба донесение, освещавшее проблемы лесозаготовок и состояние почтово-телеграфной связи в Приморской губернии^[122]. Спустя двое суток – 4 апреля 1923 г. – штаб Корейской армии подготовил на основе докладов Мацуи разведывательную сводку «Сведения из Владивостока», в которой анализировал состав и тактику действий русских контрреволюционных отрядов из Никольск-Уссурийского, Камень-Рыболова и Гродеково, перспективы открытия советского консульства в Японии, деятельность японского банка во Владивостоке, переговоры советской стороны с командующим китайскими войсками района Харбин— Нанган, поставки пшеничной муки из Китая, организацию связи корейских революционных организаций между Владивостоком и Шанхаем, положение дел у проживавшего в районе Никольск-Уссурийского корейского населения. В качестве одного из источников информации в сводке фигурировал японский вице-консул в Никольск-Уссурийском^[123].

Однако зимой 1924 г. советская контрразведка арестовала всех сотрудников владивостокского центра. Провал резидентуры Мацуи стал следствием агентурного проникновения органов госбезопасности в ближайшее окружение японского генерального консула и негласной выемки его переписки. С 26 по 29 февраля 1924 г. сотрудники Приморского губотдела Объединённого государственного политического управления (ОГПУ) арестовали 18 японцев, 2 китайцев и 3 корейцев, в том числе вице-консула во Владивостоке Гундзи Томомаро, чиновника Корейского генерал-губернаторства Харута Рэйхатиро, переводчика консульства Осакабэ Цуцуму, резидента Морского Генштаба (МГШ) капитана 3-го ранга Минодзума Дзюндзи, которые независимо от Мацуи вели сбор информации о Приморье и корейских революционных организациях^[124]. В ходе допросов Мацуи и Минодзума категорически отрицали свою вину, поэтому после переговоров в Пекине японских представителей с Л.М. Караханом 23 мая 1924 г. были депортированы из СССР^[125].

Несмотря на провал Мацуи, Корейская армия продолжала получать данные о Приморье через сеть приграничных разведорганов на китайской и корейской территориях. Если в 1923 г. ей подчинялись пункты в Яньцзи, Хайлине, Хуньчуне и Нанаме, из которых последние три работали по югу Уссурийского края, то в 1924 г. к ним добавились пункты в Синыйджу, Харбине, Сэйсине (Чхонджине) (вместо Нанама) и Дуннине (Саньчагоу), ориентированные, за исключением синыйджуского, на сбор информации о СССР. Появление разведорганов в Северной Маньчжурии, находившейся в юрисдикции Квантунской армии, стало возможным благодаря соглашению между начальником Разведуправления Генштаба и начальником штаба Квантунской армии о совместном с Корейской армией ведении разведки против корейцев в зоне ответственности объединения^[126].

Харбинский орган занимался активной вербовочной работой среди совслужащих КВЖД и членов белопартизанских отрядов в Маньчжурии с целью получения информации о Приморье. На основании его донесения от 17 июля 1924 г. со ссылкой на источник в харбинской партийной организации большевиков штаб армии, в частности, проинформировал Токио о прибытии в Приморскую губернию 4000 новобранцев из центральной части России^[127].

Другие разведывательные органы армии, как, например, пункт в Сэйсине, для получения информации о Приморье опрашивали экипажи и пассажиров прибывавших из Владивостока судов, а также выводили туда свою проверенную агентуру по каналу морского сообщения между Кореей и СССР^[128].

Тем не менее после разоблачения Мацуи японское командование решило сосредоточить разведку Корейской армии против Приморья в руках опытного сотрудника центрального аппарата Разведуправления: 3 октября 1924 г. заместитель военного министра уведомил начальника штаба армии о прикомандировании к объединению офицера разведки с целью организации агентурной работы против СССР с позиции станции Пограничная (Суйфэньхэ)^[129].

Месяц спустя разведпункт в Пограничной возглавил прибывший из Токио сотрудник русского отделения РУ ГШ майор Иимура Дзё. Выбор места его пребывания был не случаен: на юге Уссурийского края, в Никольск-Уссурийском округе, проживало большое количество молодых корейцев, представлявших собой потенциальный вербовочный контингент. Одновременно на станцию Хайлинь, являвшуюся узловой на конечном участке восточной ветки КВЖД, был направлен другой офицер разведки – капитан Курода Гэндзи, который возглавил созданный там в 1923 г. армейский разведывательный пункт^[130].

Хотя оба резидента подчинялись командованию Корейской армии, копии информационных отчётов они направляли в Квантунскую армию и харбинскую миссию, получая оттуда директивы по вопросам организации агентурной работы^[131]. Подобная практика диктовалась необходимостью перепроверки докладов агентов харбинской миссии, действовавших в Приморье независимо от Корейской армии, и большим опытом ведения последней агентурной разведки в России, поскольку ЯВМ в Харбине регулярно выводила в приграничную полосу свою маршрутную агентуру, которая собирала сведения о положении дел в белопартизанских отрядах, настроениях в крестьянской среде, заготовках продовольствия, дислокации, вооружении частей Красной армии, каналах нелегальной торговли между Россией и Китаем и прочем. Так, один из агентов миссии – старший унтер-офицер кавалерии в запасе Ооя Масуо («Яманака Тадаюки») – во время интервенции проходил службу в 7-й пехотной дивизии в Северной Маньчжурии, в совершенстве освоил китайский язык и после ухода в запас под видом китайца по заданиям частных организаций изучал топографию, природные ресурсы этого региона и деятельность местных отрядов хунхузов. В январе 1924 г. харбинская миссия привлекла его к разведке междуречья Амура и Уссури, однако 11 марта Ооя был задержан сотрудниками погранотряда в Имане, но сумел выдать себя за члена японской компартии, был этапирован во Владивосток, откуда спустя три месяца депортирован в Японию^[132].

В короткие сроки Иимура организовал агентурный аппарат разведоргана, который к лету 1925 г. включал проживавших на станции Пограничная и сохранивших родственные связи с Приморьем белоэмигрантов, корейцев и членов хунхузских отрядов. С последней категорией контактировали агенты миссии японские предприниматели Ногути Бунроку и Фукуда Ясабуро^[133].

Необходимо отметить, что разведывательные органы Корейской и Квантунской армий поддерживали тесный контакт по широкому кругу вопросов. Инспектируя японские войска в Корее в феврале 1924 г., командующий Квантунской армией отмечал, что, несмотря на соседство Маньчжурии и Кореи и большое внимание, уделяемое вопросам разведки в обеих армиях, изученность положения дел у корейцев, проживавших за пределами Кореи, оставалась достаточно слабой, поэтому сообщил о заключении соглашения об организации ЯВМ для совместного решения этой задачи^[134].

Уже в ноябре 1924 г. командование Корейской армии и начальник мукденской ЯВМ генерал-майор Кикути Такэо договорились о направлении в подчинённую ему миссию разведчиков армии для проведения оперативных мероприятий в Южной Маньчжурии и сбора сведений о ситуации в Корее. Интересно, что среди командированных в Мукден сотрудников был вернувшийся из Японии и зачисленный в штат хайлиньского разведпункта Ооя Масуо^[135].

«Ахиллесовой пятой» разведывательных органов Корейской и Квантунской армий являлось их недостаточное финансирование. Сеул, например, регулярно запрашивал у Токио дополнительные средства на ведение агентурной разведки, но в большинстве случаев наталкивался на отказ: 25 сентября 1923 г. начальник штаба Корейской армии телеграфировал Военному министерству запрос о срочном увеличении секретных расходов на следующие полгода до 10 000 иен, однако Токио согласился выделить только половину требуемой суммы; в июле 1925 г. объединение вновь запросило у Военного министерства 2400 иен на нужды миссии в Пограничной, однако и в этом случае оборонное ведомство удовлетворило заявку лишь наполовину^[136].