Христоверы

15

Гавриил Семёнович Лопырёв ужинал в полном одиночестве: жена лечилась в психиатрической больнице, а сын Влас где-то веселился и «бражничал».

Закончив есть, он тщательно вытер рот салфеткой и бросил её в тарелку. В столовую вошёл слуга.

– Чего тебе, Демид? – строго спросил Лопырёв. – Ну? Говори, с чем пожаловал.

– Да там Иван Ильич в дверь стучится, – ответил слуга. – Что делать прикажете?

– Гм-м-м, принесла нелёгкая, – поморщился Лопырёв. – Ладно, впусти, Демид, друга моего закадычного.

Появившийся Сафронов прошёл к столу и уселся напротив хозяина дома.

– Чаю не желаешь? – слащаво улыбаясь, предложил Лопырёв. – Извини, что выпить не предлагаю.

– Я не чаи гонять, а поговорить пришёл, – отказался Сафронов. Грубоватый тон, выбранный им для разговора, не смутил Лопырёва. Он только ещё шире улыбнулся и развёл руками.

– Вот гляжу я на тебя, Ваня, – заговорил он вкрадчиво. – Мы как будто и не расставались вовсе.

– Со дня, когда мы виделись, прошло пять дней, – напомнил Сафронов.

– Ай-я-яй, как много? – ухмыльнулся Лопырёв. – Так чего ты пришёл, Ваня? Опять на попойку меня подбивать? А может быть, сообщить, что передумал свою дочку за моего сына выдавать?

– Я не хочу свою дочь за сына хлыста отдавать, – заявил категорично Сафронов. – Я не хочу видеть свою Аннушку несчастной, ты хорошо меня услышал, Гаврила?

Слушая его, Лопырёв изменился в лице. Глядя на дверь, он крикнул:

– Полина, Авдотья, кто там? Самовар поставьте да лимончик и сахар несите!

Он перевёл взгляд на озабоченное лицо Сафронова и усмехнулся:

– Прознал-таки, Ивашка, что я с хлыстами дружбу вожу?

– Прознал, как видишь, Гаврюшка, – ответил Сафронов. – В тот же день прознал, как только из дома твоего вышел.

– Что ж, скрывать не буду, есть такой грех, – вздохнул Лопырёв. – А вот сын мой, Влас, ни сном ни духом не ведает о моём эдаком пристрастии.

– Трудно скрывать такое «пристрастие», – уколол его Сафронов. – Рано или поздно он всё равно узнает.

– Что ж, чему быть, того не миновать, – пожимая плечами, сказал Лопырёв. – А я и не собираюсь ни от кого прятаться и что-то скрывать. Мои желания для меня закон, а что обо мне думают другие, меня не заботит.

– А что за интерес такой тебя с хлыстами связывает? – полюбопытствовал Сафронов. – Я давно знаю тебя, Гаврила, но никогда не подумал бы, что ты вот так вот возьмёшь и поменяешь свои пагубные пристрастия на что-то другое?

– Видишь ли, старею я, Ивашка, – посетовал Лопырёв. – Да и ты не молодеешь тоже. В жизни я многое повидал и многое испробовал. И вспомнить есть что, да вспоминать «то» не хочется. А вот побывал я на радениях христоверов и всё под корень поменять захотелось.

– А в церковь сходить не пробовал? – усмехнулся Сафронов. – Как мне известно, именно там, в храме Божьем, чаще всего ищут спасения души заблудшие?

– Это как сказать, Ивашка, – вздохнул Лопырёв. – В церковь я ходил всю свою жизнь беспутную. Я привык к поповским проповедям и каялся и постился, но благодать небесная как-то обходила меня стороной. А вот побывал на радениях хлыстов, и сразу зацепило меня за живое. И на душе полегчало, и на жизнь свою я по-другому взглянул.

– И чем же зацепили тебя проповеди хлыстовские? – заинтересовался Сафронов. – Голоссалиями или свальным грехом?

– И тем, и другим, – не стал отпираться Лопырёв. – Поют больно уж сладко девки хлыстовские. Проникновенно, одухотворённо, заслушаешься. Даже в церкви я такого пения не слышал. А грех свальный… Так это их религией не возбраняется, да и мне услада на душу.

Служанки поставили на стол самовар, пироги, порезанный тонкими дольками лимон и вазочку с кусочками сахара.

Лопырёв взглянул на часы и занервничал.

– Что, гостей ждёшь? – с едва уловимой издёвкой поинтересовался Сафронов.

– Жду, Ивашка, жду, – кивнул Лопырёв. – Их сегодня много ко мне пожалует.

– Так что, мне тогда уйти? – сузил хитровато глаза Сафронов. – Даже в необходимости женить своего сына на моей дочери убеждать меня не будешь?

– Буду, обязательно буду, но не сейчас, – поморщился Лопырёв. – Приходи завтра хоть с утра раннего, обещаю, весь день калякать будем и чаи гонять.

– Нет, пожалуй, я останусь, – огорчил его Сафронов. – Мы сегодня ещё чаю не попили и пирогами не полакомились.

– Ну, давай не сегодня, – заёрзал на стуле Лопырёв. – Я же сказал, что ко мне гости вот-вот пожалуют и твоё присутствие может расстроить их.

– Это ты из-за хлыстов меня за порог выставить хочешь, Гаврила? – осклабился Сафронов. – Как я понимаю, у тебя здесь радение намечается?

У Лопырёва сморщилось лицо и отвисла челюсть.

– Хорошо, я тебя понял, ты не против, – вздохнул Сафронов, подставляя чашку под носик самовара. – Я остаюсь, Гаврила, гони не гони. Тем более меня сам старец Андрон на радения в твой дом пригласил.

– Чего-о-о? – округлил глаза Лопырёв. – Ты… ты…

– Да нет, не христовер я ещё, – подмигнул ему озорно Сафронов. – Но приглашение на радение я всё же получил.

* * *

Первыми в телегу уселись пять девушек, самые молодые сектантки, затем Евдокия Крапивина. Старец Андрон залез последним.

– Савва, трогай, – обратился он к Ржанухину, – нам к сроку поспеть надо, так что поспешай, голубок…

На радение к «большим людям» Евдокия ехала с тяжёлым сердцем и отрешённым видом. Она предчувствовала беду и не могла отделаться от этого гнетущего чувства.

Андрон сидел рядом с девушкой.

– Не тужи, голубка, – не поворачивая головы, обратился старец. – Всё хорошо будет. Ты впервой на радение к «большим людям» едешь, а они все богатые и порядочные.

– А мне-то что с того, – вздохнула сокрушённо Евдокия. – Они же придут не просто голоссалии слушать и в плясках радеть.

– Да, не только, – согласился старец. – И «свальным грехом» заниматься будете. Но уясни себе, голубка, что это не грех. И пусть тебя не страшит обряд этот. Взрослая уже.

– Я не могу так, – всхлипнула Евдокия. – Мне перед собой стыдно.

– Стыдно говоришь? – усмехнулся Андрон. – Ты что, первый день у нас гостюешь? Или проповеди мои слышать не приходилось?

– Всё знаю я, – шмыгнув носом, понуро опустила голову Евдокия. – Только не могу себя заставить. Противен мне обряд этот.

– А Иисус Христос никакого совета не даёт? – усмехнулся старец. – Ты же частенько в церковь бегаешь.

Услышав слова старца, Евдокия вздрогнула. Лишившись дара речи, она ещё ниже опустила голову.

– А знаешь, почему иконы не помогают тебе? – вздохнул Андрон. – Потому, голуба моя сизокрылая, что они деревянные. Лишь только я могу дать тебе правильный совет, и он будет действенный.

Евдокия с трудом сглотнула подкативший к горлу ком, но дар речи так и не вернулся.

– Я твой Бог, Евдоха, – повернув к ней голову, повысил голос старец. – А ты одна из нас, вот и помни всегда об этом.

– Всё я помню, – всхлипнула Евдокия. – Так что мне делать-то надо?

– Ничего особенного, – хмыкнул Андрон. – Ты будешь делать всё то, что и остальные. Вы все вместе будете распевать голоссалии, затем радеть скопом. А потом, в конце радений, когда все в кучу свалятся, с тобой рядом будет новенький. Он купец и очень полезный человек для нас.

Некоторое время они ехали молча. Старец, вернувшись из своих размышлений, неожиданно заговорил:

– Ты вот что, голубка моя, исполняй без капризов всё, что купец захочет. И помни, Евдоха, я назначу его твоим духовным мужем, и он всегда будет заботиться о тебе.

Евдокия выслушала Андрона со слезами на глазах. А потом, когда он замолчал, она горько всхлипнула и стала вытирать платком струящиеся по щекам слёзы.

* * *

За столом у Лопырёва уже дважды сменили самовар. Чаепитие продолжалось до тех пор, пока у ворот не остановились телеги приехавших на радение хлыстов.

– Ну вот, наконец-то, – сказал Лопырёв, привставая и выглядывая в окно. – Э-э-й! – закричал он в сторону двери, – убрать всё со стола долой, ж-ж-живо!

Сафронов посмотрел на часы, покачал головой и убрал их в кармашек жилетки, а Лопырёв поспешил встречать гостей.

Слуга открыл дверь, и в дом потянулись одна за другой привезённые Андроном девушки. Старец вошёл последним.

– Здрасьте вам наше, – поклоном головы поприветствовал он купцов. – А теперь дозвольте осмотреть горницу и определить, всё ли готово.

– Да-да, пожалуйста, – проблеял изменившимся от волнения голосом Лопырёв. – Горница вся к вашим услугам. Там всё готово, сами поглядите!

Андрон вошёл в горницу и приступил к осмотру. Он прошёлся туда-сюда и, удовлетворённо кивнув, вышел к ожидавшим его девушкам.

– Начинайте, голубки, – сказал он, обведя их взглядом, и они тут же взялись за дело.

Ржанухин с улицы закрыл ставни на окнах. Девушки тем временем приложили к окнам тюфяки, чтобы заглушить звуки радений. Андрон осмотрел комнату придирчивым взглядом и одобрительно кивнул:

– Всё, сионская горница готова, можно приступать.

– Как приступать? – воскликнул Лопырёв взволнованно. – Так не все же ещё приехали.

– А где они? – бросил хмуро Андрон. – Предупреждён каждый, и время назначено.

– Сейчас все соберутся, с минуты на минуту, – пообещал Лопырёв. – А я покуда охрану пойду проверю, чтобы не было никаких неожиданностей.

Девушки, готовясь к радениям, натягивали на себя белые рубахи. Сафронов украдкой, через щель в двери, не сводил восхищённых глаз с Евдокии, упиваясь её красотой.

Старец Андрон крадучись приблизился к нему и вкрадчиво поинтересовался:

– Как она тебе, Иван Ильич, голубка наша?

Сафронов вздрогнул от неожиданности, но быстро справился с испугом.

– Хороша, ничего не скажешь.

– И ты хочешь обладать ею, барин? – прошептал Андрон.

– Да, хочу, – прошептал обескураженно Сафронов.

– Но для того ты должен вступить на корабль наш своей стопою, Иван Ильич, – прошептал старец. – У нас распутство не приветствуется. Чтобы обладать голубкой нашей, ты должен стать ей «духовным мужем».

– Кем? – вскинул брови Сафронов.

– «Духовным мужем», вот кем, – не замедлил с ответом старец.

– А как я могу стать ей «духовным мужем»? – ужаснулся Сафронов. – Я женат уже и в церкви венчан.

Андрон взял его доверительно под руку и отвел в сторону. Они остановились в углу у закрытого тюфяком окна.

– Все венчаные супруги, взошедшие на наш корабль, прекращают свои брачные отношения, – заявил старец. – Взамен мужчины получают «духовных жён», а женщины, стало быть, «духовных мужей».

Сафронов изумился:

– А Марину Карповну мою, с которой я повенчан, куда девать?

– Да пёс с ней, – ухмыльнулся старец. – По тебе вижу, что ничего тебя с супругой мирской уже не связывает. Вот и живи с ней как живёшь, каждый своей жизнью.

– А с «духовной» как быть? – удивился Сафронов. – Не приведу же я домой свою «духовную супругу».

– Нет, конечно, – усмехнулся Андрон. – Ты же не басурманин с несколькими жёнами зараз жить. Да и не поймут тебя миряне. Твоя «духовная жена», барин, со мной, в общине, как жила, так и жить будет. А встречаться с тобой она будет только на радениях.

– Получается, что я буду только любоваться ею, и всё? – возмутился Сафронов.

– Но почему же, – осклабился Андрон, – плотские связи с «духовными жёнами» не есть грех. Здесь проявляется уже не плоть, а духовная «христова» любовь.

– А кто у вас, «на корабле», может становиться «духовными жёнами»? – полюбопытствовал Сафронов.

– Те, кого я назначу, больше никто, – не моргнув глазом, ответил старец.

Из горницы послышались звуки множества голосов, и старец закончил беседу с Сафроновым.

– Так ты с нами, барин, или нет? – спросил он. – Решай прямо сейчас, иначе…

В дом стали заходить люди. Они раздевались и заполняли горницу. Старец выжидательно смотрел на Сафронова.

Купец в замешательстве не решался дать утвердительный ответ. Он окинул горницу блуждающим взглядом и остановил его на Евдокии. В белой рубахе девушка прекрасна как никогда. Понимая, что в случае отказа «взойти на корабль» ему никогда не обладать красавицей, Сафронов посмотрел на застывшее в ожидании лицо старца:

– Будь по-вашему, я согласен.

* * *

Переоблачившись в белую до пят рубаху и страдая от нерешительности, Сафронов вошел в горницу и занял место среди сектантов. Он был удручён и чувствовал себя неуютно.

Хлысты не обращали на него внимания, с нетерпением дожидаясь старца Андрона. Несколько минут спустя он с важным видом вошёл в горницу, и… Хлысты как по команде упали на колени и протянули к нему руки.

– Христос! Христос! – закричали они возбуждённо. – Благослови! Благослови нас, Христос!

Старец никого благословлять не стал. Он лишь поднял вверх обе руки, и толпа сектантов разом утихла.

– Голуби мои, люди божьи! – обратился он к адептам. – Нет больше радости, когда на корабль наш ступает новая обращённая душа. Восславим же её приход голоссалиями и радением!

Выслушав его обращение, хлысты быстро выстроились в круг. Кто-то вытолкнул замешкавшегося Сафронова в центр, и Андрон начал громко читать «божественную» проповедь.

– Как гласит вера наша, Иисус Христос не родился естественным образом, а был духовным сыном Девы Марии! – заговорил старец проникновенно. – А вот попы из церкви православной, эти чёрные вороны в рясах, эти кровожадные звери, волки злобные, безбожные иудеи, злые фарисеи, ослы сопатые – всё переиначивают!

Он указал рукой на притихшего Сафронова и продолжил:

– Сегодня наши радения я посвящаю «приводу» голубя на корабль нашенский. Сейчас он даст нерушимую клятву хранить тайну нашего учения, не объявляя её ни отцу, ни матери, ни отцу духовному, ни другу мирскому!

Старец поднял вверх правую руку и строго посмотрел на Сафронова.

– Клянись соблюдать тайну о том, что увидишь и услышишь в собраниях, не жалея себя, не страшась ни кнута, ни огня, ни меча, ни всякого насильства!

Лица присутствующих обратились на потрясённого происходящим Сафронова. И, будто попав под власть непреодолимых чар, он, не слыша собственного голоса, выдохнул:

– Клянусь.

Услышав его, старец оживился и обратился к адептам ещё более возвышенно:

– Наш новый голубь, ступивший на корабль только что, женат и обвенчан в церкви православной! Так вот что я скажу ему – все попы поганцы и любодеи потому, что они женаты. Брак и крещения православные есть осквернение. Те, кто вступает в брак по церковным канонам, сознательно губят свою душу. Всем обвенчанным до прихода к нам с женою жить не возбраняется, но только как с сестрою. А у нас дозволяется иметь двух духовных жён. Плотские связи с ними обеими не составляют греха, ибо здесь проявляется не плоть, а духовная, «христова» любовь!

Сафронов ошарашенно слушал ересь, изрыгаемую Андроном. Он потрясён, угнетён и раздавлен. Едва живой, он стоял в центре круга, во все глаза глядя на старца и пытаясь понять – шутит ли тот или говорит всерьёз.

– А сейчас начинаем радения голоссалиями, – вдруг, как из тумана, донёсся голос Андрона. – Будем радеть до тех пор, пока святой дух не снизойдёт с небес в каждого из нас, так как мы, все здесь собравшиеся, люди избранные.

В горнице стало происходить невообразимое. Круг, в котором стоял Сафронов, распался, и хлысты расселись по лавкам, стоявшим вдоль стен. Большинство свечей погасили, и горница погрузилась в полумрак.

Под ритмичное пение, сопровождаемое похлопыванием тактов по колену, то один, то другой сектант выходили на «радельный круг» и пускались в пляс. От всего этого у Сафронова кружилась голова, но он не мог себе позволить встать и уйти.

Хлысты вдруг вскочили разом и встали в круг. Распевая голоссалии, они плавно покачивались, стоя на месте. Но это длилось недолго. Через короткий промежуток времени круг стал оживляться и расширяться.

Затем, как по взмаху волшебной палочки, «хоровод» радеющих сектантов распался. Образовав пары, хлысты запрыгали по горнице туда-сюда. Вскоре и пары распались. Хлысты пошли в пляс по одиночке. При этом они выкрикивали голоссалии с выпученными от натуги глазами.

Шум, визг, стоны переполняли горницу, и среди всего этого хаоса можно было разобрать лишь истеричные выкрики: «ой, бог!», «ой, благодать!», «он, он святой дух!».

Сафронов схватился за голову. Ему с каждой минутой всё больше и больше казалось, что он сходит с ума. Переполняемый отчаянием, он закрыл глаза, и крик вырвался из его груди.

Андрон, расталкивая других, поспешил к нему.

– Кричи, ори, не стесняйся, голубок! – зашептал он в ухо находящегося в истеричном состоянии Сафронова. – Не жалей себя, барин! Волосы рви, рыло царапай, чтобы громче вопль исторгался из нутра твоего! Благодать на тебя нисходит аж с седьмого неба, благода-а-а-ать!

Пелена заволокла глаза, но Сафронов увидел, как Андрон вошёл в круг и сбросил с себя одежду. Оставшись в чём мать родила, он стал кружиться и приседать, ударяя ногами в пол. Следуя его примеру, хлысты стали срывать с себя одежду и в обнажённом виде прыгать, кричать, визжать, радоваться и жестикулировать. Затем женщины распустили волосы и бросились к мужчинам с объятиями и поцелуями.

Сафронов с протяжным стоном закрыл глаза и стал оседать на пол. С ним рядом вдруг появился старец Андрон, держа за руку бледную Евдокию. Старец сорвал с неё одежду, схватил за волосы и повалил на распростёртое тело Сафронова.

– Вот он, муж твой духовный, Евдоха! – процедил он сквозь зубы. – Теперь ты его до скончания века, а я, Христос твой, повелеваю тебе исполнять, как есть, все его запросы и прихоти…

Тем временем в горнице погасли свечи, обессиленные хлысты свалились на пол, отовсюду слышались стоны. Это пришло время кульминационного завершения радений, называемого свальным грехом.

16

Шла зима 1916 года.

Силантий Звонарёв курил в сенях самокрутку, с грустью наблюдая за чистившими во дворе снег родителями. Страшные ожоги, изуродовавшие его руки, не позволяли ему работать физически.

Мягкие хлопья снега падали на крыши домов и устилали двор и дороги. Вокруг было тихо. «Ничего, потерпите немного, – думал Силантий, глядя на стариков. – Весной я изменю вашу жизнь. Перевезу из села в город, дом добротный там куплю, а сам уеду. Далеко, в Китай поднебесный. Там здоровье свое поправлю, от ожогов избавлюсь и снова в Самару вернусь. А там…»

Его мысли прервало появление самого богатого человека в деревне Макара Куприянова. Силантий поправил наброшенный на плечи старенький тулуп, нахлобучил пониже на лоб шапку и вышел из сеней. Стараясь не привлекать внимания гостя, он осторожно прикрыл за собой дверь и, прижавшись к ней спиной, с интересом стал наблюдать за встречей соседей.

Куприянов медленно приблизился к воткнувшему в снег лопату Матвею Кузьмичу и протянул для пожатия руку.

– Доброго здоровьица, сосед, – сказал он. – Вижу, снежок вон кидаешь? Много его нынче выпало, ох, как много.

– А ты чего прохлаждаешься, Макарка? – поинтересовался старик. – У тебя на дворе снега меньше, чем у меня выпало?

– Уж не скажи, – ухмыльнулся Куприянов. – У меня почитай двор твоего больше и, стало быть, и снега в него больше упало.

– Так с чем ты ко мне пожаловал? Не снег же покупать, раз своего достаточно.

– Вижу, и ты не последний хрен без соли доедаешь? – парировал Куприянов. – Лошадку вон какую прикупил. Моя клячей в сравнении кажется.

– Так продай свою и такую же купи? – продолжил соревнование в остроумии Матвей Кузьмич. – У тебя же денег куры не клюют, а ты всё прибедняешься.

– Это злые языки меня богачом выставляют, – «заскромничал» Куприянов. – А я такой, как все. Не богат шибко, да и не беден. А вот ты на какие шиши прибарахляешься? Почитай самый нищий в деревне был, а сейчас вдруг самый богатый.

– Да где там, – вздохнул старик. – Денег на лошадь мне сыночек дал. Он у купца богатого приказчиком состоит. Сам живёт не тужит и нас с матерью не забывает.

– А ты ври-ври, да не завирайся, Матвей, – не поверил ему Макар. – Старший твой сын в Астрахани живёт. Настрогал детишек косой десяток и едва концы с концами сводит.

– Да я тебе про второго говорю, – замялся Матвей Кузьмич. – Он же в Оренбурге…

– А третий и четвёртый? – грубо перебил его Куприянов. – Пантелей с Гурьяном где, сучьи дети? Они ещё с каторги случаем не возвернулись? Как я помню, убили они в Самаре купца Лукьянова, все денежки из его избы вынесли. А ведь немало было денег-то. Сыновей твоих окаянных на каторгу осудили, а денег ведь так и не нашли?

– По напраслине их обвинили, сыночков моих, – помрачнел Матвей Кузьмич. – Это ты указал на них тайно, Макарка, вот их и загребли.

– Э-э-э, да будя чад своих выгораживать, Матвей? – повысил голос Куприянов. – Тати они, и сказ весь! А ты, чую, раскопал их кубышки, вот и живёшь, как барин, и в ус не дуешь.

– А ну вон со двора моего, аспид! – возмутился Матвей Кузьмич. – Ты чего это сыночков моих лаешь? Они горюшко мыкают где-то в Сибири кандальной за грех чужой, а ты…

– Хорошо, хорошо, ухожу я, – попятился Куприянов, видя, что старик Звонарёв берётся за черен воткнутой в снег лопаты. – Только упрядить тебя хочу, Матвей, напоследок. Донесу я на тебя уряднику в полицию. Пущай придут и поглядят, на какие шиши ты богатством обрастаешь.

– Постой, обожди, Макар Авдеевич, – испугался старик. – Не надо никуда доносить. Ежели хочешь, коня своего отдам с телегой вместе, но только не доноси на меня уряднику.

– Что ж, считай, что уговорил, – согласился Куприянов «великодушно». – Конь твой мне понравился. Так и быть, не пойду пока к уряднику. Обманешь, то не взыщи…

Он развернулся и зашагал к выходу со двора и вскоре исчез за воротами.

Напуганный старик заспешил в дом. Следом за ним зашла и Марфа Григорьевна. Она не участвовала в разговоре, но по её лицу было видно, что она всё слышала.

Силантий встретил их, сидя за столом.

– Ой, горе-горюшко камнем свалилось на головушки наши! – с порога заголосил несчастный старик. – Ой, Макарка, поганец глаз завидущий на добро наше положил!

– Что же делать теперь, Господи! – вторя ему, заголосила Марфа Григорьевна. – Макарка-то, аспид, с урядником полицейским Маркелом дружбу водят! Они же нас изничтожат, нехристи проклятущие! Они же нас вслед за сыночками на каторгу упекут?

Силантий не выдержал горестных стенаний родителей и ударил кружкой по столу.

– Угомонитесь! – прикрикнул он на обомлевших стариков. – И коня с телегой вести к нему не надо! Я сам встречусь с ним и по душам поговорю.

– А что проку в том? – всхлипнула Марфа Григорьевна. – Разве Макарку теперь остановишь?

– Я это сделаю, – заверил Силантий родителей сурово. – А как, не ваша забота.

– Сынок, родненький, да он и слухать тебя не станет? – всплеснула руками Марфа Григорьевна. – Ступишь на порог, так он тебя взашей выставит. Ты же вон убогий, хворый весь, а Макарка… Этого борова паскудного оглоблей не перешибёшь.

– Не сумлевайтесь, родители, я найду способ его урезонить, – хмыкнул Силантий, сворачивая самокрутку. – Вы мне, помнится, говорили, что сосед ваш частенько в город ездит?

– Через день, – кивнул Матвей Кузьмич, – а то и каждый день.

– А после своих базарных дел он по какой дороге возвращается? – задумался Силантий.

– Да какая сейчас дорога, сынок? – вздохнула Марфа Григорьевна. – Просека в снегу, санями наезженная. И одна она у нас, не заблудишься.

– А возвращается он, когда небеса темнеют, – продолжил обеспокоенно старик. – Только для чего это тебе знать понадобилось, скажи?

– Встречу его на дороге и поговорю, чтоб из избы за порог не выставили, – признался Силантий. – Да и домочадцев его пугать неохота безобразным видом своим.

– Ты что же задумал, сынок? – простонала Марфа Григорьевна. – Мало ли тебе на войне досталось? Да он тебя зараз на каторгу упечёт вслед за братьями.

– Тогда давайте беды от него терпеть?! – зло усмехнулся Силантий. – Отдадим ему коня с телегой и что? Думаете, он на этом успокоится и отстанет от вас?

– А может, возьмёт он коня да угомонится? – проговорил нерешительно Матвей Кузьмич. – А тебе… Не надо греха брать на душу, сынок?

– У-у-ух, я уже столько грехов взял на душу, батя, что она внутри меня по швам трещит от изобилия, – вздохнул Силантий. – Так что одним грехом больше мне без разницы.

– Нет, не ходи никуда, сынок! – взмолилась мать. – Не зли зазря этого беса Макарку!

– Это уже не вам решать, родители, – сказал как отрезал Силантий. – Мать, ну-ка стол накрывай да щей наливай. Проголодался я нынче что-то, аж желудок сводит, однако…