Грозненская команда перед выходом на Казбек, 1977 г.
Я ему написал обширную записку по горной экипировке и тактике ведения боевых действий в горных условиях. Мы с ним разработали план занятий с командным составом, для начала в объёме первого этапа обучения на значок «Альпинист СССР». В рамках этого плана провели несколько теоретических занятий, скальные тренировки с полевой кухней и большим количеством спирта в Цее, и зачётное восхождение в Кистинском ущелье.
На восхождение вышло двадцать три офицера под руководством Славы Смирнова. На вершину он смог втащить только одного. Позже стало известно, что приказом по части всем этим офицерам было присвоено звание «Альпинист СССР» и некоторые из них отправлены в Афган. Надеюсь, что полученные навыки им там пригодились…
Спасательные работы в Кистинке. Приблизительно в 1980 году наши спортивные группы вышли на восхождения в Кистинке в так называемом Грузинском углу (окруженный вершинами ледовый амфитеатр в верховьях Кистинского ущелья), а мы (я, Василенко, Пыльцын, Тамара Синицина из Москвы) повели остальных, человек тридцать – сорок, на ночёвки на плато Кича. Залезли уже достаточно высоко, когда по связи получили сообщение от Логовского о том, что они находятся на «Хрустальных ночёвках», Слава Смирнов совсем плох, самостоятельно идти не может, похоже на аппендицит, и они начали его транспортировать вниз.
Мы оставили Синицину с женщинами и новичками неспешно спускать их по тропе, а сами посыпались вниз. Там оставили тяжелые вещи, взяли только самое необходимое и пошли вверх по ущелью. Где-то в верхней части ущелья встретили нашу спортивную группу. Они втроём несли Смирнова по морене, это очень тяжело и физически, и технически. Однако они это сделали. Говорю доктору: пойдём разбираться, а он в ответ: знаешь, я вообще-то офтальмолог. Ничего, говорю, с нами Фердинанд Алоизович Кропф. Достал из рюкзака книжку Кропфа «Спасательные работы в горах», открыл нужную страницу. Там написано: при аппендиците при надавливании – боль, при отпускании – резкая боль. Спрашиваю: Славик, где болит? Он в ответ стонет: здесь. Надавливаю: «ой». Отпускаю: «ой-ой-ой». Видишь, говорю, доктор, всё просто. Что тут дальше написано? Обезболить и срочно транспортировать в больницу.
Пыльцын со своими ребятами уже изготовил носилки, Саша Василенко разбил отряд на группы по шесть человек: одна несла носилки, другая уходила вперёд для подмены, третья страховала первую в нужных местах и так далее. Ну и понесли. А это километров десять – пятнадцать по узкой тропе, местами по очень крутым склонам. Славик, терпел, только периодически требовал ещё его обезболить. По рации сообщили начальнику контрольно-спасательного пункта Кирикашвили Зурабу Вахтанговичу в Казбеги, он прибежал к нам, когда начали транспортировку по склонам, а к моменту нашего спуска к дороге пригнал туда машину.
П. Дементьев и Г. Зенков на фоне горы Шан (Кистинское ущелье)
Уже ночью, кажется, привезли Славу в больницу в Казбеги, а там праздник: завтра первое мая. Дежурный врач говорит: ничего, положите вон там, идите отдыхайте, разберёмся. А хирург, говорю, есть? А как же, отвечает, есть! Лучший хирург! Заслуженный врач республики! Но он сегодня уехал на праздники к родственникам, в горы, в Сно, дня через три приедет и зарежет его в лучшем виде! С трудом, но организовали машину за хирургом, он приехал, помыл руки, посмотрел, пощупал, говорит: я сейчас вот здесь, на кушетке, буду спать, через три часа меня разбудите, буду резать. Но это я знаю уже со слов товарищей, я к тому времени уже тоже спал от усталости. Операцию хирург, как и обещал, сделал, аппендикс у него в руке уже лопнул, промыл всё, зашил, Слава остался жив.
Спасательные работы в Дигории. В дальнейшем, помимо Кистинки, мы решили освоить новый для нас район – Дигорию. Для меня-то все районы тогда были новыми, но вот Пыльцын брюзжал, что он всё уже в Грузинском углу облазил и ему там надоело.
В Дигории мы неплохо походили, даже прошли зимний маршрут категории 4Б на Галдор по западному гребню (Василенко, Пыльцын, Синицина и я). На вершине встретились с другой нашей группой (Логовской, Луконенко, Недюжев, Говоров С.) и уже вместе спускались. На спуске на нас спрыгнула лавина – красивое зрелище. В какой-то момент я оказался на небольшом уступчике, а метрах в десяти от нас, слева, была отвесная стена высотой сорок – шестьдесят метров. И вдруг над этой стеной, на фоне голубого неба, появилось что–то вроде белого облака, и я сообразил, что это лавина. Быстро осмотрелся – бежать некуда, остальным ничего не грозит, скомандовал напарнику вбить ледоруб в снег, падать на него и прикрыть голову, и сам сделал то же самое. Но всё-таки смотрел на лавину, сколько можно было. Красиво. Она нарастала, клубясь, заслонила солнце, потемнело, к счастью, основной массой прошла мимо, только слегка припорошив нас. Остальной спуск прошёл спокойно.
На следующий год снова поехали в Дигорию. Первая половина мероприятия прошла по плану, основной наш состав базировался на поляне Нахашбита, а я с новичками провёл занятия на поляне Таймази, сходил с ними на восхождение на пик Уруймаговой. Одновременно с нами сборы проводили ростовчане. Они направились в перевальный поход с отработкой ледовых занятий через перевал Суган, с восхождением по пути на вершину Южный Суган категории 1Б. Вскоре мы узнали, что у ростовчан несчастный случай: одна связка сорвала карниз на перевале Доппах и улетела на другую сторону хребта. Нам сказали, что наша помощь не потребуется, у них там достаточно народу. Мы расслабились и легли спать.
Через полчаса Василенко меня будит – вставай, идем на перевал Доппах, нужно отнести ростовчанам тросовое снаряжение и две акьи (дюралевые лодочки из двух частей для транспортировки пострадавших). Ну, загрузились и пошли. Если бы не Логовской, который поддерживал меня сзади, я бы точно где-нибудь свалился спросонья. К утру подошли к Нахашбите, там дали нам начальника из ростовских инструкторов и он повёл нас дальше. К тому времени совсем рассвело, и я вижу, что ведёт он нас не к перевалу Доппах (между вершинами Доппах и Нахашбита), а на ледник Доппах, в сторону Суганского перевала, откуда мы вчера спустились. А это совсем в другой стороне. Сказали об этом начальнику, он говорит, ребята, всё под контролем. Ну, думаем, может группа вместо Доппаха вылезла на какой-то другой перевал и оттуда свалилась. Ладно, идём дальше. Взгромоздились на ледник, идём-идём, вижу, как-то начальник неуверенно себя чувствует.
Слушай, говорю, вот слева мы прошли Южный Суган, я на нём вчера был, вот справа Суган-баши, впереди Суганский перевал, нам туда надо? Всё, говорит, правильно, впереди перевал Доппах, идём дальше. Рация у Василенко, говорю – Саша, свяжись с КСП, объясни, куда нас ведут и туда ли нам надо. Саша связался, объяснил, ответили: он район знает как свой огород, может ночью с закрытыми глазами, так что не переживайте. Ну идём дальше, подошли под перевал, тут ростовчанин говорит: ребята, что-то мы не туда попали. Из еды на всю группу у него оказался только кусочек сала со спичечный коробок, покормил он нас и отправились мы обратно. Пришли на поляну Нахашбита. Там выяснилось, что тросовое снаряжение уже не нужно, мы его с облегчением сбросили, но акьи нужны, и мы потащились опять на перевал Доппах. На этот раз сами. Сил уже не было никаких, и мы, то и дело останавливаясь, всё-таки под вечер затащили эти акьи на перевал. Там было шесть-семь палаток, одну выделили нам.
Ростовчане попросили одного человека поставить метрах в двадцати ниже перевала для организации переправы через трещину, так как сейчас начнут снизу поднимать пострадавших. Выделили меня, все полезли обживать палатку, а меня новый ростовский начальник повёл осмотреть диспозицию. На той стороне, чуть ниже перевала, были видны две горизонтальные косые трещины, во всю ширину склона, с узким гребешком между ними. Простого пути обхода не было видно. За трещинами крутой снежно-ледовый склон был более пологим, и там темнели несколько палаток: пострадавшие, доктор, спасатели; кто-то мельтешит с фонарями.
Ну что, говорит ростовчанин, скажешь? Я отвечаю: пострадавших поднимать прямо вверх и напрямую через трещины. А люди пусть пройдут справа через нижнюю трещину, потом по гребешку и слева через верхнюю. На этом варианте и остановились.
Справа от перевала выходы скал, там вбит крюк и от него брошена верёвка через трещины. Я посмотрел крюк – весь искорёженный, забит не в трещину, в какую-то морщину. Рядом ничего путёвого для более надёжного крюка не видно. Этот крюк, говорю, нагружать нельзя. А мы и не собираемся, отвечает ростовчанин, народу много, так всех выдернем, руками. Ну ладно. А ты, говорит мне, иди на гребешок: сейчас снизу подойдут люди, направишь их, куда надо. Хорошо. Перепрыгнул я через трещину, прикинул – как будем перетаскивать, расчистил площадку на одной стороне гребешка, на другой, подработал сам гребешок и стал ждать.
Тем временем снизу стал подниматься туман, сначала накрыло палатки с пострадавшими, потом склон, потом и меня. Совсем стемнело, немного мело, и я стал ходить туда-сюда по гребешку от места переправы через первую трещину, до места переправы через вторую, чтобы не замёрзнуть, а заодно и утоптать хорошую тропу.
Часа через три я понял, что что-то пошло не так, и надо бы отсюда выбираться, пока совсем не превратился в снеговика. Но самостоятельно перепрыгнуть через трещину снизу-вверх сил уже не было, я подождал, когда какой-то ростовчанин вылез из палатки, подозвал его, слегка ошалевшего, и попросил прислать мне Василенко из грозненской палатки. Саша вылез, подошёл, я ему растолковал, что надо, он бросил мне конец верёвки, я обвязался, взялся за неё, прыгнул, помогая ногам руками, он ещё поддёрнул и вытащил меня на ту сторону.
В палатке было тепло, был чай, ноги оттёрли, но ночевать нам не пришлось: приходит уже другой ростовский начальник, говорит: с рассветом начнут поднимать пострадавших, на перевале места мало и палаток мало, а народу много, спускайтесь на поляну Нахашбита и ждите нас там. Мы донесём до поляны сами, а там дальше понесёте вы. Ну и пошли мы вниз на поляну.
Туда же, ещё раньше, мы по рации вызвали и мужиков нашего отряда для транспортировки пострадавших. Когда спустились, на поляне уже стояли несколько палаток, две из них были выделены нам, Володя Хазов сунулся в одну: на полу лужа подтаявшего снега. Говорит: ребята, здесь тепло, вода! – и полез дальше в палатку. Наконец-то можно было и поспать. Постелить было нечего, пододвинул я под голову какой-то камень и лёг на него не снимая каски. А вот Слава Смирнов спал без каски и утром самостоятельно встать не смог: его букли вмёрзли в лёд.
В процессе обсуждения ситуации было выдвинуто несколько кардинальных предложений, как его освободить от этого плена. Наконец Луконенко и Логовской немного подкопали голову ледорубами, и Слава, напуганный дальнейшими перспективами, освободился сам. У Саши Василенко опухли растёртые накануне ноги и не влезали в ботинки. Он сказал, что если без него обойдёмся, он потихоньку пойдёт следом. Попили чаю и стали прикидывать, как тащить людей вниз по крутому склону.
Только нашли подходящие для спуска снежники – видим, несут пострадавших. Мы их подхватили, за несколько минут спустили по снежникам почти до начала крутого подъёма на ночёвки и дальше вниз до дороги. Мне только оставалось подсевшим к тому времени голосом командовать смены через каждые несколько минут, чтобы не терять темпа. На дороге уже ждала машина и пострадавших увезли вниз. На этом наши сборы и закончились. Все устали, да и времени на что-то серьёзное уже не оставалось.
Альпинизм и формализм. В моей альпинистской биографии более ста восхождений, в том числе шестнадцать пятой и шестой категорий сложности; тридцать три смены инструкторской работы в должностях от командира отделения первого этапа до начспаса альплагеря Эльбрус, а также редакционная статья в журнале «Советские профсоюзы» за апрель 1986 года по поводу отпусков без содержания. Дело в том, что среди случаев, когда администрация обязана предоставить такой отпуск, в числе прочих причин есть фраза «инструкторам альпинизма для работы в альплагерях». А история этой статьи такая.
Как инструктора уезжали на работу в альплагеря? Предварительно договаривались с начальником учебной части альплагеря; он потом отбирал нужное ему количество на каждую смену и отправлял им приглашение, а на работу приглашённым письмо с просьбой предоставить их работнику отпуск без содержания согласно законодательству. На предприятиях открывали КЗОТ – ни слова на эту тему там не было. Только в комментариях была ссылка на древний, ещё Сталиным подписанный закон, давно уже необязательный к исполнению. В результате далеко не все инструктора могли поехать работать в альплагерь.
В 1985 году Юра Шортов, в то время начальник учебной части альплагеря Эльбрус, предложил мне поработать у них начспасом. Я согласился, Федерация и Управление альпинизма меня утвердили, мне выслали приглашение, на работу выслали письмо. Я, как положено, пишу на работе заявление на отпуск, ссылаясь на письмо. Заявление моё директор не подписывает, время идёт, пора уже и ехать, пишу я ещё одно заявление, отдаю секретарше под роспись и уезжаю.
Начал работать, а из Управления альпинизма приходит телеграмма, что отпуск мне на работе не дали и со мной расторгают контракт. А где лагерю брать начспаса? Начальник лагеря Шевченко говорит: Кропф, который и готовил телеграмму, сейчас где-то здесь, в Приэльбрусье, отлови его, поговори. Ну, отловил, поговорил. Кропф говорит: если все уедут, кто на предприятиях работать будет? Я возмутился: вас поставили альпинизм развивать, инструкторов растить, а вы их топите. На кого работаете? Поругались немного. Я рассказал ситуацию Шевченко, он говорит: денег у тебя нет, на билет ты ещё не наработал, вот тебе командировка в Москву, там надо двадцать пар кроссовок получить (страшный дефицит в то время) и ещё кое-какое снаряжение. Устраивай свои дела, получится – привезёшь, не получится – отправишь. Кстати, будет время – зайди к Кропфу, отдай ему одну пару кроссовок.
Самолётом, как белый человек, из Минвод я прилетел в Москву, приехал на работу, захожу к директору, он мне говорит: а, явился! Давай пока на работу, а я посмотрю, как тебя наказать. С тем и ушёл. Получил я снаряжение, кроссовки (все почему-то размеров с 36-го по 39-й), с мешками заявляюсь в Управление, Кропф выходит из-за стола (они там все в одной комнате сидели), за руку здоровается: это ты кроссовки получил? У меня племянница давно хочет, не можешь одну пару уступить? Указание на его счёт я имел, одну пару отдал и уехал в лагерь работать.
Приезжаю, а там Назаренко, инструктор из Харькова, возмущённый всем этим безобразием, со своими ребятами подготовил ругательное письмо в Управление. Я говорю: это хорошо, но толку не будет. Проблема касается не только меня, всех инструкторов, Управление её решать добровольно не будет, их надо заставить. А вообще надо вносить дополнение в КЗОТ, а реально это сделать можно, если будет указание с самого верха. И написали мы письмо в Политбюро ЦК КПСС. А чтобы придать ему вес, решили собрать под ним подписи инструкторов. В свои выходные, вместо того, чтобы ходить на восхождения, ездили по лагерям, собирали там митинги, зачитывали письмо и просили подписать. Причём подписывали по разработанной форме: ФИО полностью, домашний адрес, место работы, инструкторская квалификация, партийность. И хоть и страшно было, но многие подписывали: наболело. Собрали где-то полтысячи подписей.
Потом, уже осенью, Назаренко приехал ко мне, пошли мы в приёмную ЦК и попросили нас принять. Нам сказали: письмо сдайте вон в то окошко, спасибо, ответ получите в установленном порядке. Но мы не сдавались, продолжали настаивать. В конце концов, вышел к нам какой-то мужик, повел нас длинными коридорами, с переходами, передал другому мужику, тот завёл в большой пустой кабинет, усадил нас, сел сам, представился, взял письмо, внимательно прочитал. Ну и что, говорит, вы хотите? Мы объяснили нашу проблему. Сказали, что это связано с безопасностью в альпинизме и качеством учебной работы и что надо бы подправить КЗОТ в части обязательности предоставления отпусков без содержания инструкторам альпинизма на время работы в качестве таковых. Он говорит: ладно, подумаем, что можно сделать. С тем и расстались.
Уже зимой по каким-то делам захожу в Управление альпинизма. Кропф говорит: а я вас ищу, телефона нет, вот, письмо написал, чтобы пришли, поговорить надо. Ваше письмо для предложений отправили в ВЦСПС, оттуда копию прислали нам, надо что-то делать; вот, надумали собрать всех подписавших, кто недалеко живёт, поговорить, посоветоваться.
Надо бы мне согласиться, но очень я не люблю собрания и всё с ними связанное. Нет, говорю, в этом необходимости. ВЦСПС имеет право законодательной инициативы, вот и посоветуйте им внести дополнение в КЗОТ. Нет уж, говорит Кропф, сами советуйте. Посадил меня в машину, заехали сначала за ещё каким-то мужиком, потом поехали в ВЦСПС. Там пришли к кому-то из руководства, объяснили ему, чего что мы хотим. Он говорит: а мы-то причём? Почему всё на нас валят? Да вы, говорю, вообще не при чём, и письмо, как видите, не вам адресовано. Давайте сделаем вот как: мы напишем ещё одно письмо туда же, с просьбой направить его в нужную инстанцию, так как вы к этому отношения не имеете. Он резко сбавил тон, посидел, подумал. Сделаем, говорит, так: сначала статью в «Советские профсоюзы», чтобы уже этим летом вы могли на что-то ссылаться, потом займёмся с юристами подготовкой дополнения.
Вот так и появилась статья.
Потом грянула перестройка, всё пошло кувырком, вопрос повис в пустоте и рассосался в ней. Но всё-таки с 1986 года несколько лет польза от статьи кому-то могла быть: журнал был в авторитете, его выписывали все профкомы и подобные разъяснения были обязательны к исполнению. А я больше этим не занимался, да и от альпинизма отошёл постепенно, столкнувшись с парадоксом: чем выше должности, тем хуже люди. Я только немного высунул голову туда, где живут наши вожди, и постарался побыстрее унести её назад, к людям.
У истоков промышленного альпинизма. В конце 1977 года в районе села Дубаюрт было начато строительство крупного цементного завода (впоследствии его главным энергетиком стал член секции альпинизма ДСО «Буревестник» Петр Федин, сейчас он председатель совета директоров Красной поляны в Сочи). В горах в районе Дубаюрта был организован карьер по добыче сырья для цементного завода.
Крутизна склона, по которому прокладывали витки серпантина на вершину, где собирались начать разборку, составляла приблизительно градусов пятьдесят. Дорогу строили в соответствии с проектом и планом производства работ, взрывая породу (взрывы были мощные) и выбирая её потом карьерным экскаватором. Занималось этими работами Грозненское управление треста «Союэпромэкскавация». Когда начали второй виток серпантина, выяснилось, что из-за большой крутизны склона куски породы постоянно падают вниз, перебивая кабель под напряжением шесть киловольт, который экскаватор тянет за собой. Кроме того, из-за падения камней произошло несколько несчастных случаев, по причине чего перед каждым взрывом экскаватор стали отводить вниз, что, естественно, сильно снижало темп работ.
Хасан Минтуев (он в то время работал в промышленном отделе обкома партии) организовал периодическую очистку склонов силами альпинистов. Помнится, участвовали в этой работе Бородацкий и Хазов. Я туда пару раз приехал, мне понравилось; и я организовал там постоянную бригаду, с помощью которой мы существенно сократили сроки и стоимость строительства, изменив технологию производства работ. Несчастных случаев на этом участке больше не было. За это «Союзпромэкскавацию» наградили переходящим Красным Знаменем ЦК КПСС, ВЦСПС и ЦК ВЛКСМ. Некоторые сотрудники управления получили ордена и медали, нам тоже что-то предлагали, но мы предпочли премии и ценные подарки. А зря, как сейчас думаю. Эти события описывали неоднократно в газете «Грозненский рабочий», один раз в «Советской России» даже в болгарской туристско-альпинистской газете «Эхо». Так что Хасана Минтуева можно считать одним из зачинателей промышленного альпинизма в России.
Организовывала взрывы бригада «Союзвзрывпрома». Проектом производства работ разрешалось использовать до двадцати тонн взрывчатого вещества, вот столько и закладывали в пробуренные шурфы. Однажды заложили сразу сорок тонн. Эффект был потрясающий, и больше так не делали. Перед взрывом все отходили подальше, а на этот раз вообще на базу ушли. Расположились мы в тенёчке за своим вагончиком и тут громыхнуло. Один камень, с хороший кулак величиной, упал вертикально прямо посередине вагончика. Пробил крышу, стол, пол и ушёл под землю.
В нашей бригаде постоянно работали грозненцы Вдовыдченко, Спасителев и Лабутин, периодически подключались и другие. Как-то мы с Лабутиным решили убрать со склона ненадёжно лежавшую металлоконструкцию. Удерживал её на склоне один камешек снизу. Мы решили аккуратно её спустить. Оценив её вес килограмм в семьдесят – восемьдесят, привязал я её к верёвке, организовал страховку, Лабутин выбил камень, железяка понеслась по склону и ухнула с обрыва над дорогой. Рывок я загасил и железяку удержал, но она оказалась тяжелее и руки мои оказались в опасной близости к карабину. Силы рук для удержания было недостаточно, передвинуть их ниже и перехватить две верёвки я не мог, отпустить верёвку и убрать руки тоже не успевал: затянуло бы в карабин (стальной треугольник) и там искалечило, поднять конструкцию мы не могли. Тогда Лабутин по команде дёрнул вверх изо всех сил верёвку с грузом, и мы одновременно её отпустили. Так он спас мои пальцы от крупных неприятностей, которые я им организовал, а я получил бесценный опыт – никогда не относиться к страховке формально.
Горный туризм. Помимо собственно альпинизма, мы принимали также участие мероприятиях клуба туристов в разных качествах: от судейства соревнований до участия в них. В частности, Слава Смирнов был председателем маршрутно-квалификационной комиссии, я – начальником одного из двух республиканских спасательных отрядов.
Однажды мы, бригада из четырех человек во главе с Анатолием Половым, ремонтировали перед началом туристического сезона плановый маршрут от села Верхний Алкун до села Армхи, который проходил по живописному ущелью реки Асса. Укрепляли мосты, овринги, маркировали тропу. Ближе к концу этой работы осталось только заменить настил для палаточного лагеря на последней ночёвке перед селением Армхи.
Двое членов нашей группы задержались на других работах, а мы с Анатолием пошли вниз по ущелью в Армхи за досками. По пути небрежно перепрыгнули через небольшой ручей. Внизу Анатолий отвлёкся на какие-то другие дела, а мне вручил двух ослов, доски, брусья и скомандовал: вперёд. Сначала мы с осликами резво двигались по тропе всё вверх и вверх, пока не дошли до ручейка. Пока мы ходили в село, в горах отгремела гроза, и ручеёк превратился в бурый грохочущий поток, в котором глухо стучали камни. Правда, в районе тропы он расширялся метров до восьми и несколько успокаивался, а потом снова почти отвесно падал вниз.
По опыту переправ через горные реки я знал, что при таком течении, если глубина больше, чем по колено, может сбить. Но ждать, пока уйдёт вода, некогда: уже и дождик стал накрапывать, уже вызвана машина, надо попытаться форсировать водную преграду. Проверил – глубина по пояс, то есть ситуация критическая. Разгрузил ослов, чтобы у них был шанс в случае чего выбраться из воды, перенёс груз на тот берег. Надо сказать, смотрели они оба на меня с тоской, как бы прощаясь. Была у меня мысль во время этих переходов обвязаться, а другой конец верёвки закрепить на осле, чтобы он меня вытащил в случае чего. Но поскольку этот приём у нас не был отработан, пришлось отказаться от этой перспективной идеи.
Взял я первого осла под уздцы и повёл в воду. Он жутко возмутился, что-то проорал второму на ослином языке; тот мгновенно всё понял и трусцой побежал вниз, домой. Ладно, потащил этого. Надо признать – он был прав в своём негодовании: вода всё прибывала, осёл ногами потерял дно, и мне стоило больших усилий выбраться с ним на берег. Стал его грузить, он на меня посмотрел печально, лёг и всем своим видом показал, что собирается помирать. Ну ладно, что делать. Нагрузил я на себя, сколько смог поднять, досок и побрёл по тропе вверх. Принёс груз на стоянку, сбросил, оборачиваюсь – а эта бестия стоит сзади и весело скалится! Оказывается, осёл всю дорогу шёл налегке позади меня. Погонял меня, значит.