Грань времени

5

Дым обжигает мне нос и горло, когда я в панике бегу по коридору, пальцами одной руки прощупывая стену, пытаясь не заблудиться в непроглядном лабиринте. Я оглядываюсь назад, и человек с фонарем все приближается, и он движется гораздо быстрее меня. Я чувствую, будто бегу сквозь что-то вязкое.

В другой руке у меня активирован ключ ХРОНОСа, но десятки стабильных точек проносятся передо мною так быстро, что я не могу ни за что зацепиться. Когда Холмс подходит ближе, я замечаю пистолет в его руке, а затем этот взрыв пламени, алого и золотого, несущегося прямо на меня. Как только огни достигают меня, все превращаются в каскад осенних листьев, медленно опускающихся вокруг меня.

Я резко выпрямляюсь и с минуту оглядываюсь вокруг, сбитая с толку, затем снова падаю на подушку, протирая глаза. За последние несколько недель сны стали приходить чуть реже, и хотя мое сердце все еще колотится, по крайней мере, это уже не та слепая паника, которую я чувствовала в первые несколько раз, когда сон возвращал меня обратно в отель «Всемирная ярмарка». И вся эта история с превращением пламени в листья – странное, новое дополнение.

Тем не менее это первый раз, когда мне снятся два кошмара за одну ночь. Первый разбудил меня около двух пятнадцати. Я была так взвинченна после этого, что поднялась наверх и била боксерскую грушу, пока не устала и не убедилась, что оставшуюся ночь проведу без сновидений. Но, видимо, я ошиблась.

Снаружи идет легкий дождь, и я наблюдаю, как капли стекают по стеклу, пытаясь сосредоточиться и успокоить дыхание, пока пульс не приходит в норму. У меня есть в запасе почти полчаса до того, как сработает будильник, и я испытываю искушение снова натянуть одеяло на голову, но знаю, что не смогу заснуть. Отчасти это из-за моего кошмара, но еще и потому, что я чувствую запах бекона. И, если я не ошибаюсь, блинчиков с черникой.

Спустившись, я замечаю, что папа уже на кухне. На нем наушники, и он поначалу меня не слышит. Если бы мы были в нашем коттедже в Браяр Хилл, он бы готовил под громкую музыку, доносящуюся изо всех колонок – меня много-много раз будила «I wanna be sedated» «Рамоунз», но сейчас он, должно быть, беспокоится, что его музыкальные вкусы не понравятся Кэтрин и Коннору. Я не знаю, что они слушают и слушают ли вообще. Мне приходит в голову, что Кэтрин могла бы быть поклонницей «Питера, Пола и Мэри» или чего-то в этом роде, но она, вероятно, предпочитает музыку, похожую на то, что слушала в 2300-х годах, и я не имею ни малейшего понятия, что бы это было. Панк-музыка 1980-х годов наверняка кажется ей чем-то из эпохи барокко.

Я пытаюсь обойти папу, чтобы дотянуться до кусочка бекона, лежащего в тарелке на дальней стороне плиты, но тут же получаю лопаточкой по руке.

– Ты что-то медлишь, старина, – говорю я, запихивая бекон в рот. – По какому случаю пир? Блины у нас обычно на праздники.

Он стягивает наушники на шею.

– Без случая. Черника чуть было не испортилась, поэтому я решил, что мы должны покончить с ней. А поскольку до начала занятий в школе осталось всего несколько дней, по крайней мере для нас, бедных, забитых учителей, я отношусь к каждому из них как к празднику.

Мы едим в тишине пару минут, а потом он говорит:

– Как они выглядели? Я имею в виду, я смотрел видео, спасибо за это, кстати, но как они выглядели?

Мне требуется несколько секунд, чтобы понять, что он говорит об Эвелин и Тимоти. Я доедаю свой кусок и затем отвечаю:

– Твой отец так похож на тебя. У него даже выражение лица такое же, когда сердится. Правда, он чуть полнее тебя, – в этом отношении он немного напоминает мне его отца из прошлой временной линии, который тоже был немного полноват, и я отгоняю от себя мысль, что мой отец может быть одним из тех людей, которые полнеют от счастливой жизни.

– Твой отец любит вредную еду, – продолжаю я, – хотя он говорил, что обычно придерживается вегетарианства. Из них двоих твоя мама – самая серьезная.

Следующие десять минут я провожу, отвечая на его вопросы.

– Прости, папа, – говорю я, исчерпав все подробности, которые могу вспомнить. – Мне нужно было рассказать тебе все это на следующий день после возвращения. Я знаю, что тебе интересно знать о них.

Он улыбается.

– Ничего страшного. Если бы ты сделала это тогда, я бы опоздал и заставил Сару ждать. И сегодня мы с тобой впервые смогли остаться вдвоем после всех этих событий. Это единственное, чего мне не хватает с тех пор, как мы переехали из коттеджа.

– Мне тоже. Но теперь у тебя есть эта огромная кухня. И я не знаю, как насчет твоей кровати, но моя сильно отличается от раскладушки. – Я кладу последний кусочек блинчика на тарелку, чтобы собрать оставшийся сироп. Этого кусочка слишком мало, так как я обычно выливаю достаточно много сиропа на свои блины, и я поддаюсь желанию провести пальцем по тарелке, чтобы собрать остальное.

Папа смотрит на меня с минуту, и я думаю, что он собирается напомнить мне, что то, что я делаю, довольно невежливо, но он просто говорит:

– Даже с такой кроватью ты не выглядишь так, как будто хорошо спала…

– Я спала хорошо, мне кажется.

Он приподнимает бровь.

– Ты опять расхаживала ночью, не так ли? Моя комната находится прямо под чердаком. Я собирался подойти и проверить, как ты там, но стук прекратился.

– Вот дерьмо. Я не подумала об этом. Прости, что разбудила тебя.

Одна половина чердака была переоборудована в мини-додзе и тренажерный зал. Большая часть пола скрылась под толстыми циновками. Весовой тренажер и гребец занимают небольшой угол, но все остальное пространство уставлено мешком для ног, мешком-бананом муай-тай, несколькими гирями и другим разнообразным оборудованием, которое посоветовала сэнсэй Барби.

– Ты ненадолго меня разбудила, – говорит он. Никак не могла заснуть?

– Никак не могла вернуться ко сну. Дурацкие кошмары.

– Они не прекращаются?

– Не совсем, но обычно я вижу не два за одну ночь. В последнем из них я убегала от Холмса. Только на этот раз огонь из пушки превратился в листья, как те, что я видела в Далласе на днях. Это было довольно странно.

– Эй, листья ведь безопаснее огня, верно? Может быть, ты начинаешь контролировать сны, а не они тебя? Другие сны тоже изменились?

– Нет. Почти то же самое, – в этих снах тоже появляется пламя, но вместо того, чтобы пытаться спасти себя, я спасаю других людей – иногда тех, кого я знаю и люблю, иногда тех, кого я никогда раньше не встречала. В некоторых снах я слышу, как кто-то плачет, и роюсь в обломках, но как только я подхожу ближе, человек исчезает. В других случаях я выталкиваю людей из большого окна, чтобы спасти их, но мы находимся слишком высоко над землей, поэтому они просто падают на тротуар, распадаясь на части, будто сделаны из блоков Lego (очевидно, мой внутренний комитет по цензуре сновидений не одобряет вида крови и плоти, за что я бесконечно благодарна). Во сне я знаю, что люди упадут на землю, и я знаю, что они умрут, но у меня как будто нет выбора. Они вылетят в окно, нравится им это или нет.

– Эти сны никак не прекратятся, Кэти. Как ты думаешь, может, тебе лучше поговорить с кем-то об этом? Я имею в виду с профессионалом?

– И что мне рассказать? Если я скажу правду, меня отправят в психушку.

– Не отрицаю, но, может быть, ты могла бы получить что-то, что поможет тебе уснуть? Или расслабиться? Мы могли бы сказать, что у тебя тревога на фоне экзаменов или что-то в этом роде.

– Можно попробовать, если станет хуже.

Похоже, он собирался сказать что-то еще, но все же меняет тему.

– Ты пропустила полный веселья день знакомства с искусством, – говорит он.

– Вы опять ходили в Национальную галерею?

– Нет. Мы посетили несколько небольших галерей на Р-стрит. Я собирался заглянуть к тебе и пожелать спокойной ночи, когда вернусь домой, но ты с кем-то разговаривала, и я не стал тебя беспокоить. Это был Трей или твоя мама?

– Должно быть, это было в тот момент, когда я оставляла сообщение для Трея. Он пригласил меня на какое-то мероприятие для знакомства со школой в следующие выходные. Ты пойдешь?

– Нет. Я слышал об этом, но это частная вечеринка, а не официальное мероприятие. Она будет проходить в доме одного из поступающих студентов. Я думаю, что на ней будут только управление школы и несколько старших преподавателей Браяр Хилл. Вероятно, чтобы сгладить последствия слияния. Хочешь еще кофе?

– Нет, спасибо. Какого слияния?

Папа смотрит на меня удивленно.

– Ты не помнишь всех тех встреч, на которые я жаловался?

Я качаю головой, и он озадаченно смотрит на меня, прежде чем продолжить:

– Кэррингтон Дэй, частная школа неподалеку от Силвер-Спринг, которая купила Браяр Хилл. Не помнишь?

– Что? Нет. Но, кажется, Трей говорил что-то о Кэррингтон Дэй в своем сообщении. Когда проходили эти встречи?

– Худшие из них прошли в январе, сразу после того, как я начал работать, но они затянулись на несколько месяцев. Это было настолько безумно, что я уже был готов уйти. Родители учеников Браяр Хилл подняли шум из-за того, что их детям из средней школы теперь придется ехать в Кэррингтон, – он делает паузу. – О, подожди. Изменения временной линии?

– Должно быть. Я ничего подобного не помню.

Каждые несколько дней я натыкаюсь на некоторые другие, не сильно значительные изменения в хронологии событий. Иногда довольно просто узнать влияние киристов и всплеск их численности – появились десятки городов, разбросанных по всему миру, которые называются Кир-Сити или как-то еще. Южная Флорида почти полностью в руках киристов, и я почти уверена, что раньше все было не так. Остальные различия кажутся просто необычными последствиями. Например, как в серии фильмов «Железный человек». Я могла бы поклясться жизнью, что роль Пеппер Поттс в этих фильмах сыграла Гвинет Пэлтроу. Я смотрела их и знаю это совершенно точно. Но на днях я видела трейлер в Интернете, и теперь кто-то по имени Кэсси Мортимер играет Пеппер. По данным IMDb, Пеппер всегда играла она. Гвинет все еще актриса, и она довольно знаменита, но именно эта роль досталась той Кэсси. И она далеко не так хороша.

Каждый раз, когда я замечаю какие-то новые несостыковки, я не могу не задаться вопросом, какие еще изменения я вскоре обнаружу, особенно когда в школе начнутся занятия.

– Кейт. Земля вызывает Кейт.

– О. Прости. Я просто начинаю беспокоиться из-за школы. Дело в том, что последние несколько недель в школе в прошлом году прошли довольно гладко для меня, но что, если история, которую помню я, будет отличаться от реальной? Или литература, если уж на то пошло? Шекспир вообще написал «Ромео и Джульетту»? А Пикассо…

– Кто написал что?

Я просто уставилась на него, а он уставился на меня широко раскрытыми невинными глазами, но он не выдержал и секунды, прежде чем расплыться в улыбке.

– Это было совсем не смешно, папа.

– Эй, ты ведь у меня в долгу за шутку про Альфонса.

– Прекрасно, но я говорю совершенно серьезно, – я хватаю тарелки и несу их к посудомоечной машине.

– Я вижу, – говорит он, убирая со стола. – Но, Кейт, это не значит, что различия так огромны. Ты будешь в порядке. Возможно, тебе просто придется приложить к учебе чуть больше усилий, чем обычно.

Я закатываю глаза и ставлю одну из тарелок на нижнюю полку.

– Да. Ведь мне больше нечем заняться в этом году, верно?

Папа забирает у меня последнюю тарелку и кладет ее в посудомоечную машину, а потом подходит и крепко обнимает меня. Я опускаю голову ему на грудь.

– Кейт, я сделаю все, что в моих силах, чтобы помочь тебе. И со школьными делами, и со всем остальным, что тебе потребуется. Ты ведь знаешь это, правда?

Я киваю и чувствую, что немного расслабляюсь.

– Но, – добавляет он, – я знаю, что ты не хочешь этого слышать, и мне, как учителю, больно даже намекать на это, но, может быть, Кэтрин права? Может быть, тебе вообще не стоит сейчас беспокоиться о школе? Или о чем-то еще. Может быть, это поможет тебе справиться с тревогой?

И я снова напрягаюсь. Я еще раз обнимаю его и отстраняюсь, шагая к окнам. Мы уже говорили об этом раньше.

– Может быть, – говорю я, стиснув руки по бокам. – А может быть, это только усилит мою тревогу. Никто не задумывался об этом? У меня такое чувство, будто она ждет, что я стану какой-то машиной, которая просто носится вокруг и собирает эти проклятые медальоны. И я знаю, что все это необходимо делать – особенно если на кону действительно стоят миллиарды жизней. Я имею в виду, что я не монстр.

Папа ничего не говорит, просто смотрит, как я расхаживаю.

– Ты знал… – я делаю глубокий вдох. – Ты знал, что на этой неделе я потратила пару часов на изучение законов Мэриленда о ношении пистолетов? Я собиралась записаться на обучение стрельбе из огнестрельного оружия. Но тебе придется купить пистолет, поскольку мне еще нет восемнадцати.

– Ты же ненавидишь оружие.

– Да. Я правда ненавижу оружие. Особенно пистолеты. Сама мысль о том, что мне придется прикоснуться к одному из них, приводит меня в ужас. Но то, что меня преследовал человек с пистолетом, в тот момент, когда я была безоружна, напугало меня не меньше.

Я вытираю слезу, но за ней тут же бежит вторая, поэтому я сдаюсь и даю им волю.

– И кто знает, что будет дальше, папа? Неужели я отправлюсь в Россию безоружной? А что, если у меня будет пистолет и мне придется кого-то застрелить, если я вообще смогу кого-то застрелить, и, когда я вернусь, обнаружу, что я запустила цепь событий, спровоцировав Третью мировую войну, произошедшую в 1960 году, и никто из вас никогда не родится? И что насчет всех тех людей, которые никогда не появятся на свет из-за действий, которые я уже совершила?

Я вспоминаю ролик со словами Гомера, который Трей показывал мне прошлой ночью: «Видит бог, я не хотел убивать рыбку», – и начинаю смеяться. Но этот истеричный смех пугает меня, и, видимо, папу тоже, потому что он подходит и обнимает меня. Он подводит меня к окну и раскачивает взад-вперед, пока я плачу и смеюсь одновременно.

Примерно минуту спустя он отвечает кому-то резким голосом: «Нет, не сейчас». Я не знаю, кто это был: Кэтрин или Коннор. Кто-то из них пришел с Дафной, и она игнорирует просьбу папы или, возможно, просто понимает, что это не касалось ее. Дафна никогда не оставляет в одиночестве расстроенного человека. Наверное, это хорошая привычка, потому что трудно оставаться в плохом настроении, когда она обнюхивает твою руку, пытаясь понять, как сделать лучше.

В конце концов мне удается взять себя в руки и сдержать слезы.

– Прости, пап. Что-то я расклеилась.

– Нет, это ты меня прости, – говорит он, снова притягивая меня к себе. – Мне очень жаль, что я не могу это исправить. Ни один семнадцатилетний подросток не заслуживает такого давления. Я не представляю, как ты с этим справляешься. И мне очень жаль, что меня не было рядом, когда ты проходила через все это впервые.

– Па, ты ни в чем не виноват. У тебя были и другие обязательства, и, несмотря на это, ты все равно хотел помочь. – Он знает всю историю о том, как я встретила его второе «Я», счастливо женатое и преподающее в делавэрской школе. Я не стала упоминать о пяти лишних килограммах, которые он набрал в счастливом браке, но я рассказала ему все, что помнила о двух маленьких мальчиках – Джоне и Робби. Я не знаю, помогло это ему или нет, но это была самая малость, которую я могла сделать, чтобы вернуть этих детей из небытия.

– Ты когда-нибудь думал о той, другой, жизни, папа? Жаль, что у меня не было времени узнать ее фамилию.

– Что? Чью фамилию?

– Твоей Эмили из другой временной линии. Я имела в виду, может быть, она не замужем и, возможно…

– Эй, эй… нет. Нет, Кейт. У меня есть Сара в этой временной линии, и я счастлив этому. – Он крепко сжимает мое плечо. – А еще у меня есть ты в этой временной линии, что делает меня еще счастливее.

Мы оба молчим с минуту, а потом он говорит:

– Честно говоря, Кейт, я не очень много думал об этой истории. То есть что, если бы я рассказал тебе какую-нибудь историю о том, как ты решила продолжить уроки фортепиано, когда тебе было девять…

– Этого бы не случилось ни в какой из временных линий, папа.

– …И стала семнадцатилетней артисткой, играющей в Карнеги-холле? Ты бы потратила время, зацикливаясь на этом потерянном будущем?

Мне не приходится долго думать над ответом.

– Нет, но я бы не хотела такого будущего. Я ненавидела репетиции и концерты, поэтому нет. Но это не одно и то же. Ты, казалось, был очень счастлив.

– Я очень счастлив и в этой временной линии. Конечно, я не танцую от счастья прямо сейчас, но это потому, что мой ребенок несет на своих плечах всю тяжесть мира – я это серьезно – и я не могу ничем помочь. Но я все еще лелею надежду, что когда-нибудь снова буду по-настоящему счастлив. Так что нет, Кейт. Я не собираюсь думать ночами об этом альтернативном будущем. Если это одна из тех вещей, что тяготят тебя прямо сейчас, то понапрасну.

Я оборачиваюсь, чтобы посмотреть ему прямо в глаза, и убеждаюсь, что он говорит мне правду.

– О’кей. Но вернемся к тому, с чего начался весь этот крах, то, что помогло мне пережить перемещение в 1893 год, было осознание того, что это был единственный способ вернуть мою жизнь – или, по крайней мере, вернуть тебя, маму и Кэтрин.

После короткой паузы он немного неуверенно произносит:

– И Трея?

– Да, – я думала именно об этом, но решила обойти весь этот разговор-с-папой-о-моей-личной-жизни. – Три из четырех – неплохо. И я не собираюсь останавливаться, пока не получу четыре из четырех.

Он притягивает меня к себе и целует в лоб.

– Дай ему время, Кэти.

– В этом-то и проблема. Я хочу дать ему время. Я хочу проводить с ним время. Я хочу видеть его в школе и общаться с ним, потому что у нас есть связь. Может быть, она не очевидна, но я чувствую ее…

Я вздыхаю. Мне очень трудно это осознать, не говоря уже о том, чтобы выразить словами.

– Наверное… в прошлый раз у меня не было выбора. Я должна была четко выстроить хронологию, чтобы вернуть свою жизнь, и у меня был хотя бы небольшой шанс вернуть Трея. И у меня была конкретная, четкая задача – спасти Кэтрин на ярмарке. Как оказалось, это было не так уж просто, но, по крайней мере, я могла… концептуализировать это, понимаешь?

Он кивает, и я продолжаю:

– Тем не менее на этот раз я вроде как довольна временной линией, в которой нахожусь сейчас. У нас с Треем все не так, как было, и не так, как я хотела бы, но, думаю, что в конце концов у нас что-то получится. То, что планируют Сол и киристы – огромное, аморфное зло, которое я никак не могу определить. Я вообще не знаю, где все остальные медальоны, и даже после того, как мы их найдем, нам все равно придется заставить Сола, Пруденс и, возможно, Саймона, отдать нам их ключи. Пруденс предупредила меня, чтобы я больше не вмешивалась, и каждым своим действием я будто дразню зверя, понимаешь? Напрашиваюсь на неприятности. Часть меня хочет просто затаиться на некоторое время, жить своей жизнью и надеяться, что, возможно, она ослабит свою бдительность.

– Но?.. – спрашивает он.

– Другая часть говорит, что я никак не смогу нормально спать, пока каждый медальон не будет разбит вдребезги, чтобы никто, даже я, не смог вмешаться в какую бы то ни было временную линию, в которой мы окажемся. Единственное, в чем обе части меня сходятся, так это в том, что неопределенность сводит меня с ума.

– Ладно, как я говорил тебе ранее, нужно поговорить с кем-то… – Он поднимает руку, когда я пытаюсь вставить свое слово. – Нет, подожди, выслушай меня. Ты права – если бы мы отвели тебя к профессионалу, тебя бы заперли или дали столько антипсихотических препаратов, что ты не смогла бы увидеть медальон, не говоря уже о том, чтобы использовать его. Но. Может быть, сейчас будет лучше, если рядом будут оба родителя? Твоей маме потребовалось бы некоторое время, чтобы пон…

– Нет. Вчера я, может быть, и согласилась бы с тобой, но… – ему я могу рассказать. – Ладно, она собиралась позвонить тебе сегодня, и я бы предпочла, чтобы ты не говорил ей, что я уже рассказала тебе все, но у нее сейчас появился действительно невероятный шанс на работе. Все подробности она расскажет сама, но ее ждет большое путешествие, и она уезжает в середине следующей недели. Я не думаю, что она уедет, если мы расскажем ей об этом. И даже несмотря на то, что Кэтрин, вероятно…

Я собираюсь упомянуть о своем подозрении, что Кэтрин как-то связана с путешествием мамы. Но у меня нет никаких доказательств, что она имеет к этому какое-то отношение, и она вовсе не выглядела виноватой, когда я упомянула об этом, поэтому я промолчала.

– Кэтрин, вероятно, что?

– Ничего, просто… они будут спорить из-за этого всего. Ты же знаешь, что так и будет. Кэтрин и без того хватает головной боли, да и мне тоже.

Он кивает, но его зеленые глаза настороженно смотрят на меня.

– Я знаю, о чем ты думаешь, папа. Я обещаю, что возьму вину на себя, если мама узнает. Я скажу, что ты умолял меня рассказать ей об этом, прежде чем она уедет в эту поездку, но я отказалась.

– Это может спасти мою шкуру, но не твою. Я не хочу, чтобы она на тебя сердилась.

Он бросает быстрый взгляд в сторону библиотеки.

– Этого не случится. Мы с мамой никогда не станем такими, как мама и Кэтрин. Клятва на мизинцах.

– Двойная клятва на мизинцах?

Мы сцепляем мизинцы на обеих руках.

– Сделано.

Он улыбается, затем опускает взгляд на костяшки моих указательных пальцев, ярко-розовых от того, что я их постоянно кусаю, и улыбка исчезает с его лица.

– Мне придется поговорить с Кэтрин. Никто не будет тебя торопить, ты ведь знаешь это? У тебя будет столько времени, сколько понадобится. На самом деле, – говорит он, глядя на свои часы, – ты сейчас под моим присмотром, и я запрещаю тебе даже думать обо всем этом в течение следующих двадцати четырех часов. Одевайся и выбирай фильм. Я думал предложить какой-нибудь мультик, но ты вправе выбрать, только если это будет комедия. А потом поужинаем где-нибудь, но только не здесь. После чего ты проспишь как минимум десять часов, без каких-либо дурацких снов.

Я закатываю глаза, но не могу сдержать улыбку.

– Ну да, конечно.

– Не спорь со своим отцом. Ты и близко не подойдешь к этому дневнику до завтрашнего дня. И если Кэтрин не согласна с этим, она может пойти и поискать другого путешественника во времени, который будет выполнять ее поручения.

* * *

Pixar и попкорн отлично подходят для отвлекающего комбо. Потом мы идем в Dave & Buster’s, и я задаю жару папе во Fruit Ninja (а он задает мне в Skee-Ball). Моим разумом пару раз овладевают беспокойные мысли, но сегодня днем я впервые за долгое время хоть нанемного избавилась от стресса.

Мы возвращаемся домой, и я решаю слегка размяться, но у меня немного болит голова после вчерашнего марафона. Закончив, я готовлю себе горячую ванну, бросаю горстку ароматных лавандовых хлопьев и наслаждаюсь долгим, роскошным погружением. Когда я вылезаю из ванны, еще только начало девятого. Я все же натягиваю пижаму и сворачиваюсь калачиком на диване, размышляя, стоит ли скачать какой-нибудь новый роман или посмотреть фильм.

Фильмов сегодня я уже насмотрелась, поэтому выбираю книгу, но спустя полчаса она перестает быть интересной. Я продолжаю поглядывать на дневник, просмотр которого теперь кажется более заманчивым, возможно, потому, что мне строго запретили к нему приближаться.

Я беру его и нажимаю на ссылку 34, записанную вскоре после поездки в Даллас в этой более ранней версии временной линии. Другая-Кейт ест мини-морковку, обмакивая ее во что-то зеленое, что мне не удается идентифицировать, поэтому мне приходится слушать ее рассказ сквозь хруст. Я испытываю отвращение и вместе с тем мне кажется, что морковь выглядит довольно аппетитно, особенно если в этом соусе есть васаби.

Она начинает говорить о тренировках, но затем слово «спутник» привлекает мое внимание, поэтому я возвращаюсь к началу предложения:

«Во всяком случае, Кэтрин думает, что Меллер наблюдает за пресс-конференцией о спутнике, но это предположение основано на ее воспоминаниях об одном из еженедельных собраний, на которых историки садились за стол и рассказывали о своих исследованиях. Всего их было тридцать шесть, и когда она присутствовала на этом собрании, то никак не могла представить, что оно будет последним. Кроме того, это было более сорока лет назад, так что кто знает, что из этого правда?

По-видимому, никто в СССР не считал этот запуск чем-то грандиозным, пока они не узнали, что американская пресса была в бешенстве. То, что началось как небольшая заметка на странице «Правды» 4 октября, превратилось в многостраничное патриотическое безумие в выпуске следующего дня. Значит, конференция могла состояться в какой-то из этих двух дней».

Она останавливается, чтобы прожевать очередную морковку, прежде чем продолжить:

«Но Коннор не думает, что русские вообще утруждали себя пресс-конференциями. Зачем проводить пресс-конференцию, если у вас есть государственные СМИ? Вы просто даете «Правде» то, что нужно опубликовать. Он думает, что Кэтрин идет по ложному следу, и я с ним согласна. Но, поскольку Коннор редко спорит с Кэтрин в открытую, бросить ей вызов пришлось мне.

Более важный вопрос для меня заключается в том, какие идиоты посылают исследователей в Россию в разгар холодной войны? То есть, конечно, они, вероятно, тренировались в течение многих лет, и они, вероятно, могли бы смешаться с местными намного лучше, чем…»

Я нажимаю на «паузу». Всякий раз, когда эта Кейт отвлекается от разговора о произошедших событиях и дает волю потоку своих мыслей, у меня возникает чувство, что я наблюдаю за собой в зеркале. Это одновременно странно и скучно, потому что она говорит ровно то, о чем я думаю, используя те же фразы и те же жесты. Осталось еще добрых семь минут, и я почти уверена, что она просто задумалась и не собирается говорить ничего такого, о чем я еще не размышляла, поэтому я перематываю на несколько минут вперед и нажимаю на воспроизведение.

«…Собирать наряд начала 1900-х годов. Не могу сказать, что я в восторге от этого, но во Флориду я бы отправилась. В Форт-Майерсе начиная с 1895 года есть стабильная точка, указанная как «Эдисон/Форд/Корешанс». У Томаса Эдисона и Генри Форда были там летние домики, я немного порылась и выяснила, что корешаны были малоизвестным культом, они обосновались недалеко от Форт-Майерса в 1895 году, чтобы создать свою собственную маленькую утопию. Что меня заинтересовало, так это то, что Кореш – это древнееврейский вариант имени Кир.

Я останавливаю запись и снова просматриваю последнюю часть, чтобы убедиться, что я правильно расслышала, а затем мчусь по коридору в библиотеку, горя желанием поделиться своей находкой. Кэтрин сидит за одним из трех компьютеров. Я кладу дневник перед ней и нажимаю на видео, чтобы снова воспроизвести этот кусочек.

– Это не Сол, – говорит Кэтрин, даже не досмотрев видео, и снова поворачивается лицом к экрану компьютера.

– Откуда ты знаешь? Слишком уж серьезное совпадение, не думаешь? Ты расслышала последнюю фразу? – Я начинаю перематывать видео, пытаясь попасть в ту золотую серединку, где другая-Кейт заканчивает жаловаться на Кэтрин и начинает говорить о Флориде.

– Расслышала. Я уже проверила это. Кореш – не Сол, – она открывает окно браузера и выводит на экран фотографию Сайруса Рида Тида, который и есть Кореш. Это мужчина средних лет, с глубоко посаженными глазами и квадратным лицом, и он совсем не похож на Сола.

– Я не говорю, что между ними нет никакой связи или что Сол не знал о нем, – продолжает Кэтрин. – Он был религиозным историком и изучал множество подобных группировок. Но они определенно уже существовали, прежде чем он начал переделывать временную линию. Это не очень известная группа, но в библиотеке можно найти несколько упоминаний о них. – Она кивает в сторону полок позади себя, где сотни или скорее тысячи книг заполняют стены сверху донизу вдоль трех стен комнаты.

Все книги в этой библиотеке были написаны до того, как Сол запустил изменения, создавшие «Кирист Интернэшнл». Они были под постоянной защитой поля ХРОНОСа благодаря той хитроумной штуковине, которую соорудил Коннор, чтобы сделать этот дом безопасной зоной. И вместе с тем библиотека стала очень необыкновенной, по крайней мере, для тех, кто имеет ген ХРОНОСа и может видеть ярко окрашенные трубки, которые тянутся от пола до потолка и встречаются в центре комнаты, образуя огромный крест.

– Корешаны – это, как ты сказала ранее, «настоящая история», а не дело рук Сола, и Сайрус Тид, конечно же, не Сол.

Я вздыхаю.

– Ладно. В таком случае я продолжу.

– Стой. Мы можем поговорить минутку?

Я киваю, несмотря на то что по выражению ее лица и резкому тону ясно, что этот разговор, скорее всего, будет неприятным.

– Во-первых, пока тебя не было, звонила твоя мать. Она сказала, что уже обсуждала с тобой эту поездку в Италию, и ты не возражаешь, но она хотела убедиться, что во время ее отсутствия ты будешь здесь. И я сказала ей, что, конечно, все так и будет.

Я немного колеблюсь, а потом решаю спросить прямо.

– Значит, ты не знала о поездке, пока она не позвонила?

Кэтрин выглядит смущенной.

– Нет. А должна была?

– Ну ты же работала в университете в Италии, и…

Она смеется.

– В Италии не один университет, Кейт. Ты говоришь так, как будто Италия – это крошечная деревня. Уверяю тебя, Дебора получила эту возможность не потому, что я подергала за ниточки.

Кэтрин кажется искренней, но я не совсем ей верю. Она искусная актриса, и настораживает не столько место, сколько время. Мама получила возможность отправиться в эту поездку как раз тогда, когда Кэтрин стало удобно на некоторое время убрать ее с дороги. Но я не знаю, имеет ли это какое-то значение, потому что я не сказала бы маме, даже если бы Кэтрин призналась, что она организовала все это.

– Во-вторых, сегодня утром мы долго говорили с твоим отцом. Я… – она делает паузу и глубоко вздыхает. – Прости, если я слишком сильно давила на тебя. Я совсем не этого хотела, Кейт.

Я пожимаю плечами.

– Все нормально…

– Нет, – говорит она, взяв меня за руки. – Это не нормально. Да, все это неизбежно в какой-то степени, но все же это ненормально. Я люблю тебя и отдала бы все, чтобы ты смогла вернуться к своей обычной жизни. Если я давлю слишком сильно, это только потому, что я огорчена, что не могу сделать это вместо тебя.

Я отдаю ей должное за то, что она не назвала самый очевидный источник своего огорчения – опухоль, которая повисла в воздухе над нами, словно четырехсоткилограммовая горилла, хотя она, вероятно, весит всего лишь граммов двести или около того. Если бы не это, Кэтрин не чувствовала бы, что ее часы на исходе и что она может никогда не узнать, остановим ли мы Сола. И хотя она не говорит этого вслух, то, что она умирает и что у нее осталось всего несколько месяцев, неизбежно и почти осязаемо.