Надпись на водокачке
Наверное, это была любовь. Первая, настоящая, осмысленная. С бессонными ночами и переживаниями. С ревностью и глупыми поступками. С первыми стихами, такими неуклюжими и по-детски наивными. Главное, чтобы была рифма. Ну и побольше пафоса, восхвалений и откровений. Потом пришло понимание, что она безответная. Не хотелось жить. Точнее жить, как раньше. Что-то должно было меняться, радикально измениться. Потом с возрастом пришло понимание, что так бывает у всех, у многих. Период жизни такой, нежный возраст, как назвал его один автор.
Однажды много лет спустя, когда заботы и хлопоты затмили всё прошлое, в увиденном старом фильме, ранее не обращая особого внимания на эту сцену, услышал объяснение. Объяснение, или разъяснение того что с ним происходило тогда в юности. Объяснение это прозвучало из уст одного из героев этого фильма. Этот старшеклассник очень доходчиво и грамотно объяснил это состояние объекту своей безответной любви, однокласснице. Практически цитирую… человеку всегда необходимо состояние влюбленности. В кого-нибудь. Всегда. Иначе, просто неинтересно жить…
Вот она и подвернулась и совершенно не меняет дело, как она к этому относится. Была бы внутри пружина, которая толкает на поступки ради любимой.
Вот одним из таких поступков и стала идея увековечить имя своей избранницы. Алекс был не первым и не последним, так делали многие влюбленные до него, будут делать и после него. На самом верху водокачки, к тому времени заброшенной и не ремонтируемой, были несколько окошек в разные стороны, наверное, шесть. Одно из них выходило на улицу Довженко. Там давно уже не было стёкол и рамы, полуразвалившиеся, болтались на ветру. Подобраться, залезь в это окно можно было изнутри. Сначала надо было забраться на водокачку по металлоконструкциям. Далее через люк внутрь башни, потом по приваренным к баку скобам залезть на крышку бака. И уже с этой крышки аккуратно спрыгнуть на подоконник. Была огромная вероятность, прыгнув на подоконник, вылететь в открытое окно по инерции, прямо на асфальт, подходящий вплотную к водокачке. Сейчас, с высоты прожитых лет этот поступок выглядит абсолютным безумством. Спрыгнуть-полдела. Надо как-то вернуться обратно на крышку бака. Между деревянной стеной водокачки и огромным баком для воды было расстоянии примерно в метр чтобы специалистам можно было обходить бак по кругу, осматривать и заваривать протечки, по необходимости залезая на лестницу. Она, поломанная и сгнившая, лестница эта, валялась частично тут же. Главное-попасть на подоконник и не вылететь в окно. Обратно как-нибудь с помощью товарищей вернусь.
Так рассуждал Алекс, принеся банку с краской и кистью на водокачку. Удалось. Он удачно спрыгнул на подоконник, принял банку с кистью у товарищей. Этой кистью он, усевшись на подоконник, стал выводить имя. Начал писать имя любимой той самой, голубой краской, какой была покрашена дача деда. Обратно ему помогли забраться Серёга и Стас. Оттолкнулся от подоконника и подпрыгнул вверх. Руки прочно встали на крышку бака, и товарищи в четыре руки затащили его к себе. Потом он проделывал это неоднократно. Прикола ради. Посидеть на подоконнике, покурить, посмотреть сверху на посёлок. Помахать рукой знакомым. Одна девушка, живущая поблизости и видевшая всё снизу, при встрече высказывала неоднократно своё восхищение его героизмом. Скорее безрассудством. Видимо тогда она пожалела его самолюбие.
А что же надпись? А надпись так и осталась. И все гуляющие по посёлку, по улице Довженко, все видели это имя. Некоторые знали, каких трудов и риска стоила эта надпись. Кто-то догадывался, как не просто туда попасть. А после того, как водокачку окончательно замуровали, наглухо заварив нижний люк и начисто срезав горелкой всё лишнее, никто и никогда не смог повторить этот поступок влюбленного юноши. Наверное, многие задрав голову, изумлялись и гадали, что же это за Лена такая, ради которой нужно было так рисковать? А она жила неподалёку и не обращала внимания, видимо привыкла и было это для неё как что-то само собой разумеющееся. Как и стихи в её адрес, как и драка с деревенскими из-за неё же. Всё это в далёком прошлом. И водокачки уже нет. И Лены уже нет с нами. Но есть память. Память о той прекрасной юности, которая никогда не вернется, о людях, которые ушли и уже никогда не вернуться. Память. Какой же это дар Божий, нам, людям. Помнить прошлое, вспоминать самое хорошее что с нами было. А вспоминая-переживать всё вновь и вновь.
Кафе Лес
Конечно же не было никакого кафе. А были брёвна, уложенные квадратом с кострищем посередине. На бревнах могли сидеть одновременно человек восемь. Буквально метрах в десяти находилось еще одно такое же сооружение, но попроще. Огромные бревна, лежащие параллельно, на которых, как на столах можно было разложить выпивку и нехитрую закуску при необходимости. Если же собирались просто посидеть покурить и пообщаться под музыкальное сопровождение, то это первый вариант. Из кассетников звучали последние песни нашей полуподпольной эстрады, зарубежные исполнители. Перечислять их нет смысла. Тогда из-за бугра привозилось неимоверное количество поп-музыки, рок-группы. Десятки альбомов переписывалась на магнитную пленку на катушечные магнитофоны, профессиональные студийные магнитофоны. Которые стояли в официальных студия грамзаписи. Эти студии записывали всем желающим на их кассеты или бобины, или же студийные всё, что звучало по радио и показывалась по телевидению. Подпольно переписывались привезённые из заграницы альбомы. У Алекса был знакомый, брат которого как раз занимался этим делом. Неофициально. Потом первая копия продавалась знающим людям, обычно скидывались несколько человек, меломанов. Первая копия-мечта меломана. Потом она переписывалась у кого-нибудь дома с бобин на кассеты, качество записи немного ухудшалось, но не сильно. Кассетные магнитофоны в подавляющем большинстве были монозвучания.
И это было нормально, слушали же в основном во дворе, на скамейке, в лесу, на пляже, в подъезде, в электричке, автобусе. И вся эта музыка шла фоном к посиделкам. А дома, для души можно было послушать тот же Pink Floyd в стереозвучании, слегка прибалдев от этой чудесной музыки. Ну так вот. На большой поляне, в окружении огромных елей, верхушки которых терялись в голубом с белыми облаками небе, собиралась компания эта, которая в конце семидесятых -начале восьмидесятых собиралась на водокачке. То есть на неработающий водонапорной башне в конце улицы Довженко. Эта поляна и называлась-Кафе Лес. Это было второе по значимости, место. После водокачки. Находилась она, поляна эта, в лесном квадрате метров 300 на 300 или чуть больше между улицами Лермонтова, Маркса и Горького. Почему этот пятак леса был не застроен дачами, непонятно. И почему первый дом на Лермонтова начинался не от улицы Довженко, что было бы естественно, а примерно на 300 метров дальше, тоже необъяснимо. Однако факт. Образовался пятак леса, заросший разными деревьями, в основном елями и орешником. Орешника было много и местные приходили за орехами в пору созревания. Лес был заросший и заброшенный. Можно было встретить поленницы брёвен, полусгнившие. Видимо изредка какая-то Лесная служба распиливала упавшие деревья и складировала брёвна для последующей вывозки.
Поляна, на которой находился Кафе Лес была недалеко от дачи Леже. Ворота этой дачи находились в том месте, где Довженко упирается в Лермонтова. По слухам, дача была подарком вдове художника Фернана Леже, Надежде, которая много чего сделала в рамках советско-французской дружбы. Надя Леже, урожденная Ходасевич, по происхождению русская, участвовала в антифашистском сопротивлении в Париже. Художник, талантливый организатор, сестра поэта Ходасевича. Она знала известных художников того времени, Малевича, Пикассо, Шагала. Правительство СССР наградило её орденом и подарило(?) шикарную дачу, построенную из особого красного кирпича в тихом дачном поселке. Сейчас на этой даче проживает известный скульптор, академик, автор невообразимого количество скульптур, живописи, графики. Его произведения до сих пор неоднозначно оцениваются зрителями. На этой же территории находится его музей под открытым небом.
А тогда, в конце семидесятых, в начале восьмидесятых дача стояла за кирпичным забором и надо думать, совершенно ненужная Надежде Леже. В 82 году она умерла и на этой даче стали появляться довольно известные в Советском Союзе личности. Она, эта дача, не перепродавалась, а снималась на лето. И долго не продавалась. В то время на лето туда заезжали актрисы с отпрысками и известные деятели. С сыном одной такой актрисы Алекс был знаком. На тот момент рыжая, вблизи она была ещё и конопатая. Эти конопушки так его веселили, что он чуть не заходился от смеха. А она говорила сыну, что надо быть всегда таким весёлым и жизнерадостным, как Алекс. А он давился от смеха, наблюдая такой диссонанс. Ведь на большом экране ничего этого не было видно. А она снималась в комедиях и выглядела простушкой-провинциалкой, приехавшей покорять Москву. Когда он рассказывал знакомым, ему не верили. Вот она, сила Мейкапа. Её сын был прилично моложе Алекса, дружил с мальчишкой, соседом Алекса. Они играли в куче песка возле въезда в гараж деда. Алекс принёс всех своих солдатиков (а их было немало) и строил с пацанами крепости, укрепления на этой огромной куче. Много лет спустя, когда ему или родственникам нужен был песок, он насыпал его в вёдра из этой кучи, то и дело выгребая из песка этих солдатиков, вспоминая с улыбкой эти детские игры.
Часто, от скуки, играл с этими ребятишками в казаки-разбойники, в войнушку. Впадал в детство, с которым, очевидно, не хотел расставаться. Он прятался-они его искали. Они прятались, он находил их, подбегал к фонарному столбу и стукнув по нему, громко кричал о том, что они оба убиты, так как они находятся там то и там то. Они визжали от удовольствия, и ему всё это было прикольно. Лазили на деревья. В те времена у каждой уважающей себя команды должен был быть Флаг, закреплённый на самом высоком дереве, на самой его верхушке. Алекс нашёл на даче цветастую тряпку, пришил её к металлическому прутку и закрепил, примотав верёвкой к огромной осине, росшей в парке напротив дачи. Когда он долез до самого верха и попытался примотать пруток к стволу, ветер раскачал дерево и Алекс впервые почувствовал, как сильна природа и как слаб человек, который не в состоянии остановить этот маятник. Всё же закрепив этот Флаг, он аккуратно, боясь обломить верхушку дерева, спустился вниз. Вскоре выяснилось, что все команды дачного посёлка закрепляют флаги в местах своего ареала. Обычно это самое высокое дерево на месте сбора команды. Ему не очень нравилась одна такая шайка на улице Энгельса, собиравшаяся в лесополосе напортив (вдоль) платформы Мичуринец. Посередине платформы (ближе к последнему вагону), той что из Москвы, были ступеньки и тропинка, ведущая в переулок поперёк всех трёх улиц. По которому можно было потом (в будущем) пройти к музею Окуджавы. Там был деревянный мостик, по которому перебирались во время весеннего паводка, дождей и просто больших луж. Там росли огромные не то тополя, не то осины. В любом случае деревья эти высоты были необычайной. На одном из этих деревьев и был закреплён большой флаг. Кто его первым заметил уже не имеет значения. Главное то, что Алекс днём, когда чужая команда была у себя на дачах или в отъезде и никто не мешал, залез на это дерево.
Он сорвал этот флаг и как трофей унёс его с собой. Флаг был закреплён не на самой верхушке, видимо побоялись лезть дальше, но всё равно достаточно высоко. Алекс полез выше. Как Винни-Пух из мультика. Он лез и лез всё выше. Уже верхушки соседних деревьев оказались ниже его. Уже были видны верхушки огромных елей в лесу за Довженко. Еще выше, еще… И вот показалась она, водокачка. Все-таки она была выше. На самой верхушке его начало раскачивать, серьёзно раскачивать. Он посмотрел вниз. Люди, идущие с электрички, казались игрушечными, как солдатики в куче песка. Ему не было страшно, чувство восторга, это непередаваемое и неописуемое чувство заглушало все остальные. Он закрепил свой флаг, примотав верёвкой так, что он ещё на метр возвышался над верхушкой дерева. Потом он видел его, этот флаг, любовался им с водокачки. Никто не осмелился его снять. Со временем крепление разболталось, флаг наклонился, потом вовсе поник, застряв в ветвях. Но ещё долго эта тряпка, выцветшая и оборванная от времени, висела на этом огромном дереве. Может, кто-то забрался и сорвал его, кто знает… А когда он нашёл на даче канат, пеньковую верёвку в полтора-два пальца толщиной и метров двадцать длинной, его радости не было предела.
Началась новая эпопея в тарзанной жизни. А недалеко жила девочка. Которая всё видела, всё знала. Она была года на два-три младше его. Соседские ребята и девчонки делились между собой информацией о новых придумках Алекса. Не в тайге же живём. Но об этом как-нибудь после. А дача Леже? Может быть она, эта дача, была, государственная, может владелец её какой-нибудь Союз художников, Бог его знает. Вот недалеко от этой самой дачи Леже, метрах в ста, и находилось место сбора и времяпрепровождения, которому девчонки дали название-Кафе лес. Было ещё место, возле железной дороги на задворках улицы Энгельса. Резиденция. Так оно называлось. На раскидистых ветвях, как курицы на насесте, частенько сиживали эти самые девчонки нашей компании, свесив ножки или развалившись на причудливо разросшихся деревьях в лесополосе вдоль железной дороги.
Таких облюбованный мест было несколько. Перечислю некоторые из них. Скамейка или бревнышки в берёзовой роще недалеко от Ленкиной дачи. В конце всех четырёх улиц (в сторону Внуково) находилось очаровательное место, небольшая рощица с изумрудной травой, где росли только берёзы. Алекс задавался вопросом и задавал его своим дачным друзьям. А не здесь ли Архип Куинджи создавал свои замечательные полотна? Не то, известное полотно из Третьяковки с ручьём и озером вдали, нет. (Хотя, за железной дорогой есть похожее место). А та Берёзовая роща с тропинкой меж деревьев, теряющейся в глубине, в сумраке леса. В ответ ему посоветовали поберечь свою эрудицию для очередной тёлки. Они же любят ушами.
–Тёлки это маленькие коровы. При чём здесь коровы? Я о живописи.
–Деревня, так сейчас в Москве девок называют.
Просветил его Серёга, вернувшийся из Столицы. Что же берёзовая роща? Там можно было днём загорать на полянах среди берёз, вечером зажечь небольшой костерок, больше декоративный чем всамделишный, настоящий. Чтобы общаться не в кромешной темноте, а хотя бы с минимальным светом, скорее даже отсветом, всполохами света. Всё было душевно и романтично. Особенно, когда рядом такие приятные и симпатичные люди. Особенно, когда среди них Она. Та, ради которой готов на самые дерзкие, самые безумные поступки.
Следующим местом, о котором хотелось упомянуть, было футбольное поле в лесу примерно посередине улица Лермонтова, напротив дач, в лесу метрах в ста от асфальта. Там стояли двое ворот, а по периметру лежали бревна, стояли скамейки и столики. На соседнем поле, поменьше был лесопитомник с маленькими елочками и какими-то ещё деревцами (в будущем на этом поле появился дачный посёлок за глухим забором). На этих полянах загорали и отдыхали дачники, жарили шашлыки, но редко. В нашей компании не принято было жарить мясо на костре. Да и где его взять, мясо для шашлыка? В двух продуктовых в посёлке их не было. Может оно и было, но для своих, из-под полы, как говорится. Был на станции Переделкино продуктовый, за линией, со стороны посёлка Чоботы. Но там, как, впрочем, и во всех магазинах страны того времени на прилавках лежали в основном суповые наборы (порубанные кости). Или костомахи с тонким слоем мясо и жилами, опять же в суп или собакам. Да и выпивку там продавали неохотно. Приходилось просить взрослых, придумывая разные небылицы. Ждать открытие переезда. Не ходили в тот магазин.
Что касаемо шашлыка, был он в основном свиной. Я не против свинины, на мой неискушённый взгляд, она мягче и вкуснее всего остального мяса. Более того, по рассказу одного специалиста по антитеррору из земли обетованной, свинина принесла огромную пользу в борьбе с террористами-смертниками. Звали его Арье. Его семья когда-то перебралась из Судана. Он был истинным патриотом своей новой Родины. И всю жизнь воевал за неё, по началу в одной из групп Саерет Маткаль. Потом была ЧУЛИЯ. Потом…много чего было потом, впрочем, это не важно. В начале девяностых он с группой различных специалистов приезжал делится опытом в Россию. Какое-то время Арье и Алекс тесно общались, даже спарринговали в шутку на крыше одного домика. Он не походил на еврея, скорее араб. Морщинистое, копчёное, худое лицо. И только крупный, грозный нос (похожий на нос маршала Тухачевского) выдавал в нём представителя семитского народа. Этот израильтянин всю жизнь занимался каратэ Кёкушинкай. Этот-же стиль осваивал тогда и Алекс. Да, по поводу свинины. Именно в Иерусалиме в какой-то тупиковой ситуации нашли простой и надёжный способ борьбы с подрывниками-смертниками. Когда такой одурманенный человек (обвешанный замаскированным СВУ), заходил в общественный транспорт, его взгляд натыкался на висящий ломоть свинины. Увидев это, несостоявшийся почитатель гурий, чертыхаясь покидал автобус. В следующем-тоже самое.
Всё дело в том, что при подрыве самодельного взрывного устройства части тела нашего незадачливого борца за веру смешаются со свининой и он не попадёт в свои райские кущи. Пропадает всякий смысл совершения терракта. Вот таким простым и незамысловатым способом спецслужбы поначалу отвадили террористов от уничтожения пассажиров городского транспорта, мирных жителей. Потом сделали поправку и мясо заменили на свиное сало в закрытой таре (рационально, дёшево, эстетично и не воняет). Потом научились вычислять этих уродов. И уничтожать. Только так.
А что до жарки, если хотели закусить чем-то горячим, закусить капитально, поджаривали сосиски на тонких палочках-шампурах. Сосиски тогда довольно часто появлялись в двух местных магазинчиках, мичуринском и писательском, на спуске возле Самаринского пруда. В писательском магазине продавались волшебные, неземные конфеты Домино и Кавказские. Они были соевые в шоколадой глазури, или псевдошоколадной, продавались на развес. Псевдошоколадное было тогда всё. Но всё равно это было фантастическое лакомство. Вкуснее этого лакомства стояли конфеты Кремлевские из огромной квадратной красно-желтой с золотом коробки. Эти конфеты были в праздничных наборах или пайках, или дополнение к пайкам. Которые дед получал в сороковом гастрономе к праздникам или датам. К праздникам и разного рода событиям и юбилейным датам наборы получали там-же, недалеко, на Кирова, Бобров переулок, кажется.
В два места ездил Алекс с дедом за пайками и дефицитными продуктами. В те достопочтенные времена сороковой гастроном не уступал по значимости Елисеевскому, на улице Горького. Другой, Смоленский, возле одноименной станции метро. Ещё один центровой продуктовый на проспекте Маркса, ныне в Театральном проезде. Тот был попроще. Сороковой гастроном на улице Дзержинского, почти напротив какого-то корявого памятника Воровскому. Это невообразимая скульптура. Каждый раз, проходя мимо, Алекс притормаживал, в очередной раз находя для себя что-то новое в этом памятнике. Стоит ли он сейчас? Последний раз видел его лет десять назад. Видимо, Миша Кац во время изготовления скульптуры, говорят, поленился воска добавить перед отливкой. Кто знает? Разные есть версии.
А что же старая Москва? Переулки, сбегающие от Сретенки вниз к захудалой Трубной улице. А Пиццерия на Рождественском бульваре, слева, если идти вниз к Трубной. А пивнуха, почти внизу бульвара, не доходя до Трубной площади? На всгорке. А магазин потребкооперации Дары природы на Сретенке, где можно было купить всё, были бы деньги. Всё, начиная от перепелиных яиц в коробках с пятнышками, таких масеньких. Любые мясные деликатесы. Магазин Союзпотребкооперации, очевидно, отголосок НЭПа двадцатых годов двадцатого века. А магазин Рабочая Одежда? Там же на Сретенке, торговавший джинсами в основном отечественного производства фирмы Верея. Но бывали завозы и импортных. Джинсы тогда считались очевидно рабочей одеждой, хотя стоили как смокинги для нобелевских награждений. Такие были загадочные, противоречивые, но в целом весёлые и беззаботные времена.
Отвлёкся. Не забыть про сосняк на задворках Довженко, там, где сразу начинался лес и был проход между дачами. Этот проход примерно посередине улицы Довженко открывался прямо в настоящий густой лес. С огромными красивыми елями, как из сказки про Морозко. Все были абсолютно уверены, что этот фильм именно здесь и снимали. Левее от прохода рос сосняк невысокий. Там были сложены спиленные брёвнышки. Это место появилось гораздо позднее, самое последнее лежбище компании. Рядом чьими-то стараниями практически на болоте выросла теннисная площадка с сетчатым забором. Встретившись на Довженко, решили покурить привезённый Ленкой из Москвы Данхилл. К этим дорогим сигаретам девчонок приучила Марина, подруга Яговкина, прилетевшая из соседней галактики. Кто-то притащил баночного пива, редкого тогда, оставшегося после домашнего веселья и благополучно стыренного у родичей. Сидели, курили и никому не мешали. Очевидно, дым потянуло в сторону теннисного корта, так как с той стороны к ребятам подошёл здоровенный дядька в шортах. Он начал возмущаться и предлагал сваливать отсюда. В ответ ему предложили заниматься чем он хочет, и не мешать отдыхать. Алекс оказался единственным парнем среди девчонок, так как Серёга со Стасом пошли в магазин. Он встал и решил заступиться за всех, как он посчитал, униженных и оскорблённых. Почувствовал ОТВЕТСТВЕННОСТЬ… Дядька был здоровее и на голову выше юноши, как показалось в тот момент (наверное, от перевозбуждения). К этому времени его уже научили вырубать таких здоровяков. Которые, наверное, привыкли давить, так сказать авторитетом. Это их глубокое заблуждение. Вырубить высокого человека гораздо легче, чем низкого.
И дело не только в банальной физике. Дело в каком особенном(ошибочном) превосходстве высоких людей. Никогда не ожидающих отпора, что крайне неосмотрительно. И когда этот дядька с густыми чёрными с проседью бровями (как у Брежнева) подошёл почти вплотную к Алексу и со страшным выражением лица посмотрел на того сверху вниз, юноша уже собрался было пробить серию этому агрессору. Левый прямой в корпус с уклоном и тут же правой полубоковой-полуаперкот снизу с проносом в голову. Эта связка работала безотказно и была неоднократно проверенной. Именно с высокорослыми. Даже если не удавалось попасть в точку на подбородке примерно в пяти сантиметрах от центра (что приводило к нокауту), кулак всё равно цеплял голову. После попадания прямого удара в корпус оппонента поневоле скрючивало вперёд, и он сам налетал, натыкался на второй удар снизу в голову. У Аньки и ещё какой-то девчонки с Довженко оказалась хорошая реакция и их буквально вклинило между Алексом и этим монстром за секунду до атаки. Наверное, юноша, выдал что-то типа, сейчас допью пиво и вырублю этого козла. И допив банку, встал. Девки успели раньше Алекса. Федор Михайлович, не надо, мы уходим, простите нас, он пьяный, не обижайтесь, мы больше не будем, мы не хотели, так получилось, всё-всё-всё, ай-яй-яй, ой-ёй-ёй и так далее. Они все вместе оттащили юношу и пошли навстречу ребятам. Это же Фёдор Бурдолацкий! Ты дурак? Это его стараниями корт построен. Мы тоже там играем. Зачем ты так? Действительно, зачем? Глупо… И стыдно…
Страшная это вещь-ответственность. Индивидуальная, коллективная. Когда юноша или девушка уезжают из села в город за ответами на мучившие их вопросы, то не всегда попадают в те руки. А попав не в те руки, вместо ответов-изощрённая психологическая обработка и пояс шахида…а потом нырнуть в столичное метро, или втиснуться в областной автобус, или в городской троллейбус… И когда судмедэкспертиза проведёт анализ ДНК и установит личность подрывника, тогда коллективная ответственность вступает в силу. В село заходит подразделение краповиков и вытаскивает на улицу семью убийцы. А дальше приезжает какой-нибудь Т-72 и ровняет дом с землёй. Семья шахида конечно не пропадёт, не сгинет в проулках. Разбредётся по многочисленной родне и устроится на новом месте. Но ДОМ, это святое для многих народов понятие, перестанет существовать. И такое бывало в нашей истории. Жестоко? Да. Справедливо? Безусловно. Эффективно? На все 100 процентов. И в ближних (и дальних) сёлах молодёжь, собравшаяся в город за лучшей долей тысячу раз подумает о последствиях опасного решения. Да и старики не пустят, или вернут из города своих наследников. Это вам не свинину по автобусам развешивать. Хотя, конечно-же, как ни крути, а все идеи антитеррора оттудова, из земель Давида и Соломона.
Еще одним местом времяпрепровождение был микроскопический прудик рядом с футбольным полем напротив Лермонтова точнее между футбольным полем и улицей Лермонтова. Предание гласит что этот прудик-воронка от авиабомбы времен Отечественной войны. По крайней мере так говорил Сергей Ткаченко познакомившись с другим Сергеем, Яговкиным, на этом самом прудике во время рыбной ловли. Никогда не понимал этого кайфа-рыбалки. Да и какую можно поймать рыбу в яме с водой пусть и в воронке от авиабомбы? Рядом рос ельник и сосняк. Вся земля была усеяна иголками, её как таковой не было, был сплошной ковер из иголок. Ели в этой округе росли огромные и поражали своими размерами и раскидистостью. Под одной из таких елей, огромных с торчащими далеко в стороны нижними лапами, Алекс как-то повстречал Савелия Крамарова. Алекс и Серёга ехали на пруд или в писательский магазин, что собственно одно и тоже.
Отбив задницу на корягах, пересекавших тропинки, повели своих железных коней в поводу. Пошли пешком, ведя велосипеды рядом. Многие дачники отдыхали, лёжа под этими фантастическими елями, росшими вокруг футбольного поля и по всему Переделкинскому лесу. Известный и любимый всем народом комик лежал под елкой, укрытый её развесистой лапой как навесом. Алекс узнал его, остановился и хотел окликнуть Серёгу, идущего впереди. Савелий Викторович читал книгу, видимо краем глаза увидел Алекса и оторвался от чтения, кинув взгляд на юношу. Тот оторопело пялился на актера, не веря. Это же один из любимейших его актёров! Неуловимые мстители, Джентельмены удачи, Иван Васильевич меняет профессию, Сказка о потерянном времени, Не может быть… Ну не может такого быть! Вот так запросто, под ёлкой с книгой в руке, опершись на локоть, лежал всенародный любимец. Живой и доступный! Видимо актёр прочёл всё это на лице юноши, ухмыльнулся, перелистнул страницу и углубился в чтение. Эта мимолетная встреча запомнилась Алексу надолго, на всю жизнь. Как корил он себя за то, что не заговорил, не высказал восхищение и любовь. Да-да, именно любовь! Знаменитых, но официально непризнанных актёров тогда не просто обожали, любили. Всей душою, как могут любить только русские люди. Для которых такие, как Крамаров-луч света в царстве двуличия и невежества, официоза и нетерпимости, антирелигиозности и бесовщины. И все его роли веселили советских людей до упаду, как анекдоты про Брежнева и Ленина.
Возле воронки, ставшей впоследствии прудиком, познакомились два Сергея. Через некоторое время проезжая по Лермонтова, свернули в лес к этому прудику, где произошло знакомство Алекса с Ткаченко. Он ловил там рыбу или просто проводил свободное время с удочкой. Наедине с окружающей фантастической природой. Когда это было, уже и не припомнить. Главное-судьба свела этих трёх человек. И развела в 94-м, когда Яговкин погиб, и второй раз-в двенадцатом, когда ушёл Ткаченко. А тогда на рубеже семидесятых-восьмидесятых годов всё было просто замечательно. Ведь прошло детство и начиналась юность, весёлая и беззаботная. А впереди была вся жизнь, такая бесконечная, взрослая и многообещающая. А старости просто не существовало. Дед всегда был дедом, бабушка всегда бабушкой. Они не старели и не молодели, оставались всегда в этом состоянии спокойной умиротворенной старости. Были вечными стариками со своей премудрой зрелостью. Они не были развалюхами. Дед, ветеран и инвалид войны, бывший чекист и директор детского дома, бывший секретарь райкома, хорошо знавший Промыслова, одного из руководителей Москвы того времени. Дед, работая в Партийном контроле часто общался с ним. Была такая загадочная организация. Из руководителя которой, Сталин, когда-то пересел в кресло генсека.
Дед был вечно молодым дедом, а бабушка-вечно молодой бабушкой. Проработав в психиатрии всю жизнь, она иногда отзывала Алекса от зашедшей вместе с ним очередной кампании. Пообщавшись с ребятами и расспросив их о том, о сём, она говорила (Алексу наедине) про того или иного парня свою сакральную, но сбывающуюся в ста процентов случаев, фразу: этого парнишку надо спасать! Пока не поздно. Все ребята, про которых она это говорила, а их было немного, буквально по пальцам одной руки пересчитать, все они с возрастом начали здорово выпивать и умерли не в последнюю очередь именно от пьянки. А тогда это казалось просто невозможным. Но Алексу врезались в память навсегда эти пророческие слова. Видимо, наметанный взгляд и опыт специалиста-нарколога подмечал нечто такое, невидимое остальным, как не каламбурно это звучит.
Вернемся же к прудику-воронке. Вокруг пруда была бугристой земля, усеянная иголками. Росли елки и сосны, между которыми Сергей и Алекс сделали две скамейки. Серёга прихватил топор, закрепив на велосипеде и найдя обломанные сосновые ветви, достаточно толстые для скамьи, обработал их топором. Затем они вколотили эти микробрёвнышки между елями и получились две скамьи. Тихое уютное место рядом с прутиком. Можно половить рыбку, покурить сигареты или выпить винишка, буквально по стаканчику. Пиво было не в моде и пили его в пивзалах, кабаках (заведениях типа пивных ресторанов). А выпив стаканишко бормотухи, можно было чувствовать себя раскованней с девушками, особенно если и они выпили чего-нибудь. Какого-нибудь ликера или наливки-настойки. В подмосковных магазинах наливки были не в почете, зато в Москве продавались в каждом винном отделе. Порой даже просто в продуктовом. Их очевидно не считали алкогольными напитками. Сладенькие и слабенькие 14-16 градусов, они не находили понимания у советской публики, да и были заметно дороже бормотухи. С оказией привозилась из Москвы бутылка-другая этой самой Сливовой или Десертной, Запеканки, Вишнёвой, Клубничной, Малиновой, Спотыкач, Черносмородиновой и так далее. Девчонки тоже приобщались к этому состоянию легкости и расслабленности, веселости и некоторой отупелости. Но контролируемой отупелости.