Путешествие в страну И…

«Не исполняет желаний моих небосвод.

Вести от друга напрасно душа моя ждет.

Светлый Яздан нас дозволенным не одаряет,

Дьявол же и недозволенного не дает».

– Учитель! Кто этот друг, чем я могу помочь вам?

– Молчи и слушай: дни мои сочтены, горестно мне завершать свой путь в окружении врагов и невежд. Важное дело не смогу без тебя закончить, –  он погладил книгу и произнес:

Тайны мира, что я изложил в сокровенной тетради,

От людей утаил я, своей безопасности ради,

Никому не могу рассказать, что скрываю в душе,

Слишком много невежд в этом злом человеческом стаде.

Я был как громом поражен этим известием. Великий, могущественный и Мудрейший говорит мне такое! Сердце объяла горечь и страх за него.

– Поклянись, что сохранишь ее!

– Клянусь, великий учитель!

– А теперь я кое-что тебе расскажу – из нее:

Сперва мой ум по небесам блуждал,

Скрижаль, калам, и рай, и ад искал.

Сказал мне разум: "Рай и ад – с тобою, -

Все ты несешь в себе, чего алкал».

– О, всемогущий Аллах, – в ужасе подумал я, – что он такое говорит! Об этом даже подумать – смертный грех!”

 А Учитель, тем временем, глядя сквозь меня куда-то вдаль, тихо произносил:

Море сей жизни возникло из сокровенных сил,

Жемчуг раскрытия тайны никто еще не просверлил.

Толк свой у каждого века – по знанию и пониманью.

Истинной сути творенья никто еще не объяснил.

Как будто видя мою растерянность и подавленность, сказал:

– Хорошо. Теперь скажу более близкое и понятное тебе:

В наш подлый век неверен друг любой.

Держись подальше от толпы людской.

Тот, на кого ты в жизни положился, –

Всмотрись-ка лучше, – враг перед тобой.

Не будь беспечен на распутьях дней

И знай: судьба – разбойника страшней.

Судьба тебя халвою угощает -

Не ешь: смертельный яд в халве у ней!

Продолжал он тихо, видимо делая над собой усилие. Вдруг его глаза на мгновение закрылись, он покачнулся, и я бросился к нему, взял его за чуть подрагивающие руки, он улыбнулся. Подал ему пиалу с водой, он отпил несколько глотков, жестом указал мне присесть и вновь своим тихим проникновенным голосом:

Ты коварства бегущих небес опасайся.

Нет друзей у тебя, а с врагами не знайся.

Не надейся на завтра, сегодня живи.

Стать собою самим хоть на миг попытайся.

Я слушал, впитывая как губка, каждое его слово. Он, было, хотел еще что–то сказать, но видимо, стало невмоготу.

– Открой окно, мне нужен свежий воздух!

Я бросился к окну. Вернувшись к нему, заметил, что он чувствует себя лучше. Блестя глазами, молча вручил мне свою потаенную книгу, а когда я, упав на ковер, припал к его стопам, целуя их, – он нагнулся, поднял меня и с улыбкой, необычно громко произнес:

Теперь, пока ты волен, встань, поди,

На светлый пир любовь свою веди.

Ведь это царство красоты не вечно,

Кто знает: что там будет впереди?

И жестом указал мне оставить его одного. А сам в изнеможении откинулся спиной на глиняную стену. Сердце мое невыносимо заболело при мысли что я сейчас оставлю Учителя одного в таком состоянии, руки дрожали, прижимая священную Книгу. Уходя, я услыхал шум из открытого окна и вернулся, чтобы его прикрыть. Выглянул – и ахнул! За окном – день, вокруг кипит жизнью современный мегаполис: толпы народу, потоки машин, бесчисленные рекламные щиты и офисы…

– Учитель, – закричал я, –  все не так плохо, как ты думаешь – все просто здорово!

Обернувшись, я увидел – кого бы ты думала, светлая моя душа? – нашего дедушку-сторожа! Сидя на том же месте, он лукаво улыбался и, поманив меня пальцем, закричал:

– Верни книжку, она не твоя!

Я сломя голову бросился из комнаты и … проснулся.

В руках я сжимал дедову книжку, сильно ее помяв. Наступало утро. Часы показывали 6 утра. Запели утренние птицы – не так как сказочные ночные, а – деловито защебетали, готовясь к нелегкому дневному птичьему труду – добывать пищу и кормить ненасытное потомство. Деревья покачивались от прохладного ветерка. На лоб мне мягко опустился лепесток яблони. Я взял его двумя пальцами, поднес к губам, поцеловал и изо всей силы подул, отправляя его вверх, и сразу же закрыл глаза. Я был абсолютно уверен, что ты сегодня придешь…

Доброе утро, мой ангел! Ты все еще в объятиях сна – утро только-только начинается, и я надеюсь, что мой долгий взгляд тебя не потревожит. Как ты прекрасна! Лицо твое – как сегодняшний рассвет – спокойно, безмятежно во власти утренних сновидений. Черты его совершенны – не абстрактно-холодными линиями, что пестрят на обложках журналах и улицах, а – романтическо-юношескими, в которые когда-то я всматривался, врезая их в душу и сердце, отдавав им пыл своей кристально-чистой, всепоглощающей и нерастраченной до сих пор Любви. Ты спишь, укрывшись теплым дедушкиным пледом, но по плавным изгибам я представляю твою фигуру… И радуюсь, что могу смотреть на нее уже не по фотографии.

Я смотрю, смотрю, смотрю на тебя… И вспоминаю вчерашний день. Он был, наверное, самым счастливым днем в моей жизни. Целый день мы были с тобой вдвоем! Не буду скрывать – я боялся, что сейчас, спустя много лет, … в тебе разочаруюсь. Прости! Это все происки моего несовершенного помощника, которому я дал прозвище “фельдшер мозг”. Это он нашептывал мне, что моя душа слепа, что ты, мое сокровище, это незрелый плод ее пустых фантазий. Надо отдать ему должное, до встречи с тобой он не ошибался, и смело делил всех женщин на две группы – глупые и болтливые. Представь себе – в каком же положении он оказался вчера! При твоем появлении он съежился, отклеился наконец-то от души и уполз в свою, одному богу известную, норку.

А моя душа… увидев твое склоненное надо мной лицо – залилась тихой светлой радостью. Когда я вчера утром открыл глаза – то сразу же встретил твои – большие, нежные и сияющие, которые тут же превратились в настороженно-серьезные. Ты загадочным тоном спросила:

– Кто ты, незнакомец?

– Я близкая тебе душа.

– Как твое имя?

– Руслан, а твое?

– Людмила! – и залилась звонким смехом. Затем, внезапно посерьезнев:

– Что ты здесь делаешь?

– Жду тебя… А ты? – Без ответа.

– Зачем ты пришел сюда?

– За Истиной.

– Кто послал тебя сюда?

– Моя душа.

Я ждал еще вопросов, но ты отодвинулась, села, прислонившись к яблоне, задумалась, глядя мне прямо в глаза, потом сказала:

– Хорошо, я буду твоей спутницей, но обещай мне что выполнишь три условия!

– Обещаю!

– Не торопись, послушай какие – тогда решишь. – И ты их назвала: не обижаться на тебя и не обижать тебя, даже в мыслях, и не прикасаться к тебе, как это делают влюбленные. Фельдшер мозг завозился в своей норке, что-то бурча, но его никто не слушал.

– Я готова! – пропела моя душа, и я повторил ее эхом. Тут мы – я и моя душа – услышали недовольный голос фельдшера:

– А смотреть-то хоть на нее можно?

Этот вопрос поставил нас в тупик, мы застыли, но, видно, он крикнул так, что стало слышно тебе, и, ты с серьезным видом, но со смеющимися глазами отрезала:

– Нужно! – и он, обессилев, тут же отключился.

После мы пошли с тобой вдоль реки, и ты назвала свое имя. Я удивился его необычности и созвучности с моим. Это был Знак. Хотя, надо признаться, эти “знаки” в тех – первой и второй жизни – меня неизменно подводили. Но теперь это не имело ни малейшего значения, ты – со мной, а более ничего нет.

… Вначале мы шли молча, наблюдая за пробуждением Природы вослед за восходящим Солнцем, и ты сказала, что это самое прекрасное время суток. Затем, когда сад наполнился щебетанием птиц, я стал рассказывать тебе о моих приключениях с дедушкой и снах. Душа моя, если существует второе Я, то ты была им в это время! Каждое мое слово, мысль, движение сердца находило отклик в тебе. Лицо твое становилось то смешливым, то грустным, то серьезным, то радостным. Я не подбирал слова, чтобы выразить свои мысли – я их вообще не слышал, я видел только твои глубокие и нежные глаза и еще раз пережил с ними то, что было в те дни. Мне показалось, что дедушка стал тебе таким же близким, как и мне, и, возвращаясь с прогулки к его хижине, предвкушал радость от встречи с ним вместе с тобой.

На удивление его не оказалось, а возле хижины сидел… милиционер, худощавый мужчина средних лет, с погонами лейтенанта. Рядом был накрыт стол в дедушкином стиле – фрукты, сладкий перец, лаваш, вино (в кувшине!). Лейтенант смотрел вдаль и жевал яблоко. Завидя нас, быстро доел, встал, поправил форму, и, буравя меня взглядом глубоко посаженных глаз, представился:

– Василий Макарович, местный участковый! – Затем, посмотрев на тебя и заметно смягчившись, спросил:

– Что привело вас в наши края?

– Путешествуем, – ответил я не совсем уверенно, и он еще раз царапнул меня своим взглядом.

– Почему не на море? – обращаясь к тебе и улыбаясь, теперь его глаза напоминали глаза ребенка.

– Мы хотим посмотреть мир, узнать живущих в нем людей – сказала ты серьезно. Улыбка его сошла, в глазах вспыхнули маленькие искорки.

– Что ж, правильное, похвальное дело. Когда ждать вас в нашем селе, в Яблоневке?– Заметив мое колебание, добавил: – Не правда ли – деревенские люди ближе к истокам (буравит меня опять!), чем городские, особенно в третьем Риме?

– Конечно, будем, только вот денек с дедушкой проведем, – мягко произнесла ты, и он посмотрел на тебя с невыразимой теплотой.

– Тогда разрешите откланяться, – он осторожно взял твою руку и поцеловал. Показалось, что он немного смутился, бледные щеки его порозовели.

– Да, чуть не забыл – Петрович будет вечером, просил вас не стесняться, – и указал на накрытый стол.

– До встречи! – Моей руки он почему-то не пожал…

Мы вкусно покушали, и я попросил тебя отдохнуть, ведь ты проделала большой путь сюда из Твоего Города. Ты легла под яблоней, укрывшись пледом, а я устроился рядом “охранять твой покой”. На душе было спокойно и светло. Вот она – гармония! – а я совсем недавно полагал, что я с ней несовместим.

– И зачем куда-то идти, если Она рядом? – спросила счастливая Душа, и я был с ней совершенно согласен. Наступило блаженство, и глаза мои стали закрываться…

…Выстрел откуда-то из глубины разрушил идиллию, меня подбросило:

– Боже, что это!?

– Повторяю: о-на те-бя не лю-бит! – это мой проклятый “фельдшер” наслаждался своей победой…

Мы замерли, мы знали, что он прав. Я упал в отчаянии на траву, закрыл глаза и схватился за голову, словно пытаясь освободиться от наваждения… И тут я увидел Их. Они сидели в пустыне друг напротив друга, рядом, но на двух разных камнях. Она – молодая блондинка в шелковистом платье с вьющимися золотистыми локонами, он – почтенный седой джентльмен с коротко стрижеными волосами, в строгом темном костюме. Он смотрел на нее с иронией, но твердо. Она на него – метущимся, полным отчаяния взглядом. Вдруг она вскочила, отвесила ему звонкую пощечину и разрыдалась. Он даже не шелохнулся. Я хотел было вмешаться, но с удивлением обнаружил, что я – нематериален, дух, так сказать. Витаю неподалеку, меня не видят, наверное. Я был на удивление спокоен, мне было интересно. Джентльмен дождался пока блондинка успокоится и учтивым тоном, произнес:

– Мадмуазель, вы же знаете, я признаю ваш приоритет в управлении хозяином, – он указал пальцем наверх, – но факт есть факт: научный, медицинский, какой хотите – вы должны мне доверять, имеем счастье знать друг друга давно.

Она молчала.

– Я также не отрицаю ваше право и не порицаю вас за все, что вы здесь устроили, – и он показал на окрестности где все было выжжено дотла, – мне самому, признаться, весь этот хлам изрядно надоел.

Она молчала, а он продолжал педантично, размеренно свои, видно хорошо продуманные и взвешенные, рассуждения:

– Но зачем же спорить против фактов? Зачем его вводить в заблуждение? Ничего кроме вреда от этого не предвидится. Посмотрите – что с ним сегодня произошло. Рядом с ней он сразу растаял, потерял всякий интерес к путешествию. А ведь был – воин, рвался постичь необъятное – Истину. И даже я встряхнулся – найдется-таки применение моим талантам! Не говоря уже о ваших, моя дорогая мадемуазель. Без вас, без вашей дружеской, – произнес он с ударением, – поддержки, вы же прекрасно знаете: я – полный ноль. Вот если бы месье, – палец показал наверх, – избрал бы точные науки, тогда… Впрочем, мне неважно, чем заниматься, главное здесь интерес и возможность – нам с Вами – проявить, так сказать, себя во всей красе. Особенно вам”.

Блондинка смотрела на него уже с интересом.

– А не то – зачахнете вы в своей хижине. Я готов – вы же прекрасно знаете – служить вам, но только прошу: пожалуйста, давайте дружить, не нужно пользоваться свои влиянием на месье и игнорировать мои научные, – опять выделил тоном, – рекомендации. Их суть в том, – он стал важным, как профессор на кафедре, – что месье в данный момент счастлив тем, что уже имеет рядом с собой спутника, свою несбыточную мечту, своего любимого друга, – он игриво хохотнул, – да, не отрицаю, есть определенные ограничения, – не обижать и тому подобное, не трогать… Но не огорчайтесь, я знаю как вы преданы месье и могу вас утешить – для него это не так уж и важно. Сколько лет он прожил без нее – и что же? Ни-че-го! Поверьте, даже не заметит. Обидеть ее он и так не в силах. Трогать – вообще промолчу, не наше это занятие. А вот вам и ему – приятный  от меня сюрприз! Смотреть и говорить ему не запрещено, а это, знаете, поверьте моему опыту – ого-го! Мадемуазель смотрела на него, если и не с восхищением, то уж с почтением, точно.

– С другой стороны, посмотрите, моя радость, – кто наши, так сказать, соседи по цеху. Пускай и предобрая, но – уже почтенная дама, молодой и не очень… продвинутый джентльмен. Для чего ради нам-то беспокоиться?

При этих словах Блондинка покрылась пятнами, ее симпатичное лицо налилось гневом, поднявшись, она медленно стала подходить к Джентльмену – а он, надо сказать, аж застыл от страха, – со всей силы размахнулась и… что было далее – увидеть мне не довелось. Ты, свет моих очей, уже будила меня своим очаровательным, мелодичным голосом.

… Увидев твое лицо, я вернулся в реальность, мигом забыв тех, двоих. Мы пошли гулять, сели у реки и я стал читать тебе дедушкины стихи. Оказалось, они вызывают у тебя совсем другие чувства. То, что меня вдохновило – вызвало у тебя иронию, то от чего хотелось плакать – веселый смех. Я попросил тебя обсудить некоторые из них. Еще раз патетически читаю:

– ”…А когда умираешь без стона – это любовь…”.

– Ну какая же тут любовь? – удивляешься ты, – разве можно любовь связывать со смертью? Любовь – это счастливая жизнь, это семья, это – продолжение жизни – наши дети.

– “Все, что ты в жизни изучил – ничто…”, – читаю я, а ты смеешься:

– Ну зачем же так – о знаниях? Без них мы – никуда!.

– “Никто не соединился с возлюбленною своей, пока не изранил шипами сердце как соловей…”.

– Прям-таки и изранил соловушка сердце, – издеваешься. – Но, пожалуйста, не переживай, – мягко и ласково сказала ты, – стихи, действительно, замечательные, просто они рождены мятущейся, бунтующей душой – как у тебя.

И я сразу стал спокоен – оказывается, Гармония видит и чувствует все по-другому.

Дедушка в этот день так и не появился, должно быть, решил дать возможность побыть нам наедине. С заходом солнца мы легли спать в нашем временном убежище – под цветущей яблоней. Ты быстро уснула, а я лежал рядом, слушая твое ровное дыхание и думая о том, что же объединило нас – таких разных, но стремящихся понять друг друга. Может быть, желание постичь и пережить на своем жизненном пути то, чего у нас нет: бунта в тебе, гармонии и счастья – во мне?

День четвертый. Володя. Поп.

– Доброе утро! – сказал я деловито, чуть только проснувшись. Неужели я это сказал – сказал без единого ласкового слова, каковых в изобилии я расточал ранее?! Стало весело, в голову влетело клише из западных фильмов: ”Молодец, парень, ты это сделал!”. Стало еще смешнее. Поверь мне, пожалуйста, моя ненаглядная, что я смог так сказать и при том еще смеяться. Хотя вчера было не до смеха. Сон был крепкий, спокойный, ты же ведь рядом. Затем что-то внутри зашевелилось – и я вскочил как солдат по тревоге: я-то знал, что мой старый друговраг – так называемый фельдшер мозг – только и ждет своего часа. Значит, надо быть начеку. Итак, вскочив, я буднично (!) тебе сказал:

– Доброе утро!

И послал ему пламенный привет. Оттуда – ни звука, значит, можно спокойно поразмышлять о прошедшем дне. Целый день мы были одни. Мне было с тобой очень хорошо. Не только видеть и чувствовать тебя рядом, но и разговаривать с тобой. Особенно интересно было слушать твою “критику” – как ты насмешливо, вместе с тем умно и деликатно отнеслась к премудростям деда, которые я, было, слепо принял на веру. Придется не торопиться мне с выводами, а все услышанное от него и записанное на листочках стараться понимать не спеша, по возможности советуясь с тобой. И как у тебя все так получается – без конфликтов, потрясений, всему есть хорошее и спокойное объяснение? Наверное, Природа в твоем лице решила создать образец, чтобы остальные могли посмотреть и поучиться всему тому, что она в тебя заложила. Пришла вдруг глупая мысль – а как остальные мужчины – так же к тебе относятся, как и я? Я смутился – по моей логике выходило, что все остальные мужчины должны были давно покинуть всех своих женщин и броситься к твоим ногам, умоляя о капельке внимания. И представил себе такую картину: ты сидишь на троне, а перед тобой на коленях – самые-самые известные: музыканты, артисты, писатели, политики, спортсмены. Был бы я художником – точно бы такую картину написал бы. Аж дух захватило! Но… Но тогда бы ты не пошла со мной, а выбрала бы… выбрала бы… самого красивого. Стало больно. Вспомнилось, что когда-то именно по этой причине я не смог тебе признаться в любви – глядя на себя в зеркало, не представлял что такое возможно… Вернемся лучше к началу: если ты сейчас со мной – а в этом сомневаться не приходится (я еще раз посмотрел на тебя, мирно спящую и слегка дотронулся до тебя, не как влюбленный! просто прикоснулся чтобы проверить что это не сон, – ты здесь), значит, “остальные мужчины” так не считают. А, может, просто не знают? На этой мысли я задремал.

Проснувшись, я увидел тебя у хижины с мужчиной. Вы сидели на маленьких раскладных стульях и о чем-то разговаривали. Стол был накрыт, но никто к еде не прикасался – ждали меня? Я заметил, как он что-то тебе с воодушевлением рассказывает, а ты, улыбаясь, внимательно слушаешь. В нерешительности, я все же подошел, чтобы не подслушивать, и он, пружинисто поднявшись, сдавил мощной кистью мою ладонь. Ага, “слесарь Володя”. Было видно, что я прервал его речь не совсем кстати. За завтраком он продолжил рассказывать о себе. Выяснилось, что он любит петь и сочиняет песни. Я вспомнил язвительные комментарии Петровича. Володя кинул на меня быстрый взгляд и выпалил:

– Да слышит он плохо, старый осел! Там не про женщин было – а про правду, истину, так сказать.

Я насторожился, но Володя  увел разговор в другое русло:

– Вы лучше вот это послушайте!”

И вдруг запел, без инструмента, своим хриплым, “пропитым”, как говорят в простонародье,  голосом – запел о любви! О большой Любви. Он преобразился, его голос как будто исчез, а перед глазами возникли потрясающие картины настоящей мужской Жизни –  для и во имя Любви. Вернулся я к реальности (ах, что за слово такое – лучше бы его не было!) когда он пел: “Украду, если кража тебе по душе. Зря ли я столько сил разбазарил?!”… Подумалось – ведь и я же тебя украл – от того, “кому ты принадлежишь”, как метко заметил дедушка. Смотрю на тебя – твои глаза расширились, стали бездонными, ты где-то далеко… Смотрю на Володю – его взгляд, его душа, его песни, он сам  – принадлежат только тебе. Его здесь нет, он – весь, без остатка, в тебе. Вспомнил свои утренние размышления – не так-то я уж был и неправ – один уже попался “ловцу сердец”! “Соглашайся хотя бы на рай в шалаше, если терем с дворцом кто-то занял” – грустно допел он и замолчал, все так же пристально, не отрываясь, глядя на тебя. “Шалаш тоже занят…” – подумалось некстати, а тем временем, я наблюдал за вами. Ты возвращалась из своих бездонных глубин, это было видно по тебе, будто спускалась с небес на землю. Спустившись, ты улыбнулась ему так, что я понял – какая самая большая награда за его песни.

– Какой вы молодец, Володя! Таких прекрасных слов о любви я никогда и нигде не слышала!

Он вначале смущенно уставился в стол, затем обернулся ко мне:

– А ты деда все слушаешь, ходячие руины… – и весело рассмеялся.

– …Володенька, мой хороший, вот ты где! – раздался вдалеке мелодичный женский голос, и появилась Марина. Она подошла и, глядя во все глаза на тебя (как вы похожи!), шутливо укорила его:

– Ах, вот ты кому в любви признаешься?!

В ответ он, улыбаясь, встал перед ней на колени и патетически произнес:

– Это – признание тебе и только тебе! В каждой красивой женщине и вижу тебя и пою только для тебя!

Она нежно гладила его волосы, лоб, закрытые глаза. Наконец, ласково его отстранив, села рядом и, продолжая смотреть на тебя, нежным голосом сказала:

– Не часто у нас в глуши появляются гости из столиц, пойдемте, погуляем по саду!

Было видно, что Марина произвела на тебя большое впечатление, и ты с радостью согласилась. Стало тепло оттого, что ты, как бы спрашивая разрешения, посмотрела на меня. Я, конечно, был не против. Марина, признаюсь, поразила и меня, и мне захотелось позже об этом с тобой поговорить.

Оставшись со мной, Володя закурил, помолчал, а потом сказал, нахмурившись:

– В больницу Петрович угодил, давление подскочило. Так что давайте сегодня к нам. Поедите нормально, баню истопим.

Расставаться с яблоневым садом очень не хотелось, но выбора не было, и я согласился.

– А теперь, – глаза его заблестели, – давай по маленькой… – он достал алюминиевую фляжку и два небольших граненых стакана, плеснул из нее и протянул мне. Сделав глоток, я судорожно стал глотать воздух, как будто Володя сдавил меня за горло своей стальной ладонью. Он же спокойно выпил до конца, сделав резкий вдох и глядя с интересом на меня. Пришлось собрать волю в кулак, призвать на помощь все свои силы и допить… Не дыша смотрю в его смеющиеся глаза, внутри разливается – сверху вниз – огненная река. Издалека слышу голос деда:

Вот в чаше бессмертья вино, – выпей его!

Веселье в нем растворено, – выпей его!

Гортань, как огонь, обжигает, но горе смывает

Живою водою оно, – выпей его!

Володя жадно курит, молчит. Молчу и я, думаю, о чем бы с ним заговорить, на ум ничего не приходит.

– Еще по одной! – командует он, и мы пьем. Идет легче. Жуем яблоки. Он опять курит. Молчим, я уже не ищу тему для разговора – мысли вновь о тебе. Вот, с кем тебе лучше было бы идти – смотрю на него. Почему-то представляю себя куклой театра Карабаса-Барабаса: ”Пропала Мальвина, невеста моя…”. Пронзительно наслаждаюсь этим зрелищем…

– А она – ничего! – Володя внимательно смотрит на меня. – Я давно так не пел. Даже стали новые идеи приходить. – Потом, помолчав: – Похожа на мою Маришку.

Пьеро прыгает у меня перед глазами…

– Будь мужиком! – доносится до меня его сочувствующе-ироничный голос  – женщины любят сильных.

На мой немой вопрос отвечает:

– Не только и не столько физически. Хотя – и это важно. – Смотрит с гордостью на свои ладони. Вот, ты – сможешь ее защитить? – Горло стало сжимать… – Так, понял. А – в другом смысле?

Непонимающе смотрю на него. Он уже по-доброму ко мне расположен, улыбается:

– Давай, казак – за любовь! Я, например, песни пишу и пою, – спокойно продолжает он, – равных в деревне мне нет, да и там, – жест вдаль, – тоже, сколько бы ни старались. Гонят одну лабуду, ничего серьезного нет. Маринка это понимает, вот и любит меня. Я – один такой. А сколько таких как ты? Не обижайся – каждый встречный. – И, с выдохом, громко: – Так какого хера ей с тобой делать!.

Хочется его ударить. Он не обращает на меня никакого внимания:

– Он должен быть для нее всем, чтобы все бросила к чертям и стала его. А для этого нужно… нужно горы свернуть! Тогда – да… А ты – кто?

– Пьеро, – механически отвечаю, и он оглушительно хохочет. Бить его уже не хочется. Он прав…

– Еще по одной? – в голосе уже вопрос. – За то – чтобы ты стал Буратиной! – и мы чокаемся. Настроение у Володи хорошее – и то ладно. Закусываем остатками завтрака.

– Понравился ты Петровичу, “не трепло” – говорит, “слушает внимательно”. Это хорошо. Про любовь трепись, особенно ей, – подмигивает, – сколько угодно, а с такими как мы – держи язык за зубами да запоминай получше что говорим.

И запел:

В наш тесный круг не каждый попадал,

И я однажды – проклятая дата

Его привел с собою и сказал:

"Со мною он – нальем ему, ребята!"

– Чтобы с тобой вот так не получилось.

Я внимательно его слушал, спирт не пьянил, а только усиливал интерес к беседе. “Внутри него полыхает огонь” – подумалось – “и находит выход в стихах и песнях”. Он тем временем, как будто прислушавшись к себе, сказал:

– Жить надо тем, что здесь, –  приложил ладонь к сердцу, – а здесь – вулкан! И, на удивление, комично изображая дедушку, проблеял:

– Пусть сердце мир себе державой требует!

И вечной жизни с вечной славой требует.

– Ты не думай, что дед всегда был таким – старым сторожем-моралистом. В свои годы это был… гигант! Все лучшие женщины были его! И он всех женщин любил… как и я.

Видимо, спирт помог ему открыть что-то тайное мне, голос стал надтреснутым:

– Мариша – номер один во всем мире, лучше ее не существует. Но… и других не могу не любить. Достойных, конечно. – Я вспомнил наши утренние посиделки и про себя его поправил: «Номер два». А он, что-то вспомнив, усмехнулся:

– Помню, приехал в нашу деревню один известный артист, мечта всех баб, с женой своей. Пришли к нам в хату, я пару песенок своих напел, вижу – его жена глаз с меня не сводит. А песенки-то простые, не те что сегодня… И что же этот актеришка делает? Выводит женушку за дверь и – хрясть ей по морде! Сели в машину – и след простыл. Вот так.

– Номер два, – еще раз подумал я, – тебе повезло, что утром Маришка вовремя пришла.

Только так подумал – и вы с ней идете, веселые, смеетесь… Смех ее прошел, как только встретилась с ним взглядом, потом – на меня – тревога плещется в больших красивых глазах:

– Чем вы его так… задели? Полгода не пил. Теперь начнется – две недели без сна и покоя – новые песни, затем на месяц – в жуткий запой. С драками, с милицией, о, боже!

Он виновато подошел, обнял ее нежно:

– Ненаглядная моя, не надо! Ты же знаешь – это моя судьба. Зачем против нее идти? Только хуже будет. – И вдруг (о, мое удивление), проникновенным, идущим от сердца тихим голосом цитирует… дедушку:

Когда я трезв, то ни в чем мне отрады нет.

Когда я пьян, то слабеет разума свет.

Есть время блаженства меж трезвостью и опьяненьем.

И в этом – жизнь. Я прав иль нет? Дай ответ.

«Душа моя, вот видишь – что стряслось с Володей, и это с его-то характером и талантом! Не смог, бедный, не признаться тебе в любви…» – так мысленно к тебе обратился я, пока они стояли, обнявшись, такие счастливые и… такие несчастные.

..Мы ехали в машине, я и Володя на задних сиденьях. Он сосредоточенно молчал, думая о чем-то своем, я же, напротив, стал засыпать. Было нехорошо – и от спирта, и от сознания того, что я – “Пьеро”. Очнулся, когда все стали выходить наружу – возле сельской больницы. Видимо, вы с Мариной решили навестить деда. В палате он был один, лежал бледный, говорил с трудом. Наше появление его заметно обрадовало – было видно по глазам. Бегло взглянув на Володю с Мариной, он остановил взгляд на тебе, нежно и пристально всматриваясь в твое лицо. Результатом, по-видимому, остался доволен. Повернул голову ко мне, улыбнулся:

– Молодец, хорошего себе спутника подобрал.

Затем, кивнув в володину сторону:

– Не обращай внимание на этого обормота. Может в порыве наговорить что попало, самому после стыдно будет. Его время проходит, а твое только наступает.

Закрыл глаза, полежал молча, потом посмотрел на Володю, скорчил рожицу: – Баба как баба и что ее ради радеть…

Тот подбежал, опустился на колени лицом к лицу с Петровичем:

– Дед, ты давай тут не залеживайся, а то сад весь разворуют, пару дней еще тебе даю – и на работу. Слышишь!

И пошел к выходу, в глазах слезы. Медсестра попросила нас собираться. Я задержался, а когда все вышли, вынул из кармана и протянул ему его старенькую книжицу.

– Храни у себя, тебе еще пригодится, – долгий-долгий взгляд, – и не забывай старика.

В изнеможении он закрыл глаза. Я молча вышел. Было тяжело, как будто это была наша последняя встреча.

Подъехав к володиному дому, обнаружили поджидающего нас участкового Василия Макаровича. Меня охватило беспокойство – взгляд его был суровым и жестким, форма подтянута. Он в упор смотрел на выходящего из машины Володю:

– Гражданин Маринин!

– Ну, я, – хмуро отозвался тот.

– Предупреждаю вас, что злоупотребление спиртным недопустимо и будет строго наказано! Я ясно выражаюсь?

Вместо ответа Володя, подойдя к участковому, взял его за козырек фуражки и надвинул его на самый нос! Я зажмурился и, кажется, стал понимать – каким способом этот деревенский “бард” создает себе неприятности.

– Будет тебе, Вася, – вдруг раздался володин голос, – мы только от Петровича, пойдем лучше выпьем!

– Ну, дает! – закричал участковый, впрочем, особенной злобы в его голосе не было – он и Володя, оказалось, были друзьями. Немного смутившись, Василий Макарович, поздоровался с нами, и мы прошли в избу. Ты с Мариной ушла наверх, а мы остались втроем.

– Как он? – после недолгого молчания спросил участковый.

– Хреново, – грустно ответил Володя, – может, в район отвезут.

Помолчали, выпили по рюмке.

– Ладно, вы тут давайте, а я пойду, дела имеются, – и ушел. Василий Макарович  понимающе кивнул:

– Наконец-то пришла муза к нашему слесарю, – и хитро ко мне:

– Ну – и как ее звать?

Я назвал твое имя.

– Красивое – как и сама его обладательница, – задумчиво так.

Я не возражал.

– Давно его так не пробирало, – продолжил он, – полгода уж не пьет, зачах совсем с любимой-то женой! Ну, ничего, скоро разойдется – вишь как глаза блестят – вдохновение появилось. Великое дело! Без него он мается как неприкаянный, теперь вот новых песен ждать будем, а заодно – и беречь, стеречь его придется. Особенно – когда сойдет волна. Упадок, полный упадок… Опустошение, безнадега, отчаяние. Без водки – смерть ему была бы. А с ней – живет как на вулкане – не знаешь, что в следующую минуту вытворит. Любит его председатель наш, другой бы враз выгнал.

За стеной раздались звуки володиной гитары.

– Пойдем, пройдемся, не будем мешать, – и мы вышли наружу.

Был теплый майский вечер, темнело. Лица участкового не было видно, но я хорошо представлял его строгое, властное выражение. Поэтому был изрядно удивлен, когда он мягко, по-дружески мне сказал: