Вижу неисчислимое количество душ, одетых в тела. Вырванных из своей обители, где они пребывали в покое, и брошенных в эту кипящую пучину. Как дети, брошенные на произвол, не понимают, где они. А тут не спи, а тут действуй! И он без лица уже не тот, с кем я общался, а тот, кого называют Безбрежный. Он поднимает руки с открытыми ладонями в знак искренности. Говорит каждому из них:
– А теперь, несмотря ни на что, улыбнись мне, и я покажу тебе блеск правды, я покажу тебе свою зарю. Игнорируй меня и стань трофеем повелителя смерти.
И тут затрубили громогласные трубы. Долина полна людей в одинаковых одеждах оранжевого цвета. Все они были едины. Гул труб пронзал пространство и мой позвоночник. Трубы были двух видов: рычащие и гудящие. Человек без лица пустился в пляс. Его удары ногами разносились по всему поднебесью, и ритм танца забирал сознание.
Я знал, что у моего желания есть основа, что я получу желаемое. Я обычная лесная тень, но я обрету когда-нибудь всю полноту формы, свой путь и свою силу. Я так этого хочу, что вижу, как мои кисти покидают меня, мои руки растягиваются, устремляясь к нему. Всматриваясь в пустоту его лица, я вдруг увидел свое лицо. Я рассмотрел его. Потом я сам переместился, и уже я танцевал там и сам бил ритм, бил в бубен, услаждался и танцевал на собственном себе, том несчастном и безобразном, на том, который потерял путь и свою зарю. Не желающий и убитый печалью.
А на горизонте появился еще один персонаж этой картины, восседающий на слоне, за ним вереница слуг, желающих прислуживать. Я продолжал вращаться и отбивать ногами, а тот, кто на слоне, достает большое зеркало и подносит его ко мне, и я вижу себя. Насколько я многообразен. И вижу там существо адское, в темноте замурованное, а еще вижу, что я устремленный и борющийся, я танцующий и блистающий. И я протягивающий руки к себе же и просящий для себя. Я – объявший все, и руки у меня как плети оплели всю вселенную, и всю ее я могу потрогать и дотянуться до каждого прекрасного. И я же молящийся, такой простой и восхищающийся величием всего сущего. Я сидел на корточках и тянул руки вверх в надежде, великом прошении и великом восхищении. И на этом отражении я остановился. И именно это отражение оказалось моей настоящей реальностью. Что было миражом, а что явью? И мираж оказался явью. И так я захотел туда, в это место великих столкновений, как в холодную, а потом в кипящую воду окунуться и выпрыгнуть новым, другим. И вот я оборачиваюсь к духам, попавшим в этот сценарий, и я уже среди них…
Жадно глотаю воздух в холодную грудь, такая суматоха. Надо глядеть в оба, а я растерялся. И не знаю куда, не знаю как. И кажется, погиб, все. Промедленье – смерть. Смотрю вверх и… Вот он! Во-о-от он! Заветный рассвет, вот он! И вижу взгляды, теплые, живые, интересные и приветливые. А рядом? Нет, вверху. А так трудно подниматься, просто невыносимо. Кто-то за ноги хватает, и каждый как может. Были те, кто держался за ноги других, были те, кто подчиняли себе других, и они его носили сотнями своих плеч. Стало жутковато. Но более прискорбно было смотреть на духов, не сумевших воспользоваться данными им возможностями. Они самотеком, как предметы безжизненные, падали, как камни в пропасть. Кого-то понесли чувства, и он потерялся. Кого-то увлекли придуманные идеалы, недоступные, ради которых надо закрыть глаза и уши. И закрыв себя в такую капсулу, отяжелел, погрузился в пучину небытия. И женские фигуры, мелькающие в вышине, все вылавливали падающих, кто за что мог, как умирающий хватается взглядом за каждый образ, пока что видимый.
Так эти матери спасали каждого сына или дочь. А была она одна, просто размножилась, чтобы каждому руку протянуть, чтобы каждого тонущего хоть за рукав, но вытянуть.
А Безбрежный непреклонен, он беспощаден. И от стенания закладывает уши. Кто страдал и отчаялся, но имел хоть долю надежды, тянул руку, и его могли ухватить. Только тот, кто смотрел вверх с вопросом, а не тот, кто смотрел вниз, желая раздавать ответы, имел шансы ухватиться за руку помощи. Дух и сам протягивал руку другим. Разные голоса и возгласы. Кто-то в самом низу взывал к верху: «Дай мне твоего блеска». Там, наверху действительно все соблазнительно прекрасно, и снизу взывающие взывали именно к этой соблазнительной сияющей жизни. А в ответ получали: «Блеск – всего лишь скопление сфер. Таких же, из которых состоишь и ты». И голос снизу утихал, не зная, что ответить. Не зная, что же он на самом деле хочет. Кто-то в отчаянии кричит кому-то: «Прости меня, прости меня, прости, только прости меня!» А вдалеке слышен отголосок: «Ты давно прощен». Но ответ теряется среди шума. И вина остается тяжелым камнем висеть на виновном.
Сверху милосердная яркая звезда. Она вольготно и не спеша спускается. Но она так высоко в мире, в котором законы формального мира логики не действуют. Ее форма расплывается, глаза, тело, рот в наслаждении своем в разные стороны. Форма тут только условность. Никогда не понять этот мир личинам из мира строгой логики. Она обращается вниз, в бездну, к тому, который виной своей умирает и тонет в пучине. «Живи», – произносит яркая. «Очнись», – говорит светлая. И в груди его рассветает, и он теряет тяжесть своих оков.
Очень много духов просто падает, неисчислимо. Медленно, особенно те, кто не чувствуют на себе всей остроты бытия. Падение происходит нежно и без рывков. А внизу рты разинутые, полные зубов, голодные и тупые. Вот падает человек, потерявший все. Надежду, радость, честь и идеалы. Он уже готов на все, он жалок и презираем, и снизу слышит он: «Да кто ты такой?! Да кто тебе поможет?!» А сверху мать в золотом сиянии, красивая царица, забыв свои регалии, проливая слезы, кричит: «Вытяни рукав, ты слишком далеко! Вытяни рукав, падающий, мне нужно тебя вытянуть». А внизу ужасное зрелище, страшно вспомнить, жутко было видеть. Снизу где-то услышал фразу: «Умирает тот, кто хочет». Там внизу все кроваво. Куски тел, глаза, органы. Я зажмурился.
И снова я выхожу из этого театра событий и оказываюсь перед Безбрежным, и он меня переносит в беспочвенное пространство над звездами, превратившись в того, который назывался Трижды Величайшим, ибо это его ответственность – творить и смешивать. И вот он льет воду из сосуда, которая расплывается, и напоминает ту жижу, что осталась от земляного кома, когда его растопила вода, и она стала замерзать.
– Вода тоже может быть твердой, как и сухая земля, – сказал он. —
Но это все же вода.
Я стал уменьшаться, и ледяные кристаллы все ближе и ближе. И вот все же это не кристаллы, а живые существа, город. И уже я смотрю не просто на множество. Там идет постоянный процесс структуризации. Но он фрагментарный. Ибо суть ее – хищничество. И структурируется она за счет желания превосходства. То есть в основе ее эго, и потому очень хрупка и уязвима. В отличие от структуры земляной, где твердеет масса за счет одного разума на всех.
– У каждой из стихий таких масок в этом театре бессчетно, – прозвучали его слова в моих ушах эхом.
Глава 5
Я стоял на улице. Вокруг темно, и только окна презрительно смотрели сверху на меня, показывая свой внутренний уют и богатство, выказывая свое превосходство. Неизвестно как, но я добрел до так называемой железной дороги. Две железные змеи, освещенные тусклыми фонарями, уходящие в неизвестность. Призрачные голоса, раздающиеся эхом вокруг и редкие гудки издали. Съедающее оледенелое одиночество так же эхом проходило сквозь самые чувствительные места сердца. Но я был в тишине, в темном, холодном, но безмолвном. Такая радость и блаженство от обыкновенной тишины.
Я шел вдоль дороги. Начал замечать красоту вокруг. Деревья в темноте, свирели сверчков в траве. Луговой ночной сырой запах. Откуда он исходит? Как, например, этот типичный запах среди больших домов города, там тысячи кухонь в каждой из квартир. И кухни публичных мест. Кто создает запах луговой? Если это тоже кухни, то, скорее всего, это кухни улиток. Луг – это город улиток.
Вдруг я перестал ощущать собственный вес, ноги стали легкие, а фонари с дороги опустились, грудь невольно расширилась от трепета и испуга. Большая доза влажного воздуха ударила в голову. И тут же я стал резко опускаться, от неуверенности. Снова взял себя в руки и снова поднялся, малейший страх – и я падал. Да что же это такое! И я воспарил над огнями в ночи. Заветного рассвета давно уже не видели мои глаза. Поэтому решил просто лететь вдоль дороги. Может, она приведет меня к чему-то новому. Мысль о том, что я могу двигаться, что я свободен, захватывала.
Я вновь иду к своему рассвету, существует он или нет. Полет мой неровный, с резкими рывками и провалами, все время риск втараниться во что-нибудь. Но ветер, бьющий в лицо, заставлял плакать от счастья, и из меня перла дерзость, иногда сменявшаяся мимолетным неверием. И тут фонари стали отдаляться и сиять ярче. Потом они перемешались беспорядочно. В глазах помутнело, как от пелены, а потом пелена так же быстро спала, и я увидел, что сияют звезды. А под ними сияние из-за гор. То же сияние, не ярче, но и не тусклее. Все то же в моей степи, откуда я так резко испарился в мир больших домов. И тот же я из будущего. Вновь появившийся и рассказывающий мне о рассвете и отвечающий на мой вопрос. Как будто ничего не произошло, как будто я еще тот.
– Там, где ты впервые увидел заветный рассвет, был мрак. Но этот рассвет у тебя внутри. Он есть в каждом. И даже при самой плотной тьме он светит. Только надо его разглядеть. И если ты его замечаешь, то он ведет тебя и все больше захватывает твое внимание. Он называется Уран Маас. Уран – это небо, а Маас – это что-то между зовом-призывом и самым совершенным сиянием, наипрекраснейшей иризацией драгоценного камня. Но сейчас ты уже вышел и к настоящему рассвету, он уже не так далеко.
И снова он стал резко перемещаться, перетекать куда-то – и исчез.
Кто я? Что со мной происходит? Что все это вокруг значит? Куда я иду? Имеют ли мои желания смысл? Как упорядочить себя? Вопросы возникали в голове, не переставая, как пузыри в бурной воде, наслаиваясь друг на друга, превращаясь в бурную пену. Но главного вопроса я так и не задал себе. Ибо я даже не в силах его до конца оформить. Осознать. Но он есть, он настолько прочно сидит во мне, что я не сомневаюсь. Было ужасно интересно переступить горизонт, найти новые миры, и, может быть, из них сложится вся картина.
Я продолжил свой путь и готов был пройти хоть тысячи пустынь. Вокруг в траве начал замечать оживление, всюду что-то двигалось, перешептывалось, как будто сплетничало. Духи, оживившее пространство. Шагал и оглядывался, во мне почему-то закипело озорство причудливое, игра заблестела в моих глазах. Я чувствовал себя среди своих. Я корчил шутливые оскалы, рычал дико «р-р-р-р-р» и смеялся. И вдруг я посмотрел на свою руку и заметил невиданное. Мое тело начало кристаллизоваться. Я смотрел, как мои руки окаменевают полупрозрачным серым или беловатым минералом, чуть трескаясь внутри и застывая кубическими кристаллами. Так все мое тело стало остро-угловатым. Движения стиснулись, а в позвоночнике – неописуемая пульсация, которая заставляла цепенеть от наслаждения. Так я наполнился невообразимым. При этом контакт с внешним – любой, взглядом, прикосновением и так далее – приносил новое оцепенение счастьем. Я смотрел на все ровно, я так проживал каждый миг, что время почти не двигалось. Каждая трава, личина или камень – все общалось со мной, все мне что-то хотело рассказать, причем не словами, а насыщенной тишиной. Все жило и хотело переполнить собой. И каждая история необъятно интересна. И в каждую деталь рассказа хочется углубиться. И как же вместить их все. И пространство расширяется. Каждый миг был целой жизнью. И в этой каждой жизни тысячи грез. И от этого расширяется время.
Прошло неизвестно сколько времени, и я шел, желая выслушать всех и увидеть все. А движения становились все скованнее. Тогда я увидел реку с мерцающими переливами и попросил ее забрать мои минералы. Я начал трясти их над рекой, они, поблескивая, падали в воды и превращались в искорки и уплывали вдаль. А на другом берегу – резкий подъем в гору, а на теле горы четыре символа. Самый большой из них – по центру, изображение сосредоточенного лица с несколькими острыми прямоугольниками под ним. Я поднимался, я не сдавался, просто хотел идти. Дышал глубоко и жаждал знать, что там. И сердце стучало, и вот край горных вершин.
Сияние рассвета тут заискрило новыми красками. Передо мной распахнулась долина, освещаемая новым светом. Не прямым, но уже видным, а не манящем вдалеке, скромным, но таким блестящем и таинственным. А вверху сияла большая и очень яркая бриллиантовая звезда. Рассвет вспыхивал иногда, как языки костра. Вокруг звезды был ареол, который ухаживал за ней, и кланялся ей, и трепетал, как и я. Время замедлилось, движения стали тягучими. Все было голубо-зеленых оттенков в сине-зеленой дымке среди округлых холмов. Тянущие свои тонкие, как волосы, в гладь воды ветви, такие обворожительные, такие изящные деревья. Они создавали впечатление хрупких и нежных существ, не знающих печали и страха. Они молчали и только трогали воду.
В стороне стояла фигура, довольно большая, только очертания, голубоватого оттенка. Как набросок какой-то, и только верхняя часть. Он пересекся со мной взглядом, что для меня было как удар молнии. Перед глазами вспыхнули картинки, как страницы с иллюстрациями, которые пролистнулись разом множество, которые, как я понял, относились к моему пути жизни. Он пальцем указал на звезду. От него был лишь силуэт, только линии, но каждое его с виду легкое действие как будто создавало резонанс вокруг. Как волны на воде от мощного толчка. И тихим, но твердым голосом он сказал:
– Это утренняя звезда. Возьми ее образ, запомни его. В самую темную ночь иди за ней, ничего не боясь. Она есть твоя воля к жизни.
И очертания его превратились в голубую ленту, которую ветер увлек в таинственную даль.
В долине тишина. Потрясающая тишина. Подошел к берегу. С глаз как будто слезла старая шкура. Все пестрит. И даже в темноте поодаль я чувствую цвета. Я мог любоваться прожилками листьев перед собой. Но дальше в рощах уже темно. Я стремился в эту неизведанную тишь среди повисающих нитей с острыми лепестками. Ушел от берега в рощу этих дивных прекрасноволосых. На миг появившийся таинственный рассвет скрылся опять за горами. Это диковинное дерево, как благородная женщина, которая одним своим образом молчаливо захватывает волю, просто одним своим существованием. Она восхищает, только один взор на нее покоряет. Она скромная и величественная.
Шел среди деревьев, которые достаточно далеко были друг от друга, чтобы называть это лесом. И среди них не было практически ничего, черная почва. А дальше озера. Их много, как облаков среди редких зарослей. Дальше все больше. И вот я уже хожу по проходам среди озер, пробираясь под кронами, окунающими свои зеленые водопады в зеркала голубой воды. Тишина, от которой звенит в ушах. Абсолютно ничего не происходит. Даже белые кляксы облаков еле шевелятся. И вот что интересно: пребывая в каждом из миров, я считал, что он абсолютен. Все, нет ничего, кроме этой тишины и медленных белых метаморфоз над головой. Но это лишь иллюзия абсолютности, которая увлекает, заставляя забыть всю полноту.
Понял, что я очень устал. Я как будто преодолел тысячу горных вершин и увидел первый проблеск надежды. И позволил себе упасть. Тонкие желтые ветки-волосы всю ночь ласкали мое лицо, а потом шептали: «Просыпайся и будь тверд».
Этот прекрасный синеватый туман. Потом вышел на местность без ничего. Только озера и тьма впереди. Я посмотрел вверх: что там? Посмотрел вперед: что там? Посмотрел по сторонам: что там? Я посмотрел назад: а что же там со мной было? Тот рассвет был моим воображением. Но есть мир, в котором присутствуют все пути. Где я могу выбрать. Мир, прожив в котором, я научусь отличать выдумку от реальности.
Все-таки я не был там. Тот центр схождения стихий всего лишь показал мне свою аллегорию. Как же они выглядят? Эти хитросплетения миров, каких чудовищ или райские наслаждения они рождают, соприкасаясь? Какие же бури там гремят?
Я шел, вдыхая туман, и слышал вдалеке говор. Все ближе. И все отчетливее речь. И вот стоит шатер, горит костер. Он освещает двух собеседников, сидящих с разных сторон костра. Один великан, здоровый, с огромной головой сидящий рядом с шатром, украшенным золотыми орнаментами, над которым нависали ветви цветущего дерева. Его собеседник меньше его, но все равно внушительный и сильный. Великан говорил о конях с гривой, покрытой инеем. Рассказывал, как эти кони выносят месяц на небосвод. Разговор был явно не из простых. А месяц в высоте небес гордо и надменно командовал, как звездный пастух, как вечный, но сменяемый король со своими придворными… Великан продолжал рассказывать, как эти кони движут его по звездным прериям. И про коней с сияющей гривой, которые выносят светило. И так мне понравились их речи, меня как будто они отравили сладким ядом. В бесконечном степном пространстве, разбавленным голубыми водными пятнами. Только этот костер и эти два великана рассуждают об изначальном. Как все зародилось и как существует. И как все пройдет. Говорили о времени. Великан рассказывал, как оно сжимается и разжимается, как оно в изначально тонких градациях материи податливо и является таким же пространством, в котором можно перемещаться. Но чтобы стихии могли проявлять творчество свое, многое было ограничено, ибо нельзя творить там, где уже все есть.
Сел рядом, они высказывались по очереди. Тема переместилась за мир грубых форм. Я врезался в разговор и рассказал о том, что видел и как смешиваются стихии там, на планете людей. В их глазах был азарт. Это было соревнование. Соревнование, в котором великан уже установил победителя. Они зацепились за тему, которую я предложил. Великан сказал:
– Все формальности грубой материи суть проявления более мощной тонкой. И в формальном своем проявлении полный образ ее теряется настолько, что остается почти что только одна форма. Она красива и создает удивительные по красоте пейзажи, виды, цвета и настроения. Но это почти ничего от их первоисточника. Стихии рождаются первыми. Размножаясь по нескольким уровням грубости, а также выражая себя законами на всех этих уровнях, они делят свои территории в объеме сущего по четырем направлениям. Они разделяют и отрезки времени на сферы влияния: в это время этот главный, в другое время – следующий. И с течением времени делят духов-личин, населяющих любой мир. Каждый кусок вселенной, независимо от того, кому он принадлежит, частично имеет периодичность влияния всех стихий, показывая всю свою полифонию. Оставаясь доминирующей на своей территории или в своем отрезке времени на какой-то территории, она частично поддается влиянию всех остальных трех сил мозаично. Делясь на крупные периоды, малые и микроскопические. Образуя комбинации в пространственном и временном направлении. Таким образом, вселенная есть гладь неповторимых миров и образов с бесконечными неповторимыми периодами своего существования. На уровне макромира, глобальном, местном и микроскопическом. Каждый такой синтез стихий становиться полным и уникальным. Как смесь цветов. Смешаем желтый и синий – получим зеленый, смешаем красный и синий – получим фиолетовый. Если стихия не сталкивается с другими, она погружается в себя, все ее лики начинают вариться в собственном соку и входят в анабиоз. И все это многообразие при этом делится пополам по всем уровням и направлениям. Внутри себя в каждом сегменте, и каждый сегмент в свою очередь тоже. В каждой мозаичной ячейке синтезов, в каждом мире, образе и личине. Делится на тьму и свет, на мужское и женское, на активное и пассивное и так далее. Так же взаимодействия всего во всем делятся на вертикально направленные и горизонтально направленные. Вертикально направленные исходят из принципа «превзойти». В каждом состоянии личина видит низ и верх. Низ есть абсолют, который она избегает. Верх есть абсолют, к которому она стремится. И делит окружающих по принципу, кто ниже и кто выше. Горизонтально направленные взаимодействия ни к чему не стремятся. Действие ради действия. Такие личины всегда со всеми в одном социальном статусе. Но делятся на левых и правых. Мы на земной вариантности миров. На нашей ступени синтез стихий не такой острый, как на земле. Более легок. Здесь они обособлены и мало пересекаются. Варятся в себе. Хотя мы все же на земле, ибо каждая живая и даже неживая планета есть инвариантность по вибрациям своим. Она пускает свои подобия как вниз, в мертвую тьму, так и вверх, в одухотворенную жизнь, в которой земной сюжет событий выражается так, как это описывают народы в своих самых красивых мифах и сказках. Они все есть одна планета, но и все же это разные ее интерпретации. Планета Земля в ее полноте – это есть середина и сосредоточение самого большого множества из самого низа и самого верха. Существа живут в одной из градаций, настроившись на волну, их тела не воспринимают другие параллели. Какую комбинацию ты бы хотел увидеть? – спросил он.
Я рассказал, что прошел через туманную долину, где меня ласкали тонкорукие деревья. Стало интересно увидеть туман.
– То есть воздух, наполненный водой? – спросил великан. —
Красота есть наслаждение истинное, и, как воздух, она уносит вверх в неизведанное. И если ее утяжелить водой, она останется такой же пластичной, но опустится. Не унесет тебя в прострацию. В человеческом мире этот союз создает экстравагантных, всегда интересных творческих личностей. Но на уровне духов это проявляется совсем иначе. На разных сферах стихии проявляют разные свои действия. Это как, допустим, вода. Есть вода, которая наполняет организмы в плотном мире. А есть вода, создающая реку. Есть вода – облака, есть лед. Если ты пойдешь вон в ту сторону, ты увидишь духов воздуха, которые напитаны стихией воды, – сказал великан.
Дальше великан молчал и слушал своего собеседника. И под его громогласную речь и тепло костра я опять провалился в дремоту. Запахи цветущих деревьев, сырая земля. Дым уходил в бесконечность небес, и моя осознанность пропадала с ним. Последнее, что я запомнил: нечто среди ветвей, состоящее из двух кругов – туловища и головы. Двух глаз, черного носа и ушей. Эдакий неповоротливый здоровяк. Стоял, выглядывая из-за ветвей и листьев. Смешной. Он перевел взгляд на меня, и я забылся.
Очнулся, когда костер уже просто дымил без огня. И обезглавленное тело великана у шатра. Головы не было. Спор проигран. «Спор ли?» – улыбнулся я. Прикоснулся к телу мудрейшего. Вокруг стало опять светло. Пошел туда, куда великан показал, среди пестроты белых и сиреневых крон. Вышел к ручью. А на том берегу стоит груша. Та самая, такая благородная. Как она тут оказалась?! Понять не мог. Но это она. Такая статная, нежно кидающая белые лепестки на землю. Не требует ничего. Просто есть, просто восхищает.
И тогда вспомнил о ней, о той, которую за руку держал. Так трепетно снова захотел схватить ее. «Где она?» – спросил я. И сам себе ответил: «Твой абсолют и есть и ты, и она. Вы неразлучны». Ответ был не от меня, но через меня. Смотрел на грушу, а видел этот абсолют в нас. Двуполый, но полный и единый. И вот этот абсолют в более низких градациях разделяется надвое. Изначально решив породить себя, абсолют может родить только свои крайности. Но если восходить назад в достижении абсолюта, то при приближении к той развилке, где совершенство должно быть поделено, они соединяются. Эти мысли пришли ко мне. А от кого, я не знаю.
Через ручей я посмотрел на грушу и пошел дальше. Тучи сгущались, впереди гремело. Горизонт затмили тучи. Падали редкие, но крупные капли. Дальше деревья были не такие яркие. Бурные зеленью или просто голые ветви. За ними – чем дальше, тем темнее. Переходя позади полноводный, но здесь уже истончившийся ручей, чуть не споткнулся об огромную лягушку. Она сидела неподвижно, ни на минуточку не опасаясь ничего, как будто ей все должны. Темнота тучи надвигалась, а заросли становились все выше. И ноги идут по воде, а не по земле. Впереди промозглый туман. Капли тарабанят, разводя водные круги среди трав. В пальцах немного промерз. Но в груди такой интерес. Такой вызов. Что же там дальше? Травы все выше, воды все больше.
Начался высокий камыш. В два раза выше меня. И вроде как дождь прошел. А среди камыша коридоры вытоптанные. Как лабиринты. Найти выход нелегко. В продолжениях ходов, в извилинах и поворотах не проглядеть, темно. Пахнет сырой землей и илом. Среди камышей кто-то есть. Кто-то шныряет. Как-то не по себе и боязно. Здесь недружелюбная атмосфера. Нет добрых взглядов. Я не чувствую их. Небо зеленое, изумрудное, томное, тяжелое. Уставшее лить дождь, но еще полное воды. Нет выхода из ходов. Легкая паника. Начинаю прибавлять шаг. Потом мотаюсь. Бросаюсь через камыш. Море камыша. Куда идти? Потерял тропы. Начал утопать ногами. И вот опять тропа. Фух. Иду. Коридор, поворот. «А-а-а-г-х-х!» – ревущим кашлем оглушило меня. Отлетел назад, видя перед собой чудо в полутьме с большущим ртом и свисающим языком. Упал, а оно раззявило рот и с шутливым видом издевательски старается допугать, мыча. Потом шмыгнуло в сырую гущу. Поднялся и поторопил в другую сторону. Впереди шорох, притаился. Тропу пересекло существо с телом собаки, но с длинной шеей и мордой, совсем ни на кого не похожей. Вскочил – и бегом. О! Мелькнул просвет. Выхожу. Передо мной пятна озер. А среди них – моря камыша. А за ними еще моря, и так до горизонта. А там среди этого моря в сырости жизнь кипит. Их не видно, но я чувствую. Смотрят на меня из зарослей. Резко почувствовал кого-то рядом. Пристальный взгляд на себе. Но откуда?