Установление патриаршества в Русской Церкви с 1589 года стало следствием роста ее значимости и влияния в православном мире, что к исходу XVI века обозначилось особенно ярко. Россия не только получила свидетельство своего усилившегося духовного авторитета в православном мире, но и укрепилась перед лицом испытаний смутного времени, в которых именно Церкви было суждено выступить в качестве силы, организовавшей народ на борьбу с иноземной интервенцией и католической экспансией. В то же время нельзя не видеть в учреждении патриаршества на Руси проявления Промысла Божия.

Возникновение идеи Московского патриаршества тесно связано с установлением автокефалии Русской Церкви. После утверждения независимого от греков статуса Московской митрополии происходило осознание той исключительной значимости Русской Церкви в православном мире, которое она получила как наиболее влиятельная и многочисленная Поместная Церковь, выступающая несущей конструкцией православного государства. К этому времени сформировалось понимание того, что рано или поздно, патриарший престол будет утвержден в Москве. Для этого сложились предпосылки, и не в последнюю очередь политические: русский государь стал преемником императоров ромеев, и уже к середине XVI века увенчался царским титулом.

«Мечта о русском патриаршестве неизбежно возникла в половине XV века, в момент осознания русской церковью собственной роли во вселенской миссии Православия, перешедшей к ней после падения Царьграда. И один из идеологов этой миссии, посольский толмач Димитрий Герасимов, автор «Повести о белом клобуке», в своем поэтическом прогнозе пророчески предвидит и предсказывает русское патриаршество: "И патриаршеский великий чин от царствующего сего града такожде дан будет рустей земли во времена своя и страна та наречется светлая Россия, Богу тако изволившу прославити тацеми благодарении русскую землю, исполнити православия величество и честнейшу сотворити паче первых сих"»[37].

Если царя на Москве можно было поставить самим, силой и авторитетом православной державы, то учреждать патриаршество без предварительного решения этого вопроса первенствующими кафедрами было невозможно. Однако решение вопроса о возведении Московской митрополии на степень патриаршества осложнялось в то время напряженными отношениями с Константинопольским патриархатом, обиженным на Русь за самостоятельный переход к автокефалии и горделиво не желавшим признавать свершившийся факт. В то же время без согласия восточных патриархов самостоятельное провозглашение Русского митрополита патриархом было бы незаконным. Исторические обстоятельства сложились благоприятно для завершения программы автокефалии Русской Церкви через установление патриаршества лишь к исходу XVI столетия, в правление царя Феодора Иоанновича и Бориса Годунова.

Первый этап подготовки к установлению Русского патриаршества был связан с приездом в Москву Антиохийского патриарха Иоакима в 1586 году. Иоаким прибыл сначала в пределы Западной Руси, а оттуда направился за милостыней в Москву. И если в Речи Посполитой патриарху пришлось быть свидетелем нового натиска католиков на православие и практически полного развала церковной жизни Киевской митрополии накануне Брестской унии, то в царственной Москве Иоаким увидел воистину величие и славу Третьего Рима.

Патриарха Иоакима, по прибытию в Московию, встретили с почетом. Обсуждение проблемы Русского патриаршества с греками взял на себя Годунов, который и вел тайные переговоры с Иоакимом. Однако Иоаким не был готов к столь неожиданному для него предложению об учреждении в Москве патриаршего престола. Решить этот вопрос самостоятельно он, конечно, не мог, но обещал посоветоваться об этом с другими восточными патриархами. На данном этапе Москва удовлетворилась достигнутым, но решающее слово было за Константинополем.

Переговоры об утверждении Московского патриаршества пришлись на время смуты на Константинопольской патриаршей кафедре. В это время в Стамбуле происходили весьма драматические события. Незадолго до приезда Иоакима в Россию там был низложен патриарх Иеремия II Транос, на место которого турки поставили Пахомия. Последний, в свою очередь, также вскоре был изгнан, и заменен Феолиптом, который подкупил турецких пашей, обещая давать султану на две тысячи золотых в год больше. В результате султан велел быть патриархом Феолипту, а Иеремию сослал на Родос. Однако честолюбивый Феолипт переоценил возможности пополнения патриаршей казны. На пятый год патриаршества Феолипт был отставлен султаном, турки разграбили патриарший двор, патриаршая резиденция была отобрана за долги, а из церкви они сделали мечеть. После этого Иеремия II был возвращен из ссылки, и вновь утвердился в Константинополе. Он обнаружил, что дела патриархии находятся в крайне плачевном состоянии, к тому же было получено распоряжение султана строить патриарший двор и церковь в другом месте Константинополя. Но денег на все это у Иеремии не было. Однако опыт Иоакима Антиохийского показал, что можно обратиться в богатую Московию, которая столь уважает восточных патриархов, что в деньгах не откажет. И патриарх с разрешения султана отправился за подаянием. Иеремия II выехал в Москву в 1588 году. Сначала так же, как и Иоаким, он отправился в Западную Русь, откуда поехал далее, в Московию, сделав остановку в Смоленске. Сопровождали Иеремию в его поездке в Россию митрополит Монемвасийский Иерофей и архиепископ Елассонский Арсений. Оба эти архиерея оставили ценные воспоминания о поездке Иеремии в Москву, по которым можно отчасти судить о том, как протекали переговоры об учреждении Московского патриаршества. Этой поездке суждено было стать судьбоносной для Русской Церкви. Промысл Божий даже беды православия, как всегда, обернул в конечном счете к его благу. Тяготы Константинопольского патриархата обратились утверждением патриархата Московского к вящей славе Божией и укреплению православия.

Приезд Иеремии в Смоленск оказался полной неожиданностью, он свалился буквально «как снег на голову», к полному изумлению московских властей, которые еще ничего не знали о происшедших переменах, и о возвращении Иеремии на Константинопольскую кафедру. Хотя москвичи не ожидали увидеть патриарха Иеремию Константинопольского, но, тем не менее, он был принят в Москве с большими почестями. Приехавший в Москву в июне 1588 года патриарх в итоге вынужден был пробыть в Белокаменной почти целый год. Однако вместо ожидаемого благоприятного ответа на просьбу Московского государя об учреждении на Руси патриаршества москвичи услышали от Иеремии только разговоры о милостыне. Выяснилось, что он ничего не ведал о чаяниях Москвы иметь собственного патриарха. Ввиду перемен на Константинопольской кафедре пришлось все переговоры о Московском патриархате начинать сызнова, поскольку Иеремия был не в курсе уже имевших место переговоров относительно Московского патриаршества, начатых при его предшественнике.

Теперь предстояло повернуть дело так, чтобы Иеремия согласился на поставление Патриарха Московского. Это была сложная задача для годуновских дипломатов. Но они с блеском с ней справились. Борис как тонкий политик решает действовать более настойчиво. Можно было бы, разумеется, вновь писать письма другим Восточным Патриархам, ждать, пока они соберутся и совместно обсудят вопрос и что-либо решат. Но Годунов сообразил, что при умелом подходе все можно сделать гораздо быстрее, так как неожиданно в Москве впервые оказался сам Константинопольский Патриарх. В этом видели несомненный Промысл Божий, о чем прямо сказал царь Федор Иоаннович в своей речи в Боярской думе.

«Русские историки (Карамзин, Костомаров) при объясненин возникновения русского патриаршества слишком много значения придавали честолюбию Бориса Годунова, проведшего своего ставленника Иова в митрополиты и затем украсившего его титулом патриарха. Хотя и нельзя отрицать, что честолюбивый Борис Годунов, задумав перевести ослабевшую династию Рюриковичей в русло своего рода, хотел закрепить в сознании народном свое грядущее воцарение мистикой именно патриаршего венчания, как и подобало действительному наследнику сана византийских царей всего православия, но главная причина лежала глубже»[38].

Иеремия поначалу заявил о своем нежелании давать Москве Патриаршество, но потом начал говорить, что если русские захотят, то он сам останется здесь патриархом. Едва ли самому Иеремии принадлежала идея остаться в Москве навсегда. Скорее всего – это был хитроумный план Годунова, в основе которого лежала мысль о том, что дело следует начать с предложения Иеремии самому остаться в России. Иеремия, по словам укорявшего его за это Иерофея, увлекся этим предложением и, не посоветовавшись с другими греками, действительно решил остаться в России. Но патриарх обманулся приманкой – на деле то была лишь затравка, с которой начались уже настоящие переговоры не о переезде в Москву патриарха из Стамбула, а об учреждении нового Патриаршества – Московского и всея Руси. Хотя, быть может, москвичи в качестве запасного варианта все же были готовы и на то, чтобы Константинопольский патриарх остался жить в Москве. Такой вариант мог оказаться очень ценным и для Москвы, и для Православия в целом. Москва получила бы фактическое подтверждение своего преемства от Царьграда и буквальное основание для именования Третьим Римом. При этом Западная Русь, находившаяся в юрисдикции Константинополя, автоматически переходила бы в ведение патриарха, переезжавшего в Москву. Тем самым создавалась реальная основа для воссоединения воедино двух половин Русской Церкви. Москва в данном случае могла бы полностью подтвердить свое реальное первенство в православном мире, получив первое место в диптихах патриархов.

Но у этого проекта были и отрицательные стороны, которые в конце концов перевесили его преимущества и заставили Годунова добиваться создания нового, именно Русского Патриархата в Москве, а не довольствоваться переносом патриаршей кафедры из Стамбула. Во-первых, неизвестно было, как на все это отреагируют турки и греки: вполне возможно было, что почин Иеремии не нашел бы отклика в Стамбуле (Константинополе), и там могли просто избрать на его место нового патриарха. Россия при таком повороте событий осталась бы ни с чем. Во-вторых, сказывалось уже ставшее на Руси традицией подозрительное отношение к грекам, истоки которого восходили к Флорентийской унии. При всем уважении к достоинству Восточных Патриархов русские по-прежнему не доверяли грекам.

Поначалу Иеремия, которому через посыльных от царя и Годунова настойчиво предлагали идею Русского патриаршества, наотрез отказывался, говоря, что без соборного обсуждения сам он такого важного вопроса решить не может. Но томление в «золотой клетке» стало сказываться, и патриарх ответил, что он, впрочем, мог бы учредить на Москве такую автокефалию, какую имела Охридская архиепископия. При этом от москвичей требовалось поминать Константинопольского патриарха за богослужением и брать от него Святое Миро. Понятно, что такое предложение в Москве всерьез воспринимать не могли: уже полтора века Русская Церковь была полностью автокефальной, и времена были не те, чтобы получать от греков подобные подачки. Но изменения произошли не только в Стамбуле, но и в Москве. К этому времени конфликт между Годуновым и митрополитом Дионисием закончился в 1587 году низложением последнего. Дионисий ввязался в боярский заговор и вместе с другими противниками Годунова выступил перед царем Феодором с безнравственным предложением развестись с Ириной Годуновой по причине ее бесплодия. На место Дионисия был возведен Ростовский архиепископ Иов, которому и суждено будет стать первым русским патриархом.

Годунову нужен был свой патриарх, для собственных целей. Им должен был стать митрополит Иов. Сразу же после ответа Иеремии было заявлено об этом боярам от царского имени: «Мы помыслили было, чтобы святейшему Иеремии быть в нашем государстве на патриаршестве Владимирском и всея России, а в царствующем граде Москве быть по-прежнему отцу нашему и богомольцу митрополиту Иову. Но святейший Иеремия на Владимирском патриаршестве быть не хочет, а соглашается исполнить нашу волю, если позволим ему быть на патриаршестве в Москве, где ныне отец наш митрополит Иов.

И мы помыслили, что то дело не статочное: как нам такого сопрестольника великих чудотворцев Петра, и Алексия, и Ионы, и мужа достохвальнаго жития, святаго и преподобнаго отца нашего и богомольца митрополита Иова изгнать от пречистыя Богородицы и от великих чудотворцев и учинить греческаго закона патриарха?!

И ныне, – объявлялось царское решение, – еще бы посоветоваться с патриархом о том, чтобы он благословил и поставил на патриаршество Владимирское и Московское из российскаго собора отца нашего и богомольца Иова митрополита по тому чину, как поставляет патриархов Александрийскаго, Антиохийскаго и Иерусалимскаго».

109.2. Поставление патриарха Московского и всея Руси Иова

Первым патриархом Московским и всея Руси стал Иов, в миру Иоанн, был обладателем выдающихся качеств, как священнослужитель. Но боевых и волевых свойств в его характере не было. Это определило весь его жизненный путь в трагический момент колебания и падения русской государственности. Еще в молодости Иов был замечен Иоанном Грозным. Будущий патриарх пользовался огромным авторитетом и у Феодора Иоанновича. Иов имел приятную наружность – был высок, отличался правильными чертами лица. Он был человеком выдающихся способностей, был весьма начитан, отличался огромным умом и великолепной памятью, которая изумляла современников. Он знал наизусть Евангелие, Псалтирь и Апостол, помнил множество молитв, в том числе – все тексты литургий Иоанна Златоуста и Василия Великого, которые он совершал без Служебника, наизусть. Причем, все это сочеталось с глубоко духовным устроением души святителя. Но даже если предположить, что проводя Иова в митрополиты, а затем и в патриархи, Борис Годунов действовал по политическим соображениям, это отнюдь не бросает тени на св. Иова. Ведь Борис выступал за утверждение патриаршества в Москве, усиление престижа Русской Церкви и Русского государства. Иов несомненно был человеком святой жизни. То, что Русская Церковь причислила Иова к лику святых в 1989 году, когда праздновалось 400-летие Московского Патриаршества, – это, конечно, не случайность, связанная с юбилеем. Канонизация Иова готовилась еще в середине XVII века, при первых Романовых, не любивших Годунова, при котором их род сильно пострадал.

17 января 1589 года царь созвал боярскую думу совместно с Освященным собором: в Москву прибыли 3 архиепископа, 6 епископов, 5 архимандритов и 3 соборных старца монастырских. Феодор Иоаннович объявил о том, что Иеремия не желает быть Патриархом во Владимире, а свести ради него с Московской кафедры такого достойного Митрополита, как Иов, невозможно. Государь предложил обратиться к Иову, спросив митрополита, как он размыслит относительно всего дела с учреждением Патриаршества. Иов ответил, что он вместе со всеми архиереями и Освященным собором «положили на волю благочестивого государя царя и великого князя, как о том благочестивый государь, царь и великий князь Феодор Иоаннович произволит».

Прошло полгода со времени приезда Иеремии в Москву, прежде чем все дело установления Русского Патриаршества успешно завершилось. В Успенский собор 23 января 1589 года прибыли Иеремия и члены Освященного собора. Здесь в Похвальском приделе – традиционном месте избрания кандидатов в митрополиты, было совершено избрание кандидатов на Патриаршество. Решено было избрать трех кандидатов, на которых указали власти: Александра, архиепископа Новгородского, Варлаама, архиепископа Крутицкого и Иова, митрополита Московского и всея Руси. Наречение Иова в патриархи было произведено в царских палатах, а не в Успенском соборе, как ранее планировал Иеремия, а само поставление совершено в Успенском соборе Московского Кремля 26 января 1589 года.

Следующим шагом утверждения авторитета Московского патриархата должно было стать внесение его в Патриаршие диптихи на определенное место, соответствующее положению России, достаточно высокое. Русь претендовала на то, чтобы имя Московского патриарха поминалось на третьем месте, после Константинопольского и Александрийского, перед Антиохийским и Иерусалимским. Для этого необходимо было оформить документ об учреждении Патриаршества на Москве.

В итоге была приготовлена т.н. «уложенная грамота». Характерным моментом этой грамоты, составленной в царской канцелярии, является упоминание о согласии всех Восточных Патриархов на учреждение в Москве Патриаршества, что вообще-то пока не соответствовало действительности. Лишь после подписания грамоты обласканный и щедро одаренный царем Иеремия уехал в мае 1589 года домой. По дороге он устраивал дела Киевской митрополии, и лишь весной 1590 года вернулся в Стамбул.

В мае 1590 года в Стамбуле (Константинополе) был собран Собор. На нем предстояло задним числом утвердить патриаршее достоинство Московского Первосвятителя. На этом Соборе в Константинополе было только три Восточных патриарха: Иеремия Константинопольский, Иоаким Антиохийский и Софроний Иерусалимский. Сильвестр Александрийский был болен и к началу Собора скончался. Замещавший его Мелетий Пигас, вскоре ставший новым Александрийским Папой, Иеремию не поддерживал, а потому не был приглашен. Но зато на Соборе было 42 митрополита, 19 архиепископов, 20 епископов, т.е. он был достаточно представителен. Естественно, что Иеремия, совершивший такой беспрецедентный в каноническом отношении акт, должен был оправдывать свои совершенные в Москве действия. Отсюда его ревность в защите достоинства Русского патриарха. В итоге Собор признал патриарший статус за Русской Церковью в целом, а не за одним лишь Иовом персонально, но утвердил за Московским патриархом только пятое место в диптихах.

Учреждение в России патриаршества было признано Восточной православной церковью с полным соблюдением всех формальностей. На состоявшемся в Константинополе в феврале 1593 года Соборе Восточных Патриархов Мелетий Александрийский, председательствовавший на заседаниях, выступил за Патриаршество Московское. На Соборе еще раз со ссылкой на 28 правило Халкидонского Собора было подтверждено, что Патриаршество на Москве, в городе православного царя, целиком законно, и что в дальнейшем право избрания Московского Патриарха будет принадлежать российским архиереям.

Учреждение в России Патриаршества было очень важным деянием, в силу того, что тем самым наконец-то был окончательно исчерпан вопрос об автокефалии Русской Церкви: Константинопольский Собор признал ее законной. Но третьего места Московскому Патриарху все же не предоставили. Собор 1593 года подтвердил только пятое место Русского Первосвятителя в диптихах. Таким образом, учреждение Патриаршества в Москве завершило растянувшийся на полтора века период обретения Русской Церковью автокефалии, которая теперь уже становилась канонически совершенно безупречной.

109.3. Смутное время – период лишений и испытаний Русской Церкви

Волна нестроений и упадка началась по смерти царя Федора 7 января 1598 года, и продолжалась еще в течение некоторого времени после избрания царем Михаила Федоровича Романова в 1613 году. Политический кризис, упадок и разруха русской государственности привели к упадку и нестроению Русской Церкви. Церковь оказалась во власти политических интриг и интриганов. Храмы служили конюшнями для лошадей; перед алтарями кормили собак; блудницы пользовались священными сосудами для обмываний; иконы осквернялись; монахинь заставляли есть мясо во время поста; священники подвергались оскорблениям и пыткам, а верующие, изгнанные в необитаемые места, умирали без исповеди. Со времени татарского нашествия Россия не переживала потрясений, подобных эпохе Смутного времени. С самого начала события приняли форму всеобщего крушения государства, Церкви, нравов и бытовых устоев, что сопровождалось ужасающей материальной разрухой. Вслед за борьбой боярских кланов за трон вскоре пошли народные восстания против бояр, усугубившиеся внутренними мятежами и вторжениями чужеземцев. Вся страна от южных границ до крупных городов на Севере, от Пскова и Новгорода до Урала, попала в этот водоворот. Оказались затронутыми все социальные группы, либо как действующие лица, либо как жертвы событий.

Всеобщность катастрофы поражала человеческие умы, ставила проблемы перед мыслителями и налагала на сознательных людей определенные обязанности. Теперь трудно представить себе, в каком опустошении находилась в то время большая часть Руси. В истории городов и монастырей эти годы характеризуются ужасными разрушениями и убийствами. По словам одного летописца, в Угличе было сожжено 12 монастырей, 150 церквей, 12 000 домов и было убито, повешено и утоплено 40 000 человек. В Спасо-Прилуцком монастыре 18 декабря 1612 года было убито 200 человек, из них 59 монахов, которых сожгли в самой трапезной; в феврале 1614 года татары, посланные на защиту остатков монастыря, опустошили его, а в 1619 году он сгорел дотла.

В сентябре 1612 года на Вологду нападают «поляки, литовцы, черкесы, казаки и русские отряды»: они убивают жителей города, оскверняют церкви, поджигают город и его окрестности. Теперь, как пишет архиепископ Сильвестр, Вологда представляет собой не что иное, как дымящиеся угли. Все это произошло из-за небрежности местного правителя Одоевского. Слишком поздно приезжает на место воевода Образцов со своей ратью; никто не повинуется, стоит сплошной грабеж. Вообще, все происходит из-за пьянства – пьянство воевод погубило Вологду.

Сама вера в Святой Руси, с гордостью провозгласившей себя преемницей Рима и Византии, была подорвана. Был такой момент, когда налицо было четыре патриарха: Иов, свергнутый Лжедмитрием; Игнатий, изгнанный после падения узурпатора; Филарет, вначале принятый царем Василием; наконец, Гермоген, законным образом принявший власть! Царь, и особенно царица, которая предалась латинской ереси, угрожали самому православию. А потом поляки заняли Москву и самый Кремль. В часы своего досуга священник Иван Савельевич Наседка, бывший свидетелем этих печальных картин и впоследствии возвратившийся в Троице-Сергиев монастырь для служения в монастырской церкви, предоставленной в распоряжение жителей взамен разрушенных приходских церквей, размышлял так: «Некогда латиняне отошли от православия, а затем все страны Запада впали в лютерскую ересь. Православие умерло и у нас на Руси, покоренной еретиками». И он в отчаянии плакал. Авраамий Палицын, келарь Троице-Сергиевого монастыря, писал в 1615 году: «Не было никогда еще таких бедствий и никогда не будет»

Разруха и избиения приняли еще более ужасающий характер из-за сопутствующих им обстоятельств: «русские разбойники» присоединялись к внешним врагам для нападения на своих же русских собратьев. Распространялось пристрастие к иностранным обычаям, склонность к роскоши и пиршествам даже у купцов и крестьян. Повсеместно наблюдалось аморальное поведение даже тех, которым надлежало служить примером; наблюдалось неслыханное распространение всех пороков: вероломства, лицемерия, продажности, подлости, невоздержанности, сластолюбия, себялюбия, всеобщей ненависти и скупости. Чувствовалось какое-то непостижимое сцепление преступлений и бедствий. Шли дикие казни и вместе с тем по всей Руси о невинно пролитой крови царило жуткое молчание; господствовал отвратительный, гнусный террор, при котором отец боялся разговаривать с сыном, а брат с братом. Вскоре наступил голод; везде распространено было лихоимство сильных мира сего, жадность торговцев, особенно зерном и порохом, лекарей; сами русские были чужды друг другу; шла гражданская война и совершались вторжения иностранцев; повсеместно распространялось презрение к церковным заповедям; святыня же осквернялась еретиками.

В годы смуты Церковь в целом и особенно монастыри стали одним из основных оплотов борьбы за национальное возрождение. Патриарх Филарет в значительной степени сконцентрировал в своих руках не только духовную, но и светскую власть. Он в равной степени стремился укреплять обе власти, опирался на хорошо известную в России византийскую теорию «симфонии властей». Если в XVI веке эта модель взаимоотношений была реализована в близком к поздневизантийскому варианте преобладания государства над Церковью, то в первой половине XVII века Филарету удалось в наибольшей мере приблизиться к идеалу двуединства Церкви и государства.

Общественные настроения в XVII веке пребывали под значительным воздействием церковной оценки Смуты как наказания за грехи русского народа и небрежения к православной вере. В этой связи в обществе начался подъем внешнего благочестия, выражавшегося, прежде всего, в большом количестве вкладов в монастыри. При постриге, смерти членов семьи, по завещанию в монастыри передавались значительные движимые и недвижимые имущества. Эта волна начала спадать лишь к середине XVII века, когда дворянство начало борьбу за собственные привилегии.