Ведьма пронзительно завизжала, упала на землю. Теперь вся её спина разорвана глубокими круглыми дырами. Соломон вытер пор с лица, подошёл, ногой перевернул ведьму, затем опустился на колени, навис над ней. Его пальцы стиснули её череп подобно тискам. Ведьма завизжала ещё более гулко и жалостливо. Единственная рука, которой она ещё может пошевелить ударила его в подбородок.
– Умоляю! Не надо! – нечеловеческим голосом кричит она. Он в ответ приложил усилия и спустя миг с громким хрустом череп её треснул. Кровь потекла сквозь его пальцы, а далее вниз по её волосам. Тело женщины обессилило.
Опустилась холодная кладбищенская тишина. Он перевёл дыхание, поднялся, взял её за ногу и утащил в лес. Отыскал заброшенный амбар неподалёку, подвесил внутри на верёвке её бездыханное тело и поджёг рдяным огнём. Вышел наружу во мрак, сел на ближайший пень и уставился на амбар глазами Арлекина – призванные ею тёмные силы, воззвали к его тёмной половине. Вдруг ужасная боль стиснула бок.
«Успокойся! – мысленно обратился он к Арлекину. – Тебе больно, мне больно, но отпусти, перестань терзать меня! Мне нужно немного времени, чтобы привести дела в порядок. Для тебя это лишь миг. Прошу отпусти».
Нет надежды, что Тёмный его услышит, что ответит, а и он не ждёт от него сострадания – это только для самоуспокоения. Но внезапно приступ прекратился, боль стала утихать. Дикие огненные отсветы из окон амбара пляшут на его лице. Вой ведьмы ещё звучит в ушах, тело ещё трепещет после битвы. Он тяжко выдохнул боевой настрой. Эта недавняя боль многое прояснила ему, порушила его зыбкие надежды. Судьба вновь зло посмеялась над ним и его наивными мечтами, вновь забрала у него надежду. Не ведающий холода он всё же зябко укутался в свою шубу, чувствуя себя разбитым. Ветер вздохнул, небо сверкнуло, грохотнуло, и ливень захлестал по нему. Он закрыл глаза и принялся ждать, когда запятнанное тьмой тело догорит в заброшенном амбаре, не оставив после себя и следа скверны.
Через несколько часов, он потушил жадное пламя, вернулся на место битвы, покончил с псом, которой был заперт в земле, а затем ушёл в лес.
Робко взошёл новый день, рассвет обрисовал очертания зелени, когда он на руках вынес похищенную девочку из хвойного пропахшего смолой леса. Она по-прежнему без сознания, но цела – обряд не был завершён. Он оставил её спать в машине её отчима, а сам ушёл проститься с Кормаком и успокоить его сердце.
***
На дворе уже поздний вечер, темень опустилась на поляну. Донельзя уставший Павел, стоя на четвереньках, навис над доской. Алюминий не поддаётся ему, противиться его неумелым чарам. Прошла уже неделя с того момента как они с Сайто заключили пари. Запал давно потух, но гордость ещё питает сердце. За эту неделю, кажется, всё изменилось. Всё вокруг стало таким холодным, даже его близкие как-то слишком легко согласились с его постоянным отсутствием. Заполненные трудами дни выпивают его силы. Вечно-уставший он по утрам и вечерам приходит в столовую и молча, понуро, сидит за столом, а они лишь изредка посматривают на него, ничего не спрашивают у него, но охотно общаются друг с другом. Ему стало казаться, что они забыли про него, что он им больше не интересен. Они его не игнорируют, но и прежнего внимания нет. Может именно это не даёт ему плюнуть на это пари и вернуться к ним сейчас?
Обедает он теперь в одиночестве в душном кабинете, жалея сам себя. А они же ежесуточно проводят время в компании новых знакомых, которые в большом количестве зачастили в замок после празднеств. Теперь почти каждый обед сопровождается приёмом гостей. Оклус с удовольствием утопает в компании местных красавиц. Кира из вежливости и с большой неохотой терпит назойливых гостей, но при этом большую часть дня уделяет им и не может выкроить даже одну секунду, чтобы хотя бы поговорить с ним, Павлом. Она жалуется на них, устаёт от них, но говорит о них, а о нём похоже не думает вовсе.
Сегодня вечером не в силах больше томиться в четырёх стенах, он взял большую доску размером с поднос, начертил на ней схему, собрал всё необходимое и с помощью кольца переместился вниз на свежий воздух. Затем спустился вниз от замка на безлюдную тихую дышащую травами опушку окрестного леса и сел рядом с ирисами там, где за густыми деревьями никто из замка его не увидит.
Должно быть, сейчас Соломон Кира и Оклус веселятся без него. Сегодня они даже не заметили его прихода. Обида копошиться в душе, грызёт его, даже плакать хочется. Раньше бы Кира за него заступилась, пожалела бы его, а теперь, кажется всем всё ровно, они все увлечены своими делами и заботами. Даже отец, который четыре дня назад вернулся из Ирландии тихим и молчаливым, теперь редко смотрит в его сторону, совсем с ним не говорит и часто куда-то уходит. Раньше даже когда Соломон был всецело поглощён делами, он старался, найди время для него, а если этого не удавалось, то ощутимая связь между ними никуда не исчезала. Павел всегда чувствовал эту незримую опору, а сейчас они хоть и рядом, но будто порознь. Эти мысли всецело его поглотили, и на сердце камнем легла грусть.
Лишь резонатор стал к нему добрее и уступчивей: стрелка дальше не ушла, но стала чуть спокойней – хоть какая-то польза от безрезультатной тренировки с алюминием. Даже очень сложный Мистериум даётся легче.
Сейчас его близкие, там, в замке, а он здесь вынужден мучиться по воле Сайто. Ныне стоит ему зайти в гостиную, как там сразу появляется дворецкий и с молчаливым укором глядит на него. Словно каждую его улыбку стремится пресечь, словно желает прогнать его, выдавить из жизни своего хозяина. Даже в столовой за столом он не даёт ему задержаться не одной лишней минуты.
– Я думал вы собирались доказать мне мою неправоту? – спросил его сегодня Сайто, когда он, Павел позволил себе задержаться в коридоре.
Мальчик понял, что угодил в ловушку, согласившись на это пари. Он уже расстался с надеждой утереть дворецкому нос.
Он всецело отдал день этой тренировке, но результат невелик, а цель по-прежнему недостижима.
Сил больше нет, он совсем вымотался от использования магия, словно сутки на износ проработал в поле. Руки и ноги отяжелели – он не может даже нормально стоять на земле, оттого и навис над доской, после очередной попытки.
Здесь прохладно, а всё ровно пот стекает со лба. Благо глаза ещё хоть что-то улавливают в темноте.
Он обессиленно опустился на землю. Миг спустя встал на одно колено, рывком поднялся на ноги и тут же начал неуклюже шататься на месте.
Едва переставляя налитые свинцом ноги, попробовал сделать шаг. Но ноги вдруг ослабли, подкосились, он повалился назад. За долю секунды его испуганные глаза уловили яркую вспышку позади, и внезапно он упал спиной на что-то мягкое.
«Соломон» – понял мальчик, увидев чёрные перья и почуяв запах отца.
Отец переместился к нему, подставил свою спину в качестве опоры, не дав ему упасть на землю.
Прильнув спина к спине, они плавно опустились на траву. Вопреки ослабевшему от усталости разуму мальчик стал гадать, как это случилось. Как отец узнал, где он и почему переместился к нему?
Тут он вдруг вспомнил про кольцо на пальце с транспозиционной меткой внутри. Отец ещё не проронил ни слова, но его появление говорит за него.
«Он всегда за мной наблюдает, – с окатившей его волной счастья понял мальчик. – И знает, когда он мне нужен… Ему никогда не будет всё ровно».
Радостные слёзы покатились из глаз. Все обиды исчезли. Теперь, когда жалость к себе испарилась и перестала влиять на его восприятие, недавнее поведение взрослых перестало казаться ему таким категоричным.
Счастливый от присутствия отца он позволил себя расслабиться, и, опираясь о его спину, спокойно уснул, раскинув ноги на траве.
Чуть позже сквозь сон он почувствовал, как отец заботливо поднял его на руки и безмолвно понёс в замок под звёздным пологом ночи.
Глава
XX
. Момент прощания
Стылым часом Соломон прошёл по асфальтированной кладбищенской дороге вдоль могильных камней, сквозь поздние вечерние сумерки. Воздух пропах ушедшим в прошлое дождём, отзвучавшим, словно реквием по ясной радостной жизни. Небо по-прежнему свинцовое пугающе-мрачное – словно бы напоминание всем смертным о погубленном счастье. Дальние пейзажи и надгробные скульптуры скрываются за прохладной мглой, там, куда дождь добраться не сумел. Эта мгла будто специально ограждает его кругозор, не позволяя отвлечься от цели его прихода, не позволяя мыслями, умчатся вдаль. Она словно бы судит его холодом, за то, что он надолго оставил этот край.
Шаг медленный, голова опущена, в руках букет цветов. Ноги сами по памяти нашли верный путь, предоставив голове время для мучительных мыслей. Аккуратно шагая меж могил, добрался до нужного места, остановился, обратил взгляд себе под ноги, страшась близкого облика памятного сердцу могильного камня. Стыдливо выждал пару секунд, затем поднял тусклый взгляд на холодное надгробие. Сердце заныло под неподъемной тяжестью чувств, лицо исказило ещё живое горе.
– Кэт, – со скорбным видом тихо молвил он, а затем возложил цветы.
Его букет здесь неединственный, похоже, сюда нередко заглядывают люди, скорее всего её родители. Она была единственным ребёнком в семье, и любили её безмерно. Когда её не стало, они оба от ужаса поседели. Счастливая семья, разом разбилась о жестокое горе. Всем вокруг и даже ему в тот момент так же убитому скорбью, было больно на них смотреть. Он бы не отказался от случайной встречи с ними сейчас, поскольку они ему близки, жаль только что общая трагедия, а не брак с их дочерью сблизил их. Но сам он не посмеет ворошить прошлое и тревожить их покой. Они смогли найти в себе силы жить дальше, храня память о ней, пусть так и будет. В последний раз, а это было примерно лет одиннадцать назад, он случайно встретился с её отцом, и в тот миг на его душе стало необыкновенно легко, но потом когда они простились и разошлись, он начал страдать от вскрытых на сердце ран и после долго приходил в себя.
Сейчас его память словно ловкий карточный игрок стала выхватывать из своих закромов образы прошлого и раскладывать их перед его внутренним взором, словно карты из колоды. Вот же она Кэт, живая сидит в лодке, греется на солнце. А вот она же стоит у белой скамейки в тени дерева, её ясные живые глаза блестят и улыбка, растянувшая её губы, не сползает с лица. Невозвратный миг счастья в его глазах прошёл. Нос жадно втянул воздух, но лёгким этого не хватает.
«Теперь её имя только эпитафия на могильном камне» – подумал он не в силах отвернуть лицо от высеченного в камне имени и фамилии.
– Здравствуй, – с тоской произнёс он в холодную тишину. Ни ответа, ни знамения не последовало. Он ведьмак, видит то, что простым смертным незримо, чувствует, что иные страшатся почувствовать, но здесь он каждый раз, как и все, надеется, получить какой-нибудь знак, что сбросит камень его с души.
Внизу среди прочего ровным почерком выбито: «Любимая дочь, преданная подруга и возлюбленная невеста». Последние слова от него, но не он их написал, и он даже не знал он них, пока не увидел на похоронах. Ничем не передать ту боль что он испытал тогда, но вместе с тем была и благодарность. Её родители добавили эти слова ради него, признав его чувства к своей дочери и тем самым разделив с ним горе. Эти слова навечно заключили в камень его скорбь и порушенные мечты на житейское счастье. В былые времена, он проводил здесь часы напролёт, изнурительно изыскивая хоть какое-то утешение или хотя бы короткую передышку от нестерпимых страданий, что медленно убивали его, лишая воли к жизни.
Все уходят, но она как никто другой заслуживала жизни и тем паче, что она совсем не заслуживала такой смерти. Сколько раз он бессильно мучился, представляя её последние минуты: одна, смертельно напуганная, вокруг незнакомые люди, ужасная боль, а жизнь ощутимо покидает её и ничего не сделать с этим.
Горе перекрыло горло, он покачал опущенной вниз головой. О чём она думала в те минуты? Гадала ли о том, что с ней будет или как всегда переживала за других людей? Сохранила ли присущую ей стойкость или не могла совладать с эмоциями? Вспомнила ли она про него, звучало ли его имя, хотя бы в её мыслях, хотя бы мельком? Эгоистичные вопросы он ставит перед её памятью. Но ему лишь хочется знать, занимал ли он в её жизни важное место, пусть и не самое главное – но дорог он был ей или нет? Этот вопрос грызёт его, пожалуй, даже больше прочих, но этот вопрос, как ему кажется, мог бы многое для него прояснить. Но, что если нет? Если бы она не питала к нему даже дружеских чувств, разлюбил бы он её, забыл? А важно ли это для него сейчас, когда он впервые по-настоящему начал жить?
«Пожалуй, что нет» – со стыдом признался он себе. Именно тягостные мысли прошлого, вернувшиеся к нему в недавних снах, привели его сейчас сюда.
Вокруг ни души, ни звука и кажется, будто каждый камень, каждый лист на дереве, каждая капля на травинке наблюдает за его скорбью, безмолвно и сочувственно свидетельствует сей момент. Потеряв счёт времени, простоял в безмолвии сначала минут десять, потом полчаса, а затем и час, пока не наступил поздний пасмурный вечер, что траурной тенью накрыл округу. Он так и не сказал тех слов, что вертелись у него на языке, назревших слов, важных слов рвущихся из сердца – но на это недостает отваги. Простившись с ней, он незримо скрылся в пустоте. Транспозиционные чары переместили его прямиком из Франции к его дому в Шотландии. Всей семьёй они возвратились сюда пять дней назад, жаль погода не балует их за это, скорее наоборот. Кажется, что Шотландии злиться на них за долгое отсутствие, шумя морем и ливнями. Она словно обиженная скандалистка, кричит о своём праве на обиду.
Вошёл в дом, по залитому темнотой коридору прошёл в холл, взглянул на сына и возлюбленную женщину, что заразительно смеются в библиотеке. На мгновение, на сердце у него стало так легко. Он бы вечно любовался этим видом. Его давняя запретная мечта стала правдой. Издали наблюдая за ними, он невольно задумался, о том, какой была бы сейчас его жизнь, если бы Кэт выжила, но, к сожалению, фантазия быстро оскудела. В прошлом он, как и положено, мучил своё сердце этими соображениями, пока в его жизни не появился сын. То счастье, что у него есть сейчас, он бы не променял ни на что. Однако ему сейчас стыдно за эту удачу, не только перед Кэт, но и перед остальными кого он потерял.
Решив не тревожить любимых, беззвучно как призрак прошёл в гостиную через темноту холла. Магией просушил шубу, положил её на диван. Сам опустился в кресло, наклонился не в силах расслабиться под гнётом одолевшего уныния. За окном ливневыми дождями истекает половина тоскливого сентября, она каплями барабанит по стеклу, змеиться струями вниз. Камин ещё не зажигали, потому гостиная темна и холодна. Он не испытывает холода, но ныне ему зябко и тоскливо.
Прошло несколько минут, и он слабовольно сдался хандре, полностью капитулировал, ощущая, как её пронзительный напев травит сердце. Память нахлынула ледяным потоком, комната наполнилась призраками прошлого. Ловкими пальцами он расстегнул пару пуговиц на воротнике, затем снял солнцезащитные очки и наконец-то развалился в кресле, положив ногу на ногу, да закрыв глаза.
Вспомнил тусклые нечёткие образы множества лиц, чьи жизни оборвал раньше отведённого им срока, когда в прошлом тонул в своей кромешной чёрной злобе. Вспомнить всех нереально, да и большинство он не запоминал, оттого их образы в памяти обрисованы исключительно его воображением. О некоторых загубленных жизнях он и сейчас искренне сожалеет, но большинство и беглой памяти не удостоились. Сколько людей он сгубил – тысячи, десятки тысяч, больше? Их близкие наверняка так же горюют, оплакивают их всякий раз, когда видят фотографии или нечто с ними связанное. Но проиграй он однажды, кто бы горевал по нему? Вспоминали бы враги его имя? Сожалели бы о его смерти? Конечно нет.
Призраки, живущие в его памяти, зашептали свои имена, постепенно обретая очертания перед его глазами, словно бы снова наливаясь жизнью.
Его отец почивший ещё до его рождения, человек, в тени которого ему было суждено прожить жизнь – если бы не бурная кровавая юность, после которой все вспоминали об их родстве, только чтобы сравнить сколь далеко яблочко упало от яблоньки. Каким же человеком был этот величественный незнакомец? За свою жизнь Соломон ни разу всерьёз и надолго не задавался этим вопросом, никогда не интересовался им. Хотя Рагнар бесчисленное множество раз, говорил о нём, цитировал его и жалел, что они не свиделись. Глаза Оливера всегда вспыхивали ярким огнём, когда звучало имя ведьмака Сергея по прозвищу Буревестник. Сколько же вечеров они со всей командой провели в трюме корабля, вспоминая его неведомого отца. Хальфдан и по ныне готов убить всякого, будь-то друг или враг, кто посмеет без должного уважения отозваться о его наставнике, о вершине, которую никто из смертных и поныне не сумел превзойти. Но среди улыбок и ностальгических слёз сам Соломон всегда оставался равнодушен. Разве что пара вопросов его интересовали: «Почему мама выбрала отца?», «Почему он выбрал её?». Если покопаться в памяти, то можно припомнить несколько её слов об его отце, но сейчас после стольких лет как отличать где истина, а где фантазия?
А вот и его мать предстала перед ним. Её голос или что-то на него похожее ещё струиться в его ушах. Белокурая молодая стройная женщина с незабвенной улыбкой. «Дорогой мой, – зовёт она его, – солнышко моё». Обиды и злости на неё у него нет, всё давно переболело. Он так и не узнал, что с ней случилось, так и не встретился с ней. Сколько бы он отдал сейчас ради этой встречи, ради возможности просто посмотреть на неё, вновь услышать её голос. После стольких лет вряд ли бы он разразился сыновними чувствами, ведь Мари крепко утвердилась в его сердце как истинная мать. Ему нужна не материнская любовь, а возможность раз и навсегда поставить для себя точку в этом вопросе, примирится с ней и самим собой.
Корвин – истинный его отец, пусть и не по крови. Человек, подаривший ему новую жизнь, новый мир. Соломон так и не сумел сполна отблагодарить его за это. И даже сейчас спустя многие годы, кажется, будто вот-вот раздастся звонок, он снимет трубку, и голос Корвина звонко рассмеявшись, позовёт к себе в гости. Они встретятся, проговорят о насущных проблемах, и живительный раскатистый смех отца прогонит тревоги, а затем его мудрый голос даст дельный совет.
«Как же мне тебя не хватает» – с грустью улыбнувшись, подумал Соломон, ибо вспомнить Корвина без улыбки нельзя.
– Я мечтаю, сын мой, что однажды ты обретёшь то, что ищешь, – когда-то давно сказал ему Корвин. – Хочу видеть тебя счастливым, тогда и моё сердце наполниться счастьем. Я не стану учить тебя жизни, ибо нет на этот случай верных формул. Лишь попрошу: если удача тебе улыбнётся, не отвергай её, сколь бы не была весома на то причина. Счастье же всегда требует риска.
«Я не упустил её отец, я ухватился за неё, но совершил ошибку. По-другому я поступить не мог. Ты всегда желал для меня счастья, но я всегда всё портил, всегда брал на себя больше чем надо. Прости меня за то, что я постоянно тебя подводил. Недавно счастье появилось в моей жизни и как же я хочу, чтобы ты это увидел».
Жгучим пламенем вспыхнули в голове последние слова его отца:
– Я не скажу, прощай, ибо уверен, что мы ещё встретимся на том свете.
Ещё очень молодой Соломон, бессильно сидя на полу, в тот миг протянул к отцу ослабевшую руку, которую едва мог удержать в воздухе.
– Нет, – обессилившим голосом возмутился он. – Не делай это, умоляю… не из-за меня. Это же мой выбор.
– Да. Ну, а это уже мой выбор, – безобидно засмеялся Корвин. – Я прожил здесь миллионы или миллиарды лет – я и сам не знаю, в те времена ещё не было летоисчисления. Я знал, что однажды уйду отсюда, как уходили другие мне подобные и вот мой срок настал, пора мне вернуться туда, откуда я пришёл. Лучшей возможности и не придумать. Знал бы ты, как я завидовал смертным. Наблюдать за тем как ты постареешь, умрёшь, а потом следом за тобой уйдут твои дети, внуки, правнуки – я бы не выдержал такой пытки. Даже не вздумай винить себя за мой уход. Это же я вмешался в твоё дело, а не оборот, – отец со счастливой улыбкой покачал головой. – Соломон ты принёс мне столько счастья, что его измерить нечем. Продолжай жить мальчик мой и однажды порадуй старика своей улыбкой, обещаю, даже сквозь пространство и время я увижу её. Главное улыбайся, сын мой.
В попытке направить его на путь счастья Корвин познакомил его с Кэт. С той самой Кэт, что подарила ему надежду. Боль уже слегка угасла, сердце уже не кровоточит, но горе своего не упускает, оно лишь притихло где-то, до своего следующего злорадного возвращения. Ни одна женщина не могла дать ему тоже, что и Кэт и не влияла на него как она. И все женщины на неё не похожи. А он искал похожих, но так и не сумел их полюбить. Глаза быстро привыкли искать в толпе памятные черты. Кто-то жестом улыбкой голосом взглядом или даже причёской напоминала ему её и тем самым получала его симпатию, но не более того. До неё он в любовь не верил, считал это временным помешательством, за которое потом неизбежно будет стыдно. А её он полюбил. Но что она к нему чувствовала?
Кэтрин была послушной дочерью, что если этим и было обусловлено её дружелюбие к нему, что если она не отвергла его лишь поэтому? Что если она искала возможность отказаться от этого брака, а время, проведённое с ним, было лишь отсрочкой? Может Маргарет, была права и это он, влюблённый глупец, сам себе выдумывал волшебную сказочку, которая не случись трагедии, могла не закончиться счастливым финалом?
Маргарет – вторая по-настоящему сильная любовь в его жизни, во многом похожая на него самого и потому такая родная. Как и положено истинной любви она была очень тяжёлой. Чувства к ней некуда не исчезли, просто притухли, но ещё греют его. Временами он во снах слышит те симфонии, что она подбирала на скрипке, когда они жили вдвоём. Он слабо улыбнулся ностальгическому чувству. Сразу припомнились знаковые моменты из их прошлого. Милые и не очень чувства смешались воедино. Но острее прочих те мучения, что остались с ним с той ночи, когда они расстались. Эти муки как имущество при разводе: одна половина досталась ей, другая ему. Эти чувства всегда сопровождают каждое воспоминание о ней и словно вирус убивают в зародыше всякую потаённую радость.
Оба уже были взрослыми людьми, но в конце вели себя как импульсивные подростки. Поводы у обоих были вполне весомые, но оба повели себя глупо. Он ушёл из их квартиры, где кроме него никого не было, и поставил тем самым точку в их отношениях. Хотя она перед этим подвела черту по-своему, но он прекрасно знал её и понимал, что это был импульсивный поступок – она, очевидно, не знала, что делать и потому понадеялась на его благоразумие. Возможно впервые в своей жизни Королева ведьм Маргарет, надеялась на другого человека и вопреки своей природе послушно ожидала от него верного решения. А он знал, что делать, знал, как всё решить, как переступить через тот урон, который они нанесли друг другу и как начать с чистого листа, но не сделал этого. Как глупый мальчишка обиделся и бросил её. Но в тот момент он об этом не думал. Тяжесть давила на него. Он бы не изменился, она бы не изменилась и потому, он закончил эти отношения, которые как ему казалось, были обречены. Просто сбежал – очень взрослый поступок.
До этого и она поступила несправедливо по отношению к нему, нанеся ужасающую рану, которую только Павлу удалось залечить. Но после всего, что она сделала для них обоих, он был обязан бороться за неё. Она отдавала всю себя, переступала через себя. На то, что та же Кира пошла бы легко и без лишних жертв, Маргарет шла вопреки своей природе. А он не дал ей того чего она заслуживала.
Он оставил их квартиру, тем самым обратив для неё их «гнездышко» в пыточную камеру. Храбрый Мерцающий Соломон, ночной кошмар сильнейших мира сего, растоптал сердце женщины, которая искренне его любила. В тот час действовал он не ей на зло, он даже не думал, о том, что будет, когда она придёт, увидит безлюдные комнаты и всё поймёт, как она будет страдать, как потекут слезы, которых она никогда себе не позволяла. Он не думал, а должен был подумать, вместо этого он просто взял и возложил всё на неё. Сейчас он вспомнил свои тогдашние выводы и испытал приступ невыносимой тошноты. Злость на самого себя стиснула его пальцы в кулак. И стали они с той секунды, учиться быть чужими друг другу. Их пути разошлись навсегда и теперь с этим легче согласиться, чем тогда, но в тот миг это «навсегда» рвало сердце и жгло горло. Много боли они причинили друг другу, но кроме боли была и любовь – очень сильное чувство.
«Всё же надо каким-то образом извиниться перед ней» – подумал он. Телефонным звонком тут не отделаешься. Если он позвонит ей сейчас и предложит встретиться, в ответ он услышит только оскорбление. Она не прибежит к нему по первому его зову. Даже нежная и ласковая Кира не простила бы его. Однако Маргарет заслуживает его извинений, неважно отвергнет она их или нет.
Продолжая копошиться в памяти, он всё же вспомнил миг их знакомства и её окровавленное изувеченное ударом Хальфдана тело. Кровь стекала со стола, рядом всхлипывая и молитвенно стиснув руки, стояла его знакомая, что была беспамятно влюблена в Маргарет. Он спас её, вылечил – не без помощи своих подчинённых. Придя в себя после долгих недель сна, Маргарет лишь зло рассмеялась ему в лицо. Позже за год их последующего противостояния он досконально изучил её саму и ход её мыслей, но она не переставала его удивлять. Ему недоставало хитрости, чтобы перехитрить её в её же коварных играх, но хватало ума, чтобы заранее предугадать её действия. Но сколько не копайся в памяти не найти момента, когда он понял что любит её, что чувствует её сердцем. Она, безусловно, и сейчас остаётся самой красивой женщиной, что он видел, но эта красота очень коварна и при этом совсем не действовала на него. Полюбил он её за другие достоинства.
Осознание своих чувств к ней пришло к нему ясной ночью на острой крыше, где она в пылу гнева его настигла. Как случилось, что в разгар ссоры их губы соприкоснулись, он не мог вспомнить уже после поцелуя. Тот неожиданный поцелуй изрядно шокировал их обоих. Они не понимали, как это случилось, но и отрицать произошедшее не могли. Лишь их сердца не удивились тому, что давно чувствовали. Всё же пусть и не сразу, пусть спустя время им удалось найти пути друг к другу и тогда двое стали одним целым.
В памяти мелькнул праздничный вечер, на который они пришли вдвоём – не первое их появление на публике, но памятное тем, что там их увидел Маркус. Дикая зависть в глазах злейшего врага изрядно порадовала Соломона в тот момент. Сейчас он вдруг вспомнил слова Маркуса про чувства Боливара к Маргарет и задумался, прокрутил прошлое в памяти, переосмыслил многие моменты.
Боливар – его лучший друг, названный брат и одна из глубочайших его ран. Не счесть сколько раз события вихрем мчали беспомощного его к смертельным опасностям, сколько раз его предавали и обманывали, но всегда была крепкая опора в лице лучшего друга. А лучший друг оказался не лучше остальных. Воистину всему своё время, просто Боливару для предательства потребовалось больше времени, чем другим. И всё же он не прочие. Если сейчас раздастся звонок и голос друга попросит прощенья, простит ли он его? Ответа на этот вопрос он не нашёл: глухая злость ещё кричит внутри. Десятилетия доверия и дружбы. Они пережили своих врагов, бесконечные опасности и тяжёлые ситуации, потому что полагались друга на друга. Как же всё могло так обернуться? Как в одночасье друг стал врагом, а враг – другом? Сейчас даже Маркус не вызывает в нём столько злости: от врага добра не жди, на то он и враг. Но в Маркусе он разглядел нечто иное, нечто родное.
Маркус – столько отравленных враждой лет они изучали друга, мысленно меняясь местами, что в итоге и не заметили, как стали понимать и чувствовать друг друга как самих себя. Оба в своё время это поняли, и обоим в тот вечер пришлось себе в этом признаться. Маркус, пожалуй, был больше него рад этому открытию, должно быть Соломон стал для него первым настоящим другом. Друг в друге они нашли то, что оба подсознательно искали в окружающих, нечто неуловимое и оттого бесценное, появившиеся и сформировавшееся внутри обоих после долгих лет слепой вражды. В один миг насильно усаженные за стол они обрели это и тут же потеряли. То самое «нет» и сейчас гложет душу. После того вечера у него появилась дурная привычка переосмысливать их совместное прошлое, искать ответы, жалеть об упущенных возможностях – одним словом ныть.
В этом прогнившем диком мире для ведьмака создать связь с кем-то, найти отклик в чужой душе и стать чьим-то другом – это невероятный подарок судьбы. Друзья – в магическом мире это полезные люди, которые со временем могут принести выгоду. Их должно держать недалеко, но близко не подпускать, позволять кормиться со своей руки и периодически запугивать. При возникновении подозрения в предательстве убивать сразу без лишних раздумий и сожалений.
Он не может перестать, мысленно возвращаться к тому вечеру, что вызвал столько противоречий. Долгие годы они враждовали, а сейчас на душе тошно, будто лучшего друга предал и сгубил. Может это из-за Боливара? А может, нет. На один вечер оба ведьмака, словно в сказке обратились простыми людьми, но вечер кончился, и действительность вернула их к своим ролям.
В связи с Маркусом вспомнился Рэндольф, когда-то робкий юноша, желавший счастья и нормальной жизни, но перепутавший симпатию с любовью. Соломон взял его под своё крыло, обучил его, поставил на ноги, но делал он это для себя. При виде этого несчастного беззащитного создания, он не испытывал к нему никакого желания и не манила его женская красота. Соломон всего-то хотел позаботиться о ком-то. А ещё его бесило, как все вокруг и особенно те, кого он призирал, смотрели на Рэндольфа. Но уже при первом их знакомстве он разглядел в глазах робкого юноши, непомерную злобу на весь мир и на свою судьбу, это сблизило их. Рэндольф быстро ему открылся, только ему, и с такой охотой словно бы многие годы неосознанно ждал именно его. Он всегда светился счастьем, когда они виделись, и улыбка не покидала женского лица. Соломон относился к нему как младшему брату, с большой охотой усмирял его злость, рассеивал страхи и старался возместить страдания. Но, правда в том, что он видел в нём себя, и потому меняя будущее ещё юного Рэндольфа, он словно исправлял своё прошлое и свои ошибки. Сейчас Соломону тошно от той боли, что он ему причинил: первое светлое чувство в жизни Рэндольфа, обернулось разочарованием. Почему-то его и сейчас не покидает чувство вины за всё это, словно бы он знал, что к этому всё идёт, но ничего не сделал, не пресёк эти чувства, когда мог. Может, всё дело было в Кэт?