Что не взывал к твоей любви подолгу,
Хоть всеми узами с ней связан был;
Что время душам отдавал ненужным,
Не помня прав заветных, дорогих;
Что парус подставлял всем ветрам чуждым,
Меня унесшим в даль от глаз твоих.
Не упусти ни истины, ни вздора —
Припомни все грехи моей стези, —
Наставь прицел разгневанного взора,
Но только ненавистью не срази.
Суди меня, но не твори расправу,
Ведь грех мой верности твоей во славу.
118
Как аппетит порой мы подстрекаем —
Для нёба ищем острых ощущений;
Как, избегая хворей, обрекаем
Себя на муки самоочищений;
Так я, пресыщен сладостною дружбой,
Ее с горчайшей смешивал приправой —
Себя болезни предавал ненужной,
Как будто тяготился жизнью здравой.
Любви недомоганья упреждая,
Ее к беде привел я настоящей:
Здоровье стало немощью, когда я
Его вредом лечил, для силы вящей.
Таков урок, что мне усвоить надо:
Влюбленному лекарства хуже яда.
119
Какие снадобья из слез Сирены
Я пил, к мерзейшим чанам припадая!
Надежд и страхов испытал я смены;
Мнил обрести, но лишь терял всегда я.
Как на грехи бывает сердце падко,
Когда оно себе блаженным мнится —
Когда ума лишает лихорадка,
И не вмещаются глаза в глазницы!
О благо горя! Мне пришлось усвоить,
Что лучшему и зло благоприятно.
Коль разоренную любовь отстроить,
Она прекрасней станет многократно.
Виновный, я пришел к своим истокам,
Всё искупив в страдании жестоком.
120
Что ты когда-то был жесток со мной,
Теперь на благо: из-за той печали
Меня согнуться грех заставит мой —
Коль сделан я не из чеканной стали.
Ты, раненный жестокостью моей,
Как я твоей, теперь изведал боли,
А я, тиран, и не равняю с ней
Своей из-за тебя несчастной доли.
О, если б знала наша ночь тревог,
Как тяжки эти раны в сердце самом,
Она б могла – как ты когда-то смог, —
Тебя целебным наделить бальзамом!
Но грех твой искупленья стал ценой:
Он мой искупит, мой искупит твой.
121
Уж чем порочным слыть, имей пороки, —
Коль и безвинным будешь все равно
В порочности выслушивать упреки.
Не в радость то, что кем-то суждено.
Распутство, что в крови моей, должно ли
Чужим, фальшивым нравиться глазам,
А слабости мои – быть в чьей-то воле,
То злом зовущей, что добром – я сам?
Нет! Я есть я, а кто чинит препоны
Моим грехам – лишь судит по своим.
Быть может, прям я, а мои шпионы
Все мыслят криво, и судить не им —
Иль разве станут клясться в зле кромешном:
Что, дескать, все грешны в сем мире грешном.
122
Твой дар – дневник – теперь в моем мозгу,
Где память все записывает прочно.
Верней, чем на бумаге, сберегу
Я эти записи навек, бессрочно.
Иль хоть на срок, пока природы власть
Дарует мозг и сердце мне – не доле;
Пока забвенью каждый не отдаст
Ему в тебе доставшуюся долю.
В том дневнике ты б не был так храним,
И не ему любви итожить миги.
Вот почему я смел проститься с ним,
Тебя доверив самой лучшей книге.
Писать для памяти – напрасный труд:
Во мне твой образ годы не сотрут.
123
Нет, Время, не хвались, что я другой.
Всех новых пирамид твоих величье
Мне скучно – новизны в нем никакой;
Все было, поменялось лишь обличье.
Наш краток век, и восхищаться нам
Дано старьем, что ты всучаешь снова,
И легковерность наша этот хлам
Своим, единственным считать готова.
Тебе не верю и делам твоим
Я не дивлюсь – ни нынешним, ни прошлым.
Все хроники твои, что мы так чтим,
Творило наспех ты, обманом пошлым.
Клянусь, что вечно буду верен я;
Тут ты бессильно – и коса твоя.
124
Когда б любовь рождало положенье,
Бастардом жить бы ей, без всяких прав, —
У Времени в чести иль в униженье,
Росла б она средь роз иль сорных трав.
Но нет, мою любовь создал не случай.
Ей не страшны ни слава и успех,
Ни беды тяжкие судьбы горючей,
Что Время уготовило для всех.
И, не страшась Политики неверной,
Что в найме по часам всегда была,
Она живет политикой примерной —
Цветет, не зная ливней и тепла.
Я Времени шутов зову к ответу,
Чья смерть – добро, а жизнь – подлее нету.
125
Что толку, коль выказывать почтенье
Я стану, выступая с балдахином?
К чему мое о будущем раденье,
Что приведет лишь к тленью и руинам?
Я повидал таких, кто все потратил
На внешность и тщеславия утехи,
Кто вкус простой забыл изыска ради —
Убогих в призрачном своем успехе.
Твоей душе свободно дань плачу я.
Прими мой дар, простой и беззаветный,
Секундам не подвластный, но хочу я
В обмен на сердце – сердце в дар ответный.
Прочь, соглядатай! Коль душа верна,
От всех наветов лишь сильней она.
126
О мальчик мой, в плену твоей красы
Серп Времени, зерцало и часы.
Когда краса твоя так молода,
Виднее любящих тебя года.
Природа-госпожа вольна твой путь
Прервать и к юности тебя вернуть,
Чтоб лучшим детищем своим, тобой,
Унизить Время, дать минутам бой.
Но знай, любимец прихоти ее:
Ей не сберечь сокровище свое.
Платить и ей придется по счетам —
Однажды платою ты станешь сам.
127
Судила строго черный цвет молва,
И красоты не мог носить он имя,
Но черный принял красоты права,
Когда она пренебрегла своими.
Теперь любой, забрав Природы власть,
Красой заемной может скрыть уродство,
И красота, что так согласна пасть,
Живет без имени, утратив благородство.
А госпожи глаза черным-черны,
И брови будто в трауре глубоком —
По красоте, что все теперь вольны
Присваивать, чтоб потакать порокам.
Но всякий, видя, как мила она,
Поймет: такой быть красота должна!
128
О музыка моя! Когда аккорды
Играешь ты на дереве благом
И струны, пальцам ласковым покорны,
Гармонией пленяют все кругом,
Я клавишам завидую, что смеют
Красть поцелуи из твоей руки,
И бедные уста мои краснеют,
От их законной жатвы далеки.
Чтоб так блаженствовать, готовы губы
Занять и место клавиш неживых —
Раз только щепки пляшущие любы
Тем пальцам нежным, что ласкают их.
Коль столько прав у этих дерзких клавиш,
Отдай им пальцы – губы мне оставишь.
129
Души растрата в пропасти стыда —
Вот похоти финал, а до финала
Она дика, груба, полна вреда,
Жестока, неверна – и все ей мало.
Вкусивший с нею сладостных минут
Презреньем платит ей. Ее без меры
Взыскуют и без меры же клянут
Как злой обман, рождающий химеры.
Сначала домогаясь без ума,
Потом безумна в обладанье томном;
Само блаженство – и печаль сама,
Поманит счастьем – сном растает темным.
Все это знают, но избегнет кто ж
Такого ада, что на рай похож?
130
Глаза любимой – вовсе не светила,
Кораллом губ ее не назовешь.
Грудь белизною снега не затмила,
А волос с черной проволокой схож.
Видал я розы всякие когда-то,
Но роз в ее щеках не нахожу.
И есть куда приятней ароматы,
Чем тот, что отличает госпожу.
Мне голосу ее внимать по нраву,
Но музыкальней звуки слышал я.
Как ходят боги, я не знаю, право, —
Всегда у милой под ногой земля.
И все ж, клянусь, моя любовь прекрасна,
Хоть пышной лжи не слышит ежечасно.
131
Ты деспотична, хоть и не дано
Тебе всех прелестей красы надменной.
Ты знаешь: сердце глупое одно
Тебя считает перлом всей вселенной.
Другие скажут, что твои черты
Любовную не могут вызвать муку.
Твердить не стану, что красива ты,
Хотя себе я в том даю поруку.
Лишь только я представлю облик твой,
Как стонов череда докажет ясно,
Что все в тебе, с твоею чернотой,
В моих глазах и светло и прекрасно.
Не ты черна – черны твои дела,
Тем и злословью пищу ты дала.
132
Люблю твои глаза – меня им жаль,
Когда презреньем ты меня тиранишь.
Они, одеты в черную вуаль,
Глядят со скорбью, как меня ты ранишь.
Поверь: так солнца утренний восход
Не красит щеки серые востока;
Не красит так вечерний небосвод
Звезда, что засветилась одиноко, —
Как эта чернота твой красит лик.
О пусть бы все в тебе так украшалось! —
Чтоб траур к сердцу твоему проник
И поселились в нем печаль и жалость.
Тогда скажу: прекрасен черный цвет.
Где нет его – и красоты там нет!
133
Проклятье сердцу, что мне сердце ранит,
Заставив друга мой делить недуг, —
Как будто мало всех моих страданий,
Теперь на рабство осужден и друг.
Души моей двойник похищен властью
Очей жестоких – ныне твой лишь он,
И я тройною мучаюсь напастью,
Его, себя, да и тебя лишен.
В твою тюрьму пусть буду я посажен,
Чтоб сердце друга выкупить моим.
Дай сердцу моему ему быть стражем,
Чтоб тяжким пленом не был он томим.
И все ж в твоем плену ему томиться,
Ведь он во мне, а ты – моя темница.
134
Теперь он твой – я это признаю.
И сам я у страстей твоих в закладе.
Чтоб половину вызволить свою,
Себя отдам – его свободы ради.
Увы, не примете ни он, ни ты
Замены; ты – из алчности порочной,
А поручитель мой из доброты
Сам в кабале остаться хочет прочной.
Как ростовщик, ссужая красоту,
Проценты назначаешь ты к уплате,
За долг мой друга привлекла к суду,
И я его теряю в результате.
Теперь твои мы оба, он и я, —
Он, заплатив, не выкупил меня.
135
Есть у тебя Уилл – твое желанье,
Уилл другой есть, и еще, быть может.
Довольно и меня, коль притязанье
Мое в тебе любви желанье множит.
Тебе ли, чье желанье необъятно,
В нем моего не спрятать? Неужели,
Хоть у других оно тебе приятно,
Мое желанье не достигнет цели?
Как море синее ни полноводно,
Но дождь всегда принять в себя готово.
Так пусть же будет и тебе угодно
Меня своим Уиллом сделать снова.
Чтоб никого немилость не убила,
Прими нас всех за одного Уилла.
136
Коль я немил твоей душе слепой,
Ты ей скажи, что я Уилл – «Желанье»,
Чтоб я вошел протоптанной тропой
Желаний всех, в нее вошедших ране.
Пополни клад любви своей, и в нем
Желаний счет пусть мною будет начат.
Большое меряя, мы узнаем,
Что единица ничего не значит.
Хочу я палочкой в твоем реестре стать,
Хотя б нулем остался я повсюду.
Ты можешь за ничто меня считать,
Коль чем-то дорогим тебе я буду.
Хочу, чтоб имя ты мое любила,
А с ним, «Желаньем», – своего Уилла.
137
Любовь слепая, что с глазами ты
Моими сделала? Они не видят верно:
Известны им приметы красоты,
Но видится она им в том, что скверно.
Пусть приковал глаза пристрастный взгляд,
Как якорь, к той же бухте, что и прочих,
Но как же зренья с истиной разлад
Для сердца стал подобьем крючьев прочных?
Как может сердце постоялый двор
Принять за тихий уголок заветный,
А зренье с разумом затеять спор,
Пороку придавая образ светлый?
Глаза и сердце, истине грешны,
Чумою лжи теперь заражены.
138
Она клянется, что сотворена
Из верности и правды, как святая.
Я верю ей, хоть знаю – лжет она,
Меня юнцом неопытным считая.
Тщеславно думая, что ей кажусь
Я молодым, хоть возраст мой известен,
От лестной лжи я сам не откажусь —
Так истину мы попираем вместе.
В любви про свой обман не говорят
И лет не называют отчего-то.
Доверье мнимое – любви наряд,
А годы любящих не любят счета.
Она мне лжет, я тоже лгу в ответ,
И всех изъянов наших будто нет.
139
О нет, прощать удары не проси,
Что сердцу моему ты наносила.
Не взглядом – языком меня рази;
Не хитрость пусть убьет меня, но сила.
В любви другой признайся, но при мне
Других тайком глазами не ищи ты.
Зачем уловки сильной стороне,
Коль у поверженного нет защиты?
Позволь мне верить, что от глаз своих,
Со мной враждующих неумолимо,
Меня ты бережешь – отводишь их,
Чтоб злые стрелы их летели мимо.
И все же на меня свой взор направь —
Меня убей и так от мук избавь.
140
Сколь ты жестока, столь же будь умна.
Моей любви, всё терпящей без звука,
Не унижай без меры – иль она
Заговорит, как ей подскажет мука.
Хоть не любя, будь ласкова со мной,
Утешь меня любовными речами.
Так утешаем тяжело больной
Надеждой ложной мудрыми врачами.
Ведь я, отчаявшись, с ума сойду,
Злословить о тебе начну безумно,
А в наши дни клеветников суду
Порочный мир внимать готов бездумно.
Но избежать хулы тебе легко:
Дари мне взгляд, хоть сердце далеко.
141
Клянусь, любовь глаза мне не затмила —
Видны им ясно все твои изъяны,
Но то, что зренью моему немило,
Для сердца ослепленного желанно.
И в голосе твоем мне нет искуса,
И нежностью не соблазняет кожа,
И чувства обоняния и вкуса
Тобою обладать не жаждут тоже.
Но не могли пять чувств моих и разум
Заставить сердце слушать их причины.
И я покорен злой любви приказам —
Подобием раба, а не мужчины.
В моей чуме любовной благо то лишь,
Что, в грех вводя, ты мне и казнь готовишь.
142
Любовь – мой грех, ее благочестиво
Отвергла ты как низменный порок,
Но если ты себе грехи простила,
То я едва ли заслужил упрек.
Иль заслужил, но не из губ, что, скверной
Запятнаны, своих лишились прав,
Подобно мне, для уз любви неверной
Чужих постелей много обобрав.
Так пусть мои глаза любви покорны,
Ведь и твои к другому льнут, любя.
Ты жалости в себе пустить дай корни, —
Быть может, пожалеют и тебя.
А если будешь ты к другим сурова,
К суровости ответной будь готова.
143
Порой хозяйка, что содержит дом,
Увидев, что одна сбежала птица,
Забыть готова о дите грудном,
Чтоб догонять пернатую пуститься.
Не слышит плача громкого она,
Не видит, как дитя к ней тянет руки,
Погонею своей увлечена,
Несчастного не замечает муки.
Так гонишься и ты за беглецом,
А я, твое дитя, остался брошен.
Но коль догонишь, ты ко мне лицом
Вновь повернись, будь матерью хорошей.
Молюсь я, чтоб твоим стал твой Уилл —
Чтоб я потом тобой утешен был.
144
Две у меня любви – два духа разных.
Мне радость и печаль сулит их власть:
Есть ангел светлый, юноша прекрасный,
И женщина, обличьем злу под масть.
В ад затянуть меня скорей желая,
Уводит демон ангела с собой —
Старается соблазна сила злая
Толкнуть его на путь порочный свой.
Гадаю, есть ли ангелу спасенье, —
Они вдали, и меж собой в ладу.
Ответа нет, но мучит опасенье,
Что ангел мой у демона в аду.
И буду я в сомненьях жить, покуда
Не выгнал демон ангела оттуда.
145
Те губы, что Любовь лепила,
Сказали: «Ненавижу» – мне,
Кого тоска по ней томила.
Но, поразившись глубине
Несчастья моего, на жалость
Она душой склонилась вновь.
Язык, которым выражалась
Когда-то ласка и любовь,
Поправил дело окончаньем, —
Так ясный день сменяет ночь
И с неба мрак ее печальный,
Как демона, сгоняет прочь.
Мне бросив: «Ненавижу», – нежно
Добавила: «Других, конечно».
146
Душа моя! У всех стихий в осаде,
Заключена в греховный прах земной,
Зачем ты так печешься о фасаде,
Платя за это дорогой ценой?
Когда так срок твоей аренды краток,
Зачем ты тратишься на ветхий дом?
Послужат лишь червям твои затраты —
Они наследство проедят потом.
Пусть твой слуга влачит удел жестокий —
За счет него обогатишься ты;
Приобрети божественные сроки,
Отдав часы тщеславной суеты.
Питайся Смертью, как людьми – она,
Тогда придут бессмертья времена.
147
Моя любовь, как лихорадка злая,
Влечет к тому, что естеству претит, —
Недуг питает, вновь и вновь желая
Свой нездоровый тешить аппетит.
Рассудок – лекарь мой в любовной хвори —
В досаде, что рецептам я не внял,
Меня покинул, и познал я в горе,
Каков страстей губительных финал.
Лишен рассудка, я лишен надежды
На исцеленье от душевных бед.
В тоске мои метанья безутешны,
А мысли и слова – безумный бред.
Назвал тебя я светлой и безгрешной,
А ты черна, как ночь, как ад кромешный.
148
Увы! Глаза ли мне любовь дала,
Какими видеть верно невозможно?
Иль то рассудка беглого дела,
Что образ истинный толкует ложно?
Коль дивно то, что восхищает глаз,
То как же может мир судить иначе?
А если нет, то это лишний раз
Доказывает, что любовь незряча.
Лгут от бессонницы любви глаза
И оттого, что слез полны ресницы.
Так солнцу не дает смотреть гроза,
Покуда небо вновь не прояснится.
А были б любящих глаза сухи,
Узрели бы они любви грехи.
149
Жестокая! Уж я ли не люблю!
В моем к тебе стремленье постоянном
Я и вражду ко мне с тобой делю,
Себя не помня, становлюсь тираном.
Кому из недругов твоих я рад?
Кого из них я домогаюсь лестью?
А на себе поймав твой хмурый взгляд,
Не мщу ли я себе страданья местью?
Достоинства ль в себе я нахожу,
Чтоб от служенья отказаться гордо,
Когда изъянам я твоим служу,
Приказы глаз твоих ловя покорно?
Тебе не люб я, да и как иначе?
Ты любишь видящих, а я незрячий.
150
О, что за власть дана тебе без меры —
Изъянами поработить меня,
Чтоб, зренью больше не давая веры,
Поклялся я, что свет не красит дня?
Как может зло в тебе быть столь красивым —
Как можешь ты в дурных делах твоих
Быть так исполнена искусной силы,
Что сердцем я благословляю их?
Чем больше ты причин даешь для злобы,
Тем лишь сильней любовь в душе моей.
Пусть прочих это отвратить могло бы,
Ты с прочими судить меня не смей.
Ты, недостойная, любима мною,
Тем более твоей любви я стою.
151
Любовь не знает совести укоров,
Хоть прибавляет любящим ума,
Так не бросай же мне упреков скорых,
Не то виновной выйдешь ты сама.
Ведь, преданный тобою, грубой плоти
Свой благородный дух я предаю.
Плоть знает, что она теперь в почете,
И я ее победы не таю.
Пусть на тебя ее подъем победный
Указывает как на ценный приз.
Собой гордясь, готов невольник бедный
Вставать и падать, теша твой каприз.
Прости же, что «любовью» звать я стану
Ее – кому служу я неустанно.
152
В любви к тебе я преступил обеты,
Но дважды – ты, когда любить клялась:
Супружество поправ, лгала и мне ты,
Для новых клятв от старых отреклась.
Но как за ложь мне требовать расплаты,
Собой являя худшего лжеца?
Тебя назвал я той, кем не была ты,
И, хоть не верил, клялся без конца.
Я клятву дал, что ты добра безмерно,
Что ты любви и верности полна.
Я ослепил глаза, что видят верно, —
Закрыла их неправды пелена.
Мне мнилось: ты светла. Преступно око,
Что против истины лжет так жестоко!
153
Спал Купидон и выпустил из рук
Свой факел, что любви рождает пламя,
Одна из нимф, Дианиных подруг,
Его, украв, в источник меж горами
Холодный погрузила. Та вода,
Огонь Любви приняв животворящий,
С тех пор целебной стала навсегда —
От всех болезней ванною кипящей.
От глаз возлюбленной моей зажег
Свой факел Купидон и ради пробы
Меня коснулся им любви божок.
Я заболел, но от моей хворобы
Не спас источник. Жизнь моя не в нем,
А в тех глазах, что жгут любви огнем.
154
Спал мальчик, бог Любви, и рядом с ним
Лежал волшебный факел. Пробегали
Тут несколько Дианы верных нимф,
Что девственность свою оберегали.
Огонь, в котором род людской сгорал,
Был жрицею прекрасной обнаружен,
И, спящий крепко, страсти генерал
Рукой невинной был обезоружен.
В холодных водах местного ключа
Любовный факел нимфа погасила.
И с той поры вода там горяча,
В ней велика целительная сила.
Но этот ключ не излечил меня:
Воде не охладить любви огня.
Адрес для отзывов: sharakshane@yandex.ru
Файл pdf, соответствующий печатному изданию, доступен для скачивания по адресу: https://yadi.sk/d/6xH7RL56WHXhSQ