И вот едем в аэропорт, потом куда-то мучительно долго летим. Потом, когда силы духа уже не осталось, едем ещё из аэропорта на автобусе, ну и потом ещё на такси, чтоб наверняка. И заселяемся. И вот тогда, вроде, можно расслабить батоны и, сидя, допустим, на балконе, глядя на закат над морем, неторопливо и с наслаждением выпить виски с колой. Я не знаток алкогольных изысков, поэтому почти всегда пью виски с колой, потому что сладенько и приятно слышать, как лёд стучит в стакане.
Но и в этом моменте романтики всё меньше и меньше!
– Ты скучный! – говорит она иногда. И это звучит, как приговор. Может, это и есть приговор?
Да, я скучный, и осознаю это! И как мне оправдаться? Как залатать романтику? И на что обменять свою унылость?
В отрочестве и юности у меня было много прыщей. Больше, чем достаточно. И я жил с ними, сосуществовал, в/на одном организме и особо не тужил. Но многие люди считали, что делают мне большое одолжение, доверительным тоном сообщая очередную бесполезную панацею избавления от акне.
Скажем, еду в автобусе, а стоящая рядом совершенно незнакомая старушка поворачивается ко мне и заявляет без предисловий, что от «хотунчиков» нужно пить как можно больше активированного угля. И такое у неё выражение лица, как будто она мне бескорыстную помощь оказала, и теперь мы с ней добрые друзья.
У чему это про прыщи вспомнил? Хочу сказать, что вот, были у меня прыщи, но они меня не тревожили. Я их даже не видел, если не созерцал свою физиономию в отражении. Но они покою не давали окружающим. А в данном случае мне не мешает то, что я скучный. Я могу смотреть сериалы хоть до того момента, пока Малдер Истину не найдёт!
Но я люблю Ульяну и понимаю, что быть вдвоём – это совместный труд. Я так себе это понимаю. И нужно преодолевать свою унылость. Хотя нельзя сказать, что у меня это хорошо получается.
Хочешь-не хочешь, люди привыкают друг к другу. И это нормально, я считаю. Конечно, кто-то скажет, что «нормально» равняется «заурядно», но, хоть убейте, не представляю, что можно сделать, чтобы беспрестанно поддерживать ощущение романтики на высоком уровне.
Тревога тревогой, но рабочий день продолжался. Доставлял получателям пакеты с посылками, добивался от них автографов, а иногда и печатей на накладных. Перебрасывался с людьми парой фраз, которые, на самом деле, были пробными шарами. Вглядывался в лица людей, сидящих в офисах, чтобы обнаружить то самое выражение лица, что было у всё большего количества прохожих на улице. Но ничего такого не было в их лицах. А одна деваха, видимо, и вовсе решила, что я с ней заигрываю. Пыльный комок тревоги рос, как сладкая вата, наворачивающаяся на палочку. Тяжелел и оттягивал живот, тянул за собой солнечное сплетение. И каждый раз, когда я озабоченно вздыхал, надеясь стряхнуть это беспричинное ощущение, он, напротив, становился тяжелее и больше внутри меня.
Сутулый бомж с разбитой головой пошатывался на лужайке, глядя на поток пешеходов. Его челюсть слегка отвисла, открывая прорехи среди коричневых нижних зубов. Он даже не смотрел ни на кого, просто уставился перед собой. Вид яркой чистой крови на грязной коже под ярким солнцем заворожил меня на мгновение. Философы сказали бы, что это зрелище было одновременно и священным, и кощунственным или типа того. Невероятно, чтобы из такого нечистого создания лилась, о да, она лилась, журчала как ручей! – жидкость такого чистого цвета. Прямо по разводам грязи на опухшем от пьянства лице. Она пропитывала его неряшливую седую бороду, которая слипалась, и капала, нет, струилась, расплываясь тёмным пятном на бесцветных вонючих лохмотьях. Мне даже пришлось заставить себя отвести взгляд.
Кстати, в этот день было необычно много автомобильных аварий. Пробки тут и там.
Ещё час прошёл. Волнение на улицах усилилось. Я шагал со своим рюкзаком по залитым солнцем улицам и вглядывался в окружающий мир распахнутыми глазами,словно был в темноте. Пытался понять, что происходит, если вообще что-то ПРОИСХОДИТ. А может, это просто я как-то не так себя чувствую сегодня, и мерещится не пойми что?
Пробки на дорогах. Впереди все эти аварии. Автомобили раскаляются на дорожном полотне, и воздух над дорогой уже плавится от выхлопов. Сирены воют на разные лады. По идее, сирены разных служб различаются по звуку, но не знаю, как именно. Служебные машины встряли в пробках вместе со всеми. Надрывается сирена скорой, зажатой автомобилями со всех сторон, как мамонт, тонущий в доисторическом болоте.
А вот красная с белой полосой громадина пожарной службы выруливает прямо на тротуар и ползёт, аккуратно, но настойчиво сгоняя пешеходов со своего пути. Люди ворчат и раскидывают руками, чтобы водитель пожарной машины видел, что они возмущены, но расползаются в стороны.
Собаки тоже воют во дворах.
Пишу Ульяне: «На улицах какая-то трэшатина. У тебя там всё нормально?»
Через некоторое время приходит ответ: «Всё нормально. А что за трэшатина?»
Я как раз обдумывал, как мне ответить, когда и увидел это…
Человеческая психика чрезвычайно эластичная вещь. (да, понимаю, насколько банально это звучит, но подобные фразы оттого такие устойчивые, что каждый говорит их от сердца, когда прочувствует на себе) Она так стремится защитить ощущение комфорта, нормальности, что, если посмотреть со стороны, даже не верится. Ходил себе полдня и не обращал внимания ни на что. Пусть тревога ворочается внутри. Поворочается и перестанет, думал я. У меня есть, чем заняться, мне не до всяких посторонних вещей.
Моя психика защищала, вполне успешно оберегала нормальность. Объяснила она мне и молодую женщину в платье, странно нырнувшую по плечи в детскую коляску. Нашла ответ и для мужчины, бегущего от другого мужчины, который отфыркивался и хрипел на ходу как урукхай во «Властелине колец». Психика не обращала внимания на сирены служебных автомобилей. Она могла бы извращать крупицы получаемой информации до невероятных пределов, вплетая их в рисунок нормальности, лишь бы я не выбился из зоны комфорта и чувствовал себя в безопасности.
Но эта самая плёнка нормальности не выдержала вида женщины, раскинувшейся на спине прямо на тротуаре. Прямо посреди пешеходного пути. Женщина раскинула руки и ноги в стороны. А её голова была запрокинута. Под ней натекла целая лужа крови. И даже кто-то успел в неё наступить – от тела отходили кровавые отпечатки подошв. Женщина была одета в светло-серый офисный костюм с юбкой. Юбка задралась, и я не мог не смотреть туда. Между её ляжками, сквозь полупрозрачную ткань виднелась полоска белых трусиков. И по краям этих трусиков я видел кончики крылышек прокладок. Я сразу всё понял. Я ОСОЗНАЛ в тот момент, что это совсем недавно была живая женщина, у которой была работа и, блин, месячные. Несколько часов назад она надела эту прокладку и собиралась её снять, чтобы потом надеть другую. У неё были ПЛАНЫ НА БУДУЩЕЕ. Но теперь она мертва, а вокруг ничего не происходит, потому что скоро начнётся что-то ужасное.
Я сбросил рюкзак на асфальт. Даже не подумал о работе, о том, вернусь ли я туда или нет. Остро, до боли остро почувствовал своё существование.
Оглядываюсь по сторонам. Сосущее тяжёлое чувство тревоги, которое накапливалось в грудной клетке и скручивало кишки в узел, теперь обрушивается, а узел рвётся. Это даже немного приятно в каком-то смысле. Сначала кишки скручиваются в тугой узел, потом подступает резкий позыв к тошноте. А потом сразу же становится легче дышать. Словно волна ужаса смывает всю недосказанность и сомнения. Словно глоток чистого спирта, обжигающий и резкий. Волоски на моей шее становятся дыбом. И я вижу всё. И теперь УЧАСТВУЮ во всём.
Люди выбираются из своих машин. СПАСАЮТСЯ. Другие запираются внутри них. Кто-то прижимает к себе детей. Они смотрят изнутри машин наружу. Озираются. Не знают, откуда ждать опасности, но ждут и надеются, что запертые двери и окна автомобилей защитят их.
И третьи. Те, кто так странно идёт по тротуарам и по проезжей части. Огибают капоты и багажники автомобилей. Вглядываются сквозь окна, отражающие солнечный свет. Пытаются выковырять оттуда тех, кто не покинул автомобиль. Пытаются окружить тех, кто спасается бегством.
Слышны выстрелы. Не видно откуда, но совсем неподалёку.
Мимо меня пробегает группа совершенно разных людей. Они явно не знакомы, но бегут вместе. Не задумываясь, присоединяюсь к ним. Бегу вместе с ними. Даже не знаю, не видел, от кого они спасаются, но, если спасаются, значит, не просто так. И некогда мешкать.
В какой-то момент отделяюсь от бегущих и заскакиваю в прохладный полумрак подъезда. Я весь вспотел от бега, и никак не могу отдышаться. Потому что сколько-то времени просто бежал, и вообще ничего не думал. Даже не знаю, в какой момент вернулась способность думать.
Прислонившись задом к стене, одной ладонью упираюсь в колено, в другой держу телефон, звоню Ульяне.
– Зайчик, ни в коем случае не выходи на улицу. Тут… Я не знаю, что это. Не знаю, вообще, на что это похоже. Спрячься, любимая, сиди там тихо, как мышка. Я уже направляюсь к тебе. И скоро буду. Жди. Скоро позвоню, – тараторил я в трубку.
– Я не буду сидеть тут на жопе ровно! Нам нужно встретиться!
– Нам нужно валить как можно дальше, но сейчас ты должна оставаться на работе. Не уходи никуда.
– Если мы поедем навстречу друг другу, то быстрее…
– Никуда ты не поедешь, я тебе говорю. Ты не видела, что сейчас на улице происходит.
– У нас в кофе-руме телевизор показывает новости. Я видела…
– Тогда ты должна понимать, что никуда доехать невозможно!
– Но…
Да что же она никак не сдаётся?
– Ты нужна мне там, где ты сейчас находишься, – стараюсь говорить убедительно, заботливо, так, как будто у меня уже есть стопроцентный план.
– Не говори со мной, как с умалишённой.
– Я не говорю с тобой, как с умалишённой. Просто тебе объясняю, – сложно продолжать изображать невозмутимость, особенно когда чувствуешь, как раздражение в голосе неудержимо проступает, будто кровь сквозь бинт.
– Береги силы, тигрёнок. Боюсь, что нам понадобятся все твои силы. Приду к тебе, и мы отправимся на дачу.
– А как ты себе представляешь?..
– Мне сейчас неудобно говорить, я тебе перезвоню, как смогу. Слушай, что я говорю. Поняла? – жду ответа.
Ответа нет пару секунд. Какая она иногда упрямая, аж зло берёт! Причём, упрямится она почти всегда, когда глупит. А вообще же она умная девочка. Но бывает, её как переклинит, как понесёт вскачь, и тогда спорить с ней или пытаться что-то хотя бы ответить – всё равно, что заставить остановиться несущееся стадо бизонов. И в таких случаях, опять же, остаётся только повысить голос, чтобы хоть как-то обозначить своё мнение. Другое дело, что в подобные моменты это моё мнение только меня и интересует.
И так это всегда злит… Потому что начнёшь повышать голос от раздражения и безысходности, так сразу «Не ори на меня! С чего ты взял, что у тебя есть право повышать на меня голос?» Так и подмывает сказать что-то обидное. И, если это обидное вырвется, даже если процедить сквозь зубы, себе под нос, то уж это она непременно услышит. Хочется сказать обидное, в общем-то, чтобы собственную обиду в себе не держать. Но она услышит, и тогда начинается катастрофа. Оправдывайся-не оправдывайся потом. И парадокс в чём? В том, что уже произнося эти обидные слова, не понимаешь, ради чего говоришь их. И потом начинается «Я не хотел тебя обидеть» да «Ты не так поняла». А чего я хотел и как это понять? Вот это сложно объяснить.
– Поняла, – мрачный голос.
Так что, сбросив звонок, я вздохнул с облегчением. Ссориться сейчас было совершенно некстати.
От Ульяны пришло сообщение, когда я уже убрал телефон в карман и собирался выходить из подъезда. Всё-таки она не могла позволить себе так бесславно сдаться.
«А как ты меня будешь здесь искать? Ты здесь никогда не был. И тут охрана. Тебя не пустят. Лучше бы мы встретились где-то, чтобы сразу ехать на дачу».
Ну что за человек такой, а? Я не говорю, что я всегда прав. Бывает, что и я зря упрямлюсь. Как с тем случаем, когда в моё ухо провалилась ватка, а я пытался достать её проволокой и пылесосом. Но это совсем другая ситуация!
Теперь, когда снова вернулся мыслями во всю дикость происходящего, мне стала мерещиться подступающая опасность. Зудящее ощущение, которое требовательно взывало к вниманию. Оно сообщало, что я слишком долго нахожусь на одном месте. Что становлюсь лёгкой мишенью. Лёгкой мишенью! Такими словами я о себе никогда не думал, если только не играл в шутер. Нужно продолжать движение. Но сначала ответить Ульяне. Как хорошо, что у меня достаточно денег на телефоне и две трети зарядки ещё.
Набирал ответ, ежесекундно оглядываясь. Рука мелко-мелко дрожала, и палец промахивался мимо букв. А писать сообщения коротко и ёмко у меня, к сожалению, получается не очень хорошо.
Пока набирал сообщение, сверху спустился лифт. Из него вышли девушка и женщина. В голове мелькнуло, что, скорее всего, они мать и дочь.
Увидев меня, они притихли и, не отрывая перепуганных взглядов, проползли спинами по стене мимо. Не знаю, как для них выглядел я, но тоже сначала испугался и застыл с телефоном в руке, как будто они застали как я тут чем-то нехорошим занимаюсь. Тоже прислонился к стене, всем своим видом показывая, как испугался при их появлении, и что не представляю опасности. И тоже таращился на них, стараясь лишний раз не двигаться, чтобы не спровоцировать на агрессию. Даже взгляд с одной на другую переводил медленно, чтобы движения глаз их не напугали.
Они благополучно добрались до входной двери и убежали. А я продолжил писать сообщение.
«Я тебе говорю, сиди на месте. Даже если бы мы придумали, где встретиться потому, что ты не желаешь сидеть в безопасности, один из нас придёт раньше и не сможет дождаться другого, не сходя с места. И где нам потом искать друг друга?»