Дико размахивая кривым мечом, я изрыгал из пересохшей глотки богохульства и вызов всему миру, наивно полагая, что тому есть до меня дело. В ушах моих болтались здоровенные золотые серьги, снятые с зарезанного торговца, черные кудри стелились грязной волной за плечами, и пот блестел на прорезанном линиями порока загорелом лбу. За моей спиной исступленно выли, уподобившись стаи ракшасов, полсотни отпетых головорезов, чуя добычу и развлечения.
Ватримата возвышался у входа в селение, держа наготове тугой лук. Колесницы как не бывало, был слон (живая башня оглушающе затрубила), нет, слишком шумно и не вписывается в убогий вид лачужек призванных охранять. Домики стали расти, пухнуть, расширяться, по ходу приобретая тяжеловесные формы величественных каменных дворцов, сметая жидкие пальмовые рощицы и одеваясь гирляндами цветов, хороводами расписных скульптур. Вот теперь Ватримата в привязанном паланкине на спине серого с золочеными бивнями слона перегораживал ворота, а за ним виднелся частокол копий кшатриев. Ватримата весьма ценил свое текущее воплощение, прячась за толстым панцирем, выдолбленным из валуна подходящего размера. Дышал он тяжко и, по сути, едва мог пошевелиться.