Непокорный арестант: от «Кащенко» до «Бутырки». Часть 2

ГЛАВА ПЯТАЯ
КАК Я ЗАРАБОТАЛ СВОИ ДЕНЬГИ

28 марта я единственный раз имел возможность выступить в Красногорском суде по иску Генпрокуратуры. Правда, меня почему-то всё время пытался остановить адвокат, посланный вместо Соболева, без объяснения какой-либо логики. К тому же ВКС сорвалась, при том что процесс начался в 10:15. Прессы, как в предыдущий день, в зале не было. Имея на руках лживую публикацию «Коммерсанта» с тезисами клоуна Тюкавкина из Генпрокуратуры, я в пух и прах разнёс откровенное враньё и трюкачество «голубых». Просто поразительно, как нагло врут подчинённые Чайки, а солидная газета «Коммерсантъ» в руках Алишера Усманова превратилась в жёлтую низкопробную прессу.

К сожалению, сегодня любая газета является объектом бизнеса, а лакмусовая бумажка – лояльность власти. Каждый творческий коллектив видит своё безбедное будущее не в ярких и популярных статьях, а в возможности найти себе жирного спонсора, способного оплачивать убытки от политически выверенных текстов. Неудивительно, что Алишер Бурханович как слон в посудной лавке – умудрился испортить лучшую газету в России и пытается угодить силовикам, Кремлю и приближённым олигархам. В газете взбунтовались 13 ведущих журналистов отдела политики и заявили о своём уходе. Причиной стала публикация о замене Валентины Матвиенко на посту спикера Совета Федерации главой СВР РФ Сергеем Нарышкиным – рокировка перед транзитом власти, задуманным в Кремле после 2024 года. Это уже не первые отставки в «Коммерсанте». Предыдущий крупный скандал случился из-за публикации, в которой говорилось, что Владимир Путин секретным указом присвоил первому заместителю своей администрации Сергею Кириенко звание Героя России за участие в президентской избирательной кампании в 2018 году. В результате подал в отставку шеф-редактор издательского дома «Коммерсантъ» Сергей Яковлев.

Как только в конце 1980-х начала выходить газета «Коммерсантъ», я был её первый подписчик и читатель, ещё учась в Костромском технологическом институте. Разумеется, после таких изменений, инициируемых уголовником Алишером, выписывать или покупать эти издания возможно только для использования в туалете.

Все уже давно привыкли к тому, во что превратилось нынешнее российское телевидение, где идут бесконечные низкопробные сериалы и политические шоу, рассказывающие, какие дураки на Украине и как мы всех побеждаем в Сирии, не объясняя, правда, зачем России эти территории. Находясь на свободе, я имел возможность смотреть новости на телеканалах «Дождь», BBC, YouTube, а сейчас вынужден слушать знаменосцев телевизионного жанра Соловьёва, Киселёва, которых Артемий Троицкий так метко назвал говорящими опарышами. Особенно под этот красочный образ подходит Киселёв в своих любимых светло-серых костюмах, с белой головой и кривляниями. Движения, как у червяка на протухшем мясе.

* * *

Мои доводы в суде были железобетонными. Согласно записям в трудовой книжке и данным из налоговой инспекции, с 1991 года по конец 2003-го я занимал руководящие должности в коммерческих организациях. Согласно справке Государственной налоговой инспекции по г. Серпухову №737 от 28.01.1998 г., Шестун А. В. занимается предпринимательской деятельностью с 07.02.1992 г. Его доход, например, за 1995 год составил 88 650 000 рублей. За 1996 год – 41 990 000 рублей. Чего вполне хватало в те годы на постройку моего дома.

Имея под рукой статью «Коммерсанта», я прошёлся по доводам обвинения: «У Шестуна была старенькая машина Volvo, маленький убыточный магазинчик и полуразрушенный домик».

Как же можно так нагло лгать государеву оку? У меня был новейший автомобиль Volvo S70, купленный в салоне «Независимость», у официального дилера, когда этой машины там и в наличии не было, она была представлена только на картинках, поставлялась прямо с завода в Швеции и стоила 50 тысяч долларов США. «Браво» был самым крупным магазином отделочных материалов, с самым большим оборотом, а Шестун был его единоличным владельцем, как и базы металлопроката на железнодорожной станции Серпухов-2 с крупнейшим оборотом металла в городе. Дом Шестуна площадью 400 квадратных метров построен в начале 90-х, за 10 лет до того, как Шестун стал главой Серпуховского района. Я единственный чиновник в Подмосковье, у которого все доходы и траты на строительство дома указаны в налоговой декларации. Понятно, судья Потапова это слушать не хотела. Видимо, поэтому трансляция прервалась, хотя само заседание длилось до вечера.

После суда сходил на УЗИ почек, желчного пузыря, и врачи сделали вывод о наличии обширного сладжа и необходимости в будущем холецистэктомии – удаления желчного пузыря, так как оттуда камни, как из почек, не достают. Причина – конечно, длительная голодовка. Было это 30 марта, шёл 50-й день отказа от пищи. Впоследствии камни сформируются у меня и в почках.

* * *

Раз уж начал рассказывать о своей трудовой деятельности, самое время подробно и детально объяснить, как я зарабатывал деньги, как годами строил дом, в какие попадал переплёты. И двумя абзацами тут не обойтись, поэтому, пожалуй, начну с самого начала.

Работать я начал сразу после седьмого класса. Все наши ребята поехали в трудовой лагерь, однако я своё лето организовал по-другому – пришёл в отдел кадров «Научно-производственного объединения по разработке и освоению автозаправочной техники» (НПО АЗТ) и попросился на работу. Меня и ещё нескольких юнцов оформили чертёжниками. Разумеется, за кульман нас никто не поставил. Инженеры чертили, мы ездили в совхоз. Каждый день я садился в автобус и отправлялся на «битву с урожаем» в «Заокский». Трудились в овощеводческой бригаде Галины Рыбаковой, Героя Социалистического Труда. Я бы ей и ещё десять медалей вручил. Никогда раньше таких людей не видел – она одна пахала, как все мы – двадцать человек – вместе взятые.

Через месяц получил свою первую зарплату – восемьдесят рублей, и на самой ранней электричке рванул в Москву – покупать маме подарок… Приехал в «Польскую моду» где-то в шесть утра, а «хвост» у магазина уже стоял приличный. Топтался в очереди аж до обеда и всё зря – ничего не смог подобрать. А нашёл то, что искал, в обыкновенном универмаге Олимпийской деревни. Красный импортный джемпер сразу привлёк моё внимание, и после тщательного осмотра решил – беру. Выбор оказался очень удачным, джемпер до сих пор ещё хоть куда, и мама иногда надевает его.

На последнем курсе ПТУ нас довольно часто отправляли попрактиковаться на фабрику. Меня с другом Мишей Павловым ставили на комплект ткацких станков (около сорока), мы обслуживали их в три смены. Причём Мише в ночную работать не позволял возраст, поэтому на своём участке я дежурил один. Признаться, было немного страшновато. Не потому, что Мишка знал больше, просто одна голова хорошо, а две-то всегда лучше. Станки же были сложные, и проблем с наладкой хватало. Зато сколько гордости, когда я за месяц работы получил 164 рубля! Сумма эта казалась просто ошеломляющей, особенно если учесть, что мои родители-инженеры приносили в месяц по сто двадцать рэ…

А ещё (пусть кто-то на этом месте и улыбнётся) я тогда с гордостью осознал свою принадлежность к рабочему классу. Особенно это ощущалось как раз в ночную смену. Представьте: шесть утра, поют соловьи, небо окрашивается розовыми облаками, а мы, рабочие ткацкой фабрики, идём домой… И никого, кроме нас, вокруг нет. Мне даже вспоминались рассказы Горького о рабочих и фабричном гудке.

Первый стройотряд, куда я поехал перед вторым курсом института, вернувшись из армии, назывался «Славяне». Командиром у нас был Юра Кривонос – брянский парень, немного увалень, добрейшая душа и мягкий человек. Денег мы получили немного, поэтому решили всем отрядом остаться на шабашку. Меня единогласно избрали бригадиром. Заработали прилично. После этого больше я в стройотряд не ездил – стал бессменным бригадиром шабашников. Ещё зимой договаривался об объёмах с начальниками различных рангов и формировал бригаду. Попасть в неё стремились даже с других факультетов. Работали мы как проклятые. Но и получали немало.

На четвёртом курсе, оценив мои успехи на шабашках, ко мне обратились из комитета комсомола и предложили поработать главным инженером зонального штаба стройотрядов. Само по себе предложение меня мало интересовало – денег не заработаешь, а лето пройдёт. Но главным призом была поездка в капстрану – согласился.

Против ожидания работа оказалась очень интересной. Фактически в то лето я получил первый крупный управленческий опыт. До сих пор вспоминаю об этой работе с гордостью. Ещё до начала работ, как главный инженер, я должен был организовать всеобщий (для всех стройотрядов Костромы) субботник. Заработанные на субботнике деньги перечислялись в областной штаб.

Наступило лето. В день отъезда все костромские стройотряды с флагами и песнями огромной колонной отправились на вокзал. Погрузились в поезд – и на восток. В каждом вагоне гитары, смех, радостные молодые лица. Ехать двенадцать часов, и никто, естественно, не спит – у всех радостное возбуждение.

Штаб наш располагался в городе Шарья́. Отряды квартировались в основном по леспромхозам. Пришлось исколесить почти всю Костромскую область вдоль и поперёк. Дорог нормальных практически нет, кругом леса, болота. Во многие райцентры можно добраться только по воздуху или по воде. При этом путешествовать приходилось на «кукурузниках», и мой организм всегда бурно протестовал против такой болтанки. Расстояния огромные – через три области быстрее доберёшься, чем через одну Костромскую. Иногда на своих двоих отмахивал по тридцать километров. Армейские сапоги расшлёпал вдрызг. Но нравилось!

Что эта работа значила для меня? Ну, во-первых, это было жизненно необходимо. Ведь пока я не стал зарабатывать, меня содержала мать. Раз в месяц она присылала пятьдесят рублей, да сорок шесть стипендия. Всего девяносто шесть. Можно было, конечно, жить месяцами на консервированных супах и макаронах. Многие так и делали. Меня это не устраивало.

Во-вторых, заработки давали мне возможность посмотреть мир.

А в-третьих, мне хотелось хорошо одеваться. И как только появилась возможность, я стал тратить на одежду большие суммы. Приезжаю как-то к родственникам в деревню в новой кожаной куртке, а мой дядька спрашивает:

– Почём купил-то?

– Девятьсот рублей.

– Да ты что! Я корову вон за пятьсот купил.

Глаза у него при этом становятся совершенно круглыми.

– Ну и что? – пожимаю плечами. – Ты корову, я куртку.

Дядька начинает горячиться, он никак не может понять таких неразумных трат:

– Ну как это «что»?! Ты только сравни: корова и куртка…

Как я уже говорил, попасть в мою бригаду считалось большим везением, ведь зарабатывали мы за лето весьма основательно. Соответственно, и к подбору кадров я относился серьёзно, брал к себе только крепких парней. Преимущественно с Кавказа. Беслан – темпераментный кабардинец, мастер спорта по футболу, Гурам – уроженец Грузии, мастер спорта по боксу, а также дагестанцы, азербайджанцы, крымские татары, турки и т. д. Палад, азербайджанец, мастером спорта не был, но силой обладал бо́льшей, чем все мастера спорта, вместе взятые.

Где бы мы ни работали, неизменно у кого-нибудь из местных возникало желание встать на наше место. Уж больно привлекательными казались наши заработки. Помню такой случай.

Ворочали мы шпалы на железной дороге. В день получали по сто тридцать рублей каждый. Невероятно много по тем временам. У местных глаза разгорелись, и устроили они начальнику дистанции пути форменный скандал. Дескать, и мы так работать можем – только плати. Начальник ко мне относился с большим уважением, но всё же работу на нашей ветке отдал своим. Нужно же было как-то погасить скандал. Я немного расстроился, но в целом в затею не очень верил. Судите сами. Мы втроём меняли по сто шпал в день. В среднем. У нас была своя технология, и мы к этой работе приноровились. Ребята у меня в бригаде один крепче другого. И работали как проклятые. Как-то не верилось, что местные выдержат конкуренцию. Так оно и вышло.

В первый день (в субботу) скандалисты поменяли пятьдесят семь шпал. На одиннадцать человек… На второй день (в воскресенье) они до обеда поменяли ещё 21 шпалу и упали. А после обеда побросали ломы, кувалды и послали ко всем чертям работу, начальника и высокую зарплату. Нам, говорят, наше здоровье дороже обойдётся. Так что ветку в итоге мы доделывали. Между прочим, в первый понедельник после «эксперимента» больше половины местных «шабашников» не вышли даже на свою основную работу.

Мои кавказцы очень любили грибы. Но собирать не умели. Дома у них почему-то такая пища не в почёте. Как пойдут в лес (а чащобы под Костромой глухие, огромные), так обязательно одних поганок принесут. Где вы, говорю, их находите-то? Мне и смешно было, и удивительно. Сам я за полчаса по ведру в лагерь приносил.

И вот как подходит моя очередь кашеварить, кавказцы уже заранее слюну пускают. А я наберу грибов несколько ведёр – и в казанок. Действительно, вкусно получалось. Аппетит у нас там был зверский. Никогда больше я столько не ел, как на этих шабашках. Ведь вот кажется, ни кусочка в себя пропихнуть не сможешь, назад вывалится… Живот раздут, как у волка в мультфильме «Жил-был пёс». А всё ещё голоден. Видно, столько мы энергии на работу тратили, что никакой порцией наесться не могли.

* * *

На первой шабашке в бригаде у меня были только, так сказать, славяне. Белорус Тарасевич, афганец Толик Наумов из Буденновска, мой одногруппник, Миша Павлов, мой одноклассник, и я. Работали в лесной глухомани Кологривского района. Жили в 24 километрах от леспромхоза в кособокой бревенчатой избушке. Смена времени суток для нашей работы значения не имела. Вкалывали и днём, и ночью. А отдых целиком зависел от железнодорожного расписания. Есть по графику поезд – спим. Нет поезда – работаем. В результате получалось что-то около трёх часов сна ночью и несколько часов днём.

Ежедневно мимо нашего домика маневровый тепловозик доставлял на работу девчат из стройотряда «Славяне». Мы для девочек представляли большой интерес. Ну, прежде всего, не нужно забывать, что «Славяне» – стройотряд текстильного факультета, т. е. состав по большей части женский. Наша дружная четвёрка не могла не привлечь их внимания. Другой немаловажный фактор – наша «избушка на курьих ножках». Только представьте: глухой лес, полуобгоревший вросший в землю сруб, и мы – четверо небритых «аборигенов»… Невероятная романтика.

Возвращаемся как-то вечером с работы. Впрочем, слово «вечер» будет не совсем правильным, стрелки часов показывали полночь. Времени в обрез. Нужно успеть поесть и хоть немного отдохнуть. В три часа ночи рассветёт, и нам снова идти на пути.

Поели. Где-то в час улеглись. И тут – стук в дверь… Мы просто оцепенели. Это надо понимать: ночь, сам посёлок далеко не в Рио-де-Жанейро находился – вокруг глушь несусветная. До ближайшего города не менее ста километров. Да и в этом «центре цивилизации» ни одного кирпичного дома. Даже тротуары дощатые. А мы от всего этого и вовсе чёрт знает где. Кругом непроходимые леса, медвежий угол… Кстати сказать, к нашей избушке дважды приходили эти косолапые звери.

После продолжительного молчания я наконец-то сумел волевым усилием подобрать челюсть и хрипло вопросил:

– Кто там?..

И в ответ раздалось:

– Это мы, девочки!

Дверь распахнулась, и, действительно, на пороге стояли знакомые девчонки из стройотряда «Славяне». Как они умудрились пройти ночью 24 километра по узкоколейке – полнейшая загадка. Тогда мы, правда, над этим не задумывались. Сон был забыт. Настроение у всех приподнятое. Спешно собрали на стол что было и до трёх часов развлекали дам.

Работали мы не только летом. Жить-то на что-то надо. Одной из очень хороших зимних шабашек была упаковка контейнеров на швейной фабрике. Заказчиками выступали вьетнамцы. Где-то во вьетнамской глубинке маленькие желтолицые швеи строчили рубаху за рубахой, не отрывая рук от швейных машинок. Мы же должны были утрамбовывать в огромные коробки морских контейнеров всё для пошива нескольких тысяч этих изделий. Ткань, заклёпки, нитки – словом, полный набор по предъявленному списку. Оплата сдельная и довольно высокая. Рублей сто пятьдесят за один контейнер. Сосватал мне эту работу мой тёзка Саша Уткин, секретарь ВЛКСМ института. Грузили мы с ним тандемом. Первоначальная скорость погрузки – два дня (вернее, вечера) на контейнер. Где-то через неделю меня озарило: зачем терять столько времени, бегая из цеха в цех за небольшим количеством комплектующих? Гораздо разумнее брать сразу несколько комплектов фурнитуры одного вида для загрузки нескольких контейнеров. Помимо этого, я предложил ещё несколько усовершенствований нашего нелёгкого, в общем, труда, и скорость погрузки резко возросла. Теперь мы упаковывали не один контейнер за два дня, а два за один день.

Обычная же подработка – разгрузка вагонов. Я, несмотря на худобу, работал на самых трудных участках – наверху. Дневная норма на одного человека – около двадцати тонн… И не сказать, чтобы я сильно от этого уставал, были ещё силы и на волейбол, и на другие занятия.

* * *

После защиты диплома я вернулся в Серпухов и испытал разочарование: здесь меня никто не знал, начинать с нуля было очень сложно.

На хлопчатобумажном комбинате, куда я устроился, мне не понравилось. Пришёл я туда в кожаном импортном плаще, во французском костюме, в ботинках фирмы «Саламандра». Крутой, одним словом. Вот из-за крутости шиш и получил. А один мой знакомый сделал так: учёл поправку на провинциальный менталитет, женскую сентиментальность и нарядился так, как на паперти не наряжаются. В результате ему выдали двухкомнатную квартиру, мне – ничего. В отделе кадров ХБК меня известили, что работать я буду сменным мастером. Но мне, как молодому специалисту и сменному мастеру, полагалась комната в коммунальной квартире.

Это было очень сложное для меня время. В Костроме я свободно открывал двери очень многих кабинетов и мог решить для себя почти любой вопрос. Здесь же все мои начинания никого не интересовали. Я и мелкого-то дела не мог организовать… И это причиняло почти физическую боль. Наступили чёрные дни. Я не понимал, как люди могут веселиться, когда жизнь так ужасна. Ткачихи, наверное, считали меня слегка больным на голову. Я мало обращал на них внимания как на женщин, в любую свободную минуту читал «Коммерсантъ-Daily», изучал английский язык – словом, никак не подходил под их определения нормального мужика. А всё было очень просто: я грезил о серьёзной работе. Мне хотелось большой должности и лучших бытовых условий.

И ведь я мог эти условия получить. Вот только не в Серпухове – в Казани. Дело в том, что, когда я ездил в гости к Людмиле, моей первой институтской любви, парень с нашего факультета (он к тому времени был инженером комбината) предложил мне работу на фабрике. И не кем-нибудь, а сразу главным инженером. И трёхкомнатную квартиру в придачу. Понятно, что скромные условия серпуховского хлопчатобумажного комбината мало меня привлекали.

– А как же, – говорю, – стипендия за все эти годы? Ведь ХБК платил за моё обучение все пять лет.

– Нет проблем, – отвечает. – Съезди в Серпухов, возьми счёт.

Такой поворот меня очень даже устраивал, но на ХБК неожиданно засуетились, стали меня уговаривать, сулить скорое повышение в должности и, соответственно, изменение бытовых условий.

– Что ты, что ты! – причитала завкадрами. – Зачем уезжать? Серпухов всё-таки твой родной город. Вот немного поработаешь сменным мастером, ну совсем немного, и мы тебя переведём на другую работу. И квартиру дадим, не сомневайся!

Я поверил, а зря. Конечно, обманули. Не только квартиры не дали – комнаты и той добиться не мог. Всё это просто в голове не укладывалось. Зачем было меня так подводить? Ради чего? Ну отпустили бы с богом, получили бы свои деньги от казанцев, и все довольны.

От «приятной» перспективы всю жизнь проработать на ткацкой фабрике меня освободила медицинская справка, где синим по серому было написано, что в шуме и грохоте мне не позволяет работать «слабое» здоровье.

Когда я принёс справку, кадровичка стала со мной торговаться.

– А если мы тебе дадим квартиру – останешься?

– Сначала дайте, – говорю, – а там видно будет.

– Нет, ты слово дай, что останешься.

Какое-то «Поле чудес»! Я мог бы, наверное, дать им это слово, получить квартиру, а затем всё равно уволиться. Только не хотелось так вот по жизни идти. Противно. И сделка не состоялась.

С комбинатом я распрощался. Монотонная работа сменного мастера ткацкого цеха за гроши, без малейшей возможности проявить инициативу совершенно меня не устраивала. Я хотел работать и зарабатывать.

* * *

После увольнения с комбината я только и думал, что о своём деле. Однажды ко мне пришёл мой брат Игорь и сказал, что Аралин (второй секретарь горкома партии) предлагает ему стать директором клуба. Сам он на эту работу не стремился, поэтому предложил вакансию мне. Владимир Иосифович в то время не только партией руководил. По совместительству он ещё подрабатывал директором на малом предприятии «Рона», офис располагается прямо в горкоме партии, по соседству с кабинетом второго секретаря. Чего ж, в самом деле, хорошей площади впустую стоять? Серпухов на этот счет комплексами не отличался. Пока по всей стране шумно искали золото партии и обвиняли партийных вождей в разбазаривании народных средств, у нас эти самые вожди преспокойно совмещали идеологическую работу с коммерцией.

Клуб «Роны» располагался рядом с автотрассой, что делало его очень привлекательным в коммерческом отношении. Аралину было абсолютно всё равно, кто станет директором клуба – младший ли Шестун, старший ли. Лишь бы работали. Когда устраивался на работу, мне обещали полную автономность и оперативный простор. На деле я не смог принять ни одного самостоятельного решения. Моё мнение при этом ничего не значило. В результате месяца через четыре клуб в деревне остался без директора.

На момент моей работы в «Роне» пришёлся августовский путч 91-го. Кто-то пришёл, уже не помню кто, и сказал, что в Москве переворот. Включаем телевизор. Точно, переворот, по всем каналам «Лебединое озеро». Что делают в такой момент нормальные россияне? Правильно – садятся пить водку. Мне это в особенности требовалось, я был почти напуган происходящими событиями. Очень уж не хотелось возврата к советскому режиму.

Спустя некоторое время к нам в офис зашёл Николай Алексеевич Адушев. Он тогда тоже, как Аралин, некий чин в горкоме имел. Из всех коммунистических начальников Адушев, пожалуй, более других тяготел к демократам.

– Не переживайте, ребята, – говорил он, глотая водку, – я тут прозвонился кое-куда, у демократов позиция железная. Победят.

Он меня, можно сказать, к жизни на тот момент возродил.

После «Роны» я уже не пытался объять необъятное, не пытался завести крупное дело на пустом месте. Стало совершенно очевидно, что путь к большим сделкам лежит через множество мелких операций. Гайдаровский отпуск цен воспринял с облегчением. Да, цены росли по экспоненте, но это все же было лучше, чем отсутствие товаров. Раньше меня выводили из себя многочисленные унизительные очереди за самыми элементарными вещами, талончики на мыло, сахар и т. п. Не понимаю, как старшее поколение может с умилением вспоминать этот кошмар. Все помнят дешёвую (и по сути, и по цене) колбасу, дешёвую водку, но почему-то забывают, как тратили полжизни на очереди, как писали номерки на ладони, как из всех сортов рыбы наиболее известным был только один – свежемороженая…

Примерно в это же время мой бывший сокурсник Керим Джапаров (даргинец по национальности) пригласил меня в Дагестан. Он, как и я, после окончания института уехал по распределению в Серпухов. Только я по направлению от фабрики, а Керим благодаря своей хорошей учёбе. Его братья занимались мелким бизнесом, покупали в магазине развесной чай и фасовали в коробки, а потом продавали. Уж не знаю, где они доставали тару и у кого вообще взяли идею, но деньги на этом получали неплохие. Меня Керим позвал помочь довезти товар до Махачкалы, а заодно и отдохнуть.

Мы загрузили в поезд несколько коробок с чаем и поехали в Дагестан. Что мне бросилось в глаза в Махачкале, так это решётки. Все окна в домах вплоть до второго этажа защищены железными прутьями. Керим объяснял это большим количеством краж. В Серпухове на то время даже первые этажи были «голыми». В общем-то, если исходить из национальных особенностей, то это вполне объяснимо. Горцы ведь испокон веку жили набегами. Природа вынуждала. В горах не посадишь сад, злаки. Всё это растёт только в долинах. Вот и промышляли набегами. Абрек – это звучало почти гордо. А ещё в Дагестане все вежливы.

– Как это получается, – говорю, – вы все такие воинственные, а вот грубости среди вас нет?

Смеются:

– Да вот именно потому, что все воинственные. Зачем же нам на грубость нарываться?

В то время в Дагестане, особенно по сравнению с Центральной Россией, народ жил довольно богато. Да оно и понятно. Вспомните, кто у нас зимой и летом торговал косметикой, футболками, спортивными костюмами и меховыми шапками? Дагестанцы. Цепочка «товар – деньги – товар» у них уже тогда была отработана до автоматизма.

Произошёл у меня в этой поездке интересный случай. Искали мы с Керимом и его братом Джапаром одного русского мужика. Он им обещал сурковые шкурки продавать. Долго искали. Не нашли. Пока бегали, познакомились с двумя лакцами. Разговорились. Оказалось, что они знакомы с нашим неуловимым скорняком. Однако репутация скорняка, по их мнению, могла бы быть лучше:

– Забудьте о нём, он плохой.

– Как забудьте! – кипятился Джапар. – Я ему и деньги уже отдал. Он нам обещал.

– Мало ли что он вам обещал. Разве не знаете, какие свиньи русские?

Произносят всю эту тираду, естественно, по-русски и в моём присутствии. Я, понятно, закипаю:

– Да ты сам-то кто? – начинаю зло цедить сквозь зубы. – На себя посмотри.

Парень немного теряется, но понять ничего не может. То, что я русский, ему и в голову не приходит:

– Что ты, земляк? Неужели мы из-за русаков будем ссориться? Они ж все ублюдки. Им верить нельзя.

Я от таких слов окончательно зверею, а парень ещё больше недоумевает. Мы довольно долго препирались, а Керим с Джапаром смеялись до икоты. Так наши «милые» собеседники и не поняли, с чего это меня понесло.

После этой поездки я тоже решил попробовать заработать: покупал развесной чай, приобретал отдельные бумажные пакеты, сам фасовал и носил на продажу железнодорожным проводникам на Казанском вокзале. Платили мне за него довольно много, чай на железной дороге всегда в цене, и в условиях товарного дефицита это была выгодная коммерция.

Я подходил обычно к группе проводников и спрашивал:

– Индийский чай нужен?

Прежде чем договориться со мной об условиях, обязательно спрашивали:

– А «слоник» есть? – Имеется в виду рисунок на упаковке.

– Есть.

Лучших рекомендаций и быть не могло. Продав чай, шёл на Ленинградский вокзал, покупал у прибалтийских проводников сливочное масло и ехал назад в Серпухов.

* * *

Успех первых сделок опьяняет. Я, например, как кот Матроскин, приходил в буйный восторг от мысли, что могу купить себе какую-нибудь крупную вещь на заработанные деньги. Так сказать, ещё одну корову, чтоб больше молока было. Но постепенно радость обладания ими притупилась.

«Ещё немного заработаю и буду совершенно счастлив!» – думаешь ты. Но вот заработано столько, ещё несколько раз по столько, и восторги утихают. Ты уже спокойнее относишься и к достатку, и к тому, что он даёт. И понимаешь простую истину: не всё в жизни меряется деньгами. Можно полностью лишиться здоровья в тщетных попытках заработать, а потом лишиться всего, восстанавливая здоровье. Так что богатство вовсе не формула счастья. И абсолютно богатый человек может быть абсолютно несчастным. Хотя, конечно, наличие денег – благо. И, уж будьте уверены, если человек говорит, что деньги могут всё, то, скорее всего, у него этих денег нет и никогда не было.

Я столкнулся с тем, что не всегда могу сам выбирать себе знакомых. Степень моего достатка ограничивает этот круг. И это определенная несвобода.

– Привет, Санёк! – радостно приветствовал меня старый школьный приятель. – Где ты сейчас? Тут, представляешь, некоторые говорят, что Шестун забурел совсем. Дом построил. Иномарку купил. В бизнесе крутится. А я им всем говорю, что брехня это. Санёк – нормальный пацан!

В первый момент даже не знал, что ответить. А потом поинтересовался:

– Ну и что плохого, что дом?..

Я с надеждой и грустью смотрел на приятеля. Реакцию предвидел, но всё же надеялся, что она будет другой. Но нет.

– Так это правда?!

– Правда.

Приятель больше не улыбался. В его глазах леденели неловкость и отчуждение. Он, как и большинство других, тоже не верил, что состояние не обязательно наживать на кражах и обмане, что его можно просто заработать.

Первым моим компаньоном был студент радиотехнического института Дмитрий Мареев. Внешне он производил впечатление очень простодушного паренька и неизменно вызывал доверие у собеседников. Но невинный взгляд голубых глаз на круглом веснушчатом лице – всего лишь форма, по содержанию своему Димка был отчаянный хитрец. В то же время он отличался дипломатичностью, был неплохо образован. Я очень рад, что мне пришлось с ним работать.

Ездили мы вместе как-то в Нарьян-Мар. Димка в этом крае оленеводов родился и вырос. Развлечений, конечно, минимум – тундра. Нас это, впрочем, не очень расстраивало. Мы охотились, ловили рыбу. Ходили на катере по Печоре аж до самого Ледовитого океана. Хмурые, свинцовые волны, крики чаек, голое побережье… Мир, разделённый пополам. В одной половине бескрайняя тундра, в другой – бесконечная ледяная гладь океана.

Приехали как-то в рыбацкую деревню. Нам обрадовались, как архангелам. Восторг объяснялся просто: мы привезли спирт. Беспробудное пьянство в рыбачьих посёлках в порядке вещей.

Впервые видел, как ловят в Печоре сёмгу. Не на удочку – сетями. Сначала глушили, чтоб сильно не дёргалась, потом доставали. Очень уж большая рыба. Поразился отношению нарьянмарцев к рыбе вообще. Проверяем как-то сеть. Попадается язь килограмма на полтора. Дима выбрасывает его как сорную рыбу. У меня дыхание спёрло.

– Э-э, – говорю, – ты что делаешь, такого язища выбросил!

Димка – само равнодушие:

– Да его жрать невозможно!

Ходили на охоту. Промышляли в основном птиц. Гуси, утки, куропатки водились там в огромных количествах. Правда, до сих пор не понимаю их гастрономической прелести. Мясо тёмное, жёсткое и какое-то вонючее. Возможно, мы просто не знали каких-нибудь кулинарных секретов.