Детство

– Ага! Значит, он тоже досконально знает инструкцию! Видно стреляный воробей! Не то, что я – недоделанный… петух! – весело про себя решил Кочет.

– «Зовите меня Жак!» – представился старик.

– «А меня…» – начал, было, Пётр, но был перебит.

– «Я знаю: Пьер!» – внимательно и по-доброму взглянул он своими карими глазами в серые, под стёклами очков, глаза Кочета.

Они перешли перекрёсток и на тротуаре справа от бульвара Клиши уже метров через сто пятьдесят свернули направо около дома 48 в переулок Сите дю Миди, оказавшимся тупиком.

– Узенький какой! И машины здесь не ездят и люди почти не ходят! Тихо и уютно! – обрадовался Кочет, пройдя чуть в гору почти до конца всего стометрового переулка.

Проводник завёл Кочета в подъезд дома № 7, обозначенный как 7t.

– Надо же? Номер дома, как у моей квартиры в Печатниковом?! – удивился Кочет.

Они поднялись на второй этаж трёхэтажного дома, и проводник открыл дверь своим ключом. Там их уже ждал Пьер Куртад.

Он представил гостю сопровождавшего его хозяина дома, как старого и надёжного коммуниста, всю оккупацию занимавшегося подпольной деятельностью, и после короткой беседы откланялся.

Во время неё Куртад объяснил Кочету, что тот будет теперь приходить не в редакцию Юманите, не встречаться с её сотрудниками в разных местах города, а приходить только сюда, на конспиративную квартиру французских коммунистов.

После ухода Куртада хозяин за чашкой чая кратко рассказал гостю про себя. Бывший журналист Юманите, шестидесятисемилетний Жак Триаль являлся членом ФКП с самого её основания. Ещё с Первой мировой войны он был знаком с Жаком Дюкло, опекая его в молодости и являясь его старшим и надёжным товарищем. Во время оккупации Парижа Дюкло даже некоторое время скрывался на этой квартире давно овдовевшего товарища. И до сих пор он продолжал исполнять роль хозяина конспиративной квартиры ФКП.

Два бывших журналиста быстро нашли общий язык, получив от долгого общения взаимное удовольствие и проникшись друг к другу большим уважением.

– «Пьер! – в заключение обратился к Кочету хозяин квартиры, показывая в выходящее на тупик окно – Почти напротив есть отличная баня! Мы её тоже иногда используем для встреч!».

– «Спасибо, учту!».

И они распрощались, договорившись о связи и условном стуке.

А через несколько дней Пётру Петровичу вручили тот самый, как ему тогда казалось, злополучный саквояж с деньгами.

– «Ух, ты, какой тяжёлый! Со стороны будет казаться, что у меня там не банные принадлежности, а гантели!» – удручённо заметил Кочет.

– «Пётр Петрович! Так это не страшно! Там же в тупике размещается и гимнастический клуб! Может, вы туда идёте!? Обязательно возьмите с собой жену – якобы идёте на семейную помывку! Да и с тяжестью в случае чего поможет – хотя бы перехватить руки! И по сторонам будете смотреть не в два, а в четыре глаза!» – давил своим сарказмом посол.

– «Нет, в восемь!» – добавил юмору глава семьи очкариков.

И ближе к вечеру второй среды января супруги Кочет двинулись в путь. В сопровождении, шедших за ними на расстоянии, коллег они неспешно за семь минут дошли до ближайшей к посольству станции метро Рю-дю-Бак, которой они естественно пользовались чаще других, и спустились по лестнице, на ещё скользкой от недавних осадков ступеньке которой Алевтина, чуть было, не подвернула ногу.

– «Петь, это плохая примета!» – потирая щиколотку и заодно осматриваясь, прошептала она мужу.

– «А ты зачем надела эти туфли на высоком каблуке?!».

– «Так мы вроде бы с тобой на обратном пути будем гулять по Парижу?!».

– «С саквояжем?!» – чуть раздражённо зыркнул из-под очков Пётр.

– «Ну, ладно! Что ж теперь поделаешь? Не возвращаться же!?» – досадуя на себя, успокоила мужа Алевтина.

Они купили билеты, опять как бы невзначай осматриваясь, но заметили лишь свою охрану. Затем спустились вниз и сели в поезд, идущий на северо-запад. К их радости нашлись и свободные сидячие места. На этот раз осмотрелся уже Пётр Петрович, поставивший бесценный груз на свои колени. Он опять увидел в конце вагона знакомый силуэт, но почему-то одинокий.

– Наверно второй не успел сесть? Или сел в другой вагон?! Они же знают станцию назначения! С охраной оно конечно надёжней! И мне спокойней, особенно за беременную жену! – поначалу успокоился озаботившийся, было, курьер.

– Нашли тоже сопровождающего?! Беременную женщину! Хотя мы никому об этом не говорили и ещё явно не видно! С другой стороны, а кого же ещё со мной вместе посылать? Не любовницу же?! Хотя можно и коллегу, раз в баню! Но маскировка ведь! – рассуждал мужчина.

– А интересно! Они нас и деньги охраняют, или деньги от меня?! – рассуждал чуть разомлевший бывший финансовый работник.

– Я ведь, в принципе, с этими деньгами мог бы того…. Это я-то? Нет, не мог! Никогда! Ведь я же коммунист! – понял советский человек.

Пётр Петрович уже полюбил этот зелёный маршрут – двенадцатую линию парижского метро. От их станции Рю-дю-Бак можно было без пересадки проехать девять остановок до станции Пигаль и далее пешком за три минуты дойти до места. А время на дорогу у них заняло почти полчаса.

Алевтине понравились и безлюдный тупик и уютная трёхкомнатная квартира на втором этаже с комнатой, имевшей свою прихожую и отдельный выход через чёрный ход во двор.

Но больше всего ей понравился галантный и предупредительный хозяин. Жак занял советскую не светскую женщину показом журнала парижских мод, пока её муж и Пьер Куртад долго секретничали в соседней комнате.

Получив расписку, Пётр попросил жену спрятать бумажку в надёжном месте своего наряда, что она и сделала, от неожиданности сунув её в бюстгальтер.

После этого Жак уложил в саквояж гостей влажные банные принадлежности и супруги вышли на улицу, правее сразу увидев уже светящуюся вывеску «Душ Пигаль».

– «Зайдём для конспирации!» – предложил Пётр.

– «Если только ненадолго – узнать и посмотреть?!» – согласилась Алевтина.

Он зашли, осмотрелись, поговорили, разузнали и снова вышли на морозный воздух. Обратно супруги решили прогуляться пешком, свернув направо на бульвар Клиши и дойдя до площади Бланш, откуда Пётр позвонил в посольство из телефона-автомата на углу.

Пока муж звонил, Алевтина впереди справа от себя во всей красе увидела знаменитый Мулен Руж.

– «А это знаменитая Красная мельница! Проще говоря, бордель!» – с видом знатока пояснил Пётр.

– «А ты откуда знаешь? Бывал, что ли?!» – поддела жена мужа за самое живое.

– «Нет! Но об этом все знают! Это же всемирно известное злачное заведение – мюзик-холл, а в общем-то кабаре!» – чуть смущённо оправдался Пётр.

– А вообще-то неплохо было бы туда как-нибудь сходить! Только дорого! Там наверно такие бабы?! – про себя тайно всё же помечтал он.

– «Петь, а давай сфотографируем!» – вдруг попросила Алевтина.

– «Да нет! Ну, зачем? Потом самим стыдно будет, когда люди начнут спрашивать, что и для чего!» – пытался уклониться муж.

Но жена была настойчивей и Пётр уступил.

– «Ну, раз ты так хочешь – на! Сама снимай!» – разрешил он.

Алевтина вышла на площадь и пару раз щёлкнула затвором ФЭДа.

– «Ну, что? Добилась своего?!» – забрал у жены фотоаппарат Пётр.

Затем супруги повернули на улицу Бланш, по которой дошли до сквера на площади перед церковью Святой Троицы, затем, повернув направо, – на улицу Сен-Лазар, преходящую в улицу де ля Пепиньер.

Свернув с неё налево на бульвар Малезерба, они дошли до знакомой церкви Мадлен.

– «Петь, что-то нам с тобой сегодня одни церкви попадаются?! К чему бы это?» – вдруг спросила Алевтина, когда они по улице Руаяль вышли к Луксорскому обелиску.

– «Так они здесь на каждом шагу!» – чуть раздражённо ответил уже подуставший муж.

– «Да уж! Даже церковь с нашим названием Святой Троицы есть!».

– «И не только! Здесь даже есть мост Александра третьего! Пойдём, он тут рядом!» – взял он жену под локоть, поворачивая направо на набережную Сены, и осматриваясь – нет ли за ними слежки.

– «Так мы же с тобой раньше переходили по мосту Согласия – там ближе!» – возразила, было, повернувшаяся влево Алевтина.

Но резкий порыв холодного ветра вдоль реки заставил её отвернуться, и прикрыть горло, слегка поёжившись.

– «Да ближе! Так этот следующий! Это же самый красивый мост в Париже! Его построили на наши деньги и ему уже пятьдесят лет!» – кивнул Пётр на маячивший в темноте мост.

Он даже хотел сфотографировать его, но было уже темно и холодно.

– Ладно, в другой раз, днём! – решил Кочет.

И Алевтина согласилась, хотя на ветру уже изрядно промёрзла.

На подходе к мосту по его сторонам стояли постаменты со львами и возвышались счетверённые колонны, на которых красовались будто бы взлетающие с них бронзовые фигуры Пегасов, удерживаемые спешившимися всадниками.

На ближней к Кочетам колонне они обозначали искусство, а на стоящей через дорогу – науку.

А в середине мостовой арки красовалась медная нимфа Невы с гербом Российской империи.

Весь мост, отделанный декоративными фигурами ангелочков, нимф, пегасов, диковинных животных и барельефов с человеческими лицами завлекал своим изяществом, так как в сумерках, как супруги не всматривались, всё это было плохо различимо. Как и плохо были сейчас различимы прохожие на улицах. Кочет опять обернулся, но ничего подозрительного опять не увидел.

Разумный Пётр Петрович прекрасно понимал, что нельзя грубо проверяться от слежки. Ведь тогда на него падёт подозрение, что он разведчик и с ним начнут работать более активно, изощрённее и изобретательнее. Лучше показаться простачком, эдаким очкариком-интеллигентом, просто каким-нибудь референтом-переводчиком, аналитиком в конце концов, коим он, кстати взаправду и был.

И эта хитрость тут же обошлась ему боком, а скорее не ему, а его жене Алевтине.

– «Аль! А этот мост называется ещё и мостом любви! Если на нём поцеловаться, то всё будет у влюблённых хорошо!» – неожиданно одной рукой привлёк он жену к себе, крепко целуя в губы.

Довольный и расслабленный Кочет в этот момент опять, теперь уже по свежей привычке, обернулся, отпустив жену. А та, разворачиваясь и отступая, неудачно поставила ногу на скользкий бордюр тротуара и, поскользнувшись, резко упала на спину, но чуть на бок. А Пётр от неожиданности не удержал крупную женщину, со всего маху ударившуюся о заснеженный асфальт.

Алевтина вскрикнула и застонала, схватившись за бок и живот. Пётр подхватил жену подмышки и приподнял, ставя на ноги. К счастью они не сильно пострадали, лишь чуть подвернулась лодыжка.

– «Аль, извини меня, не успел поддержать! Да ещё сумка эта не к месту тут, руку занимает! – в сердцах пнул он ногой, стоявший на асфальте саквояж – Тебе очень больно? Может скорую помощь вызвать? Или ты сможешь дойти до посольства?!».

– «Да, очень! Давай вызовем!» – простонала Алевтина, заливаясь слезами и наклоняясь в поясе, держась обеими руками за бок и живот.

Пётр Петрович стал озираться по сторонам в поисках телефонной будки, но жена остановила его.

– «Петь, ладно, не надо! Уже чуть лучше, отпустило! Пойдём пока, а там видно будет! – выпрямилась она, но тут же ойкнула опять, наклонившись, растирая лодыжку – Тут немного потянула! Но идти смогу, потихоньку! Я же тебе говорила про примету! Вот и случилось!».

Ещё немного постояв и отдышавшись, супруги медленно пошли дальше по мосту. К счастью Алевтина смогла идти.

– А ведь у неё расписка в бюстгальтере! – вдруг испугался Пётр.

– И как я сразу не вспомнил?! Так можно и засыпаться!? Как тогда нужно было поступить с распиской в бюстгальтере? Пришлось бы Алю здесь при всех слегка раздеть! А если бы она всё же согласилась вызвать скорую? А я вдруг бы позабыл про расписку и она тоже?! А её в больнице раздели и расписку бы обнаружили?! Да это точно был бы полный провал! И международный скандал! Да за такое меня и расстрелять мало! – судорожно рассуждал Пётр о только что, чуть было не случившейся с ними беды.

Он крепче взял жену под руку и повёл, сам ступая осторожно.

– И зачем я повёл Алю на этот злополучный мост? Ведь она не хотела! Да и примета ее, в конце концов, всё же сработала! А я не верил! – всё ещё терзался Пётр.

В посольстве Пётр сначала сопроводил Алевтину к врачу, а затем поспешил к послу.

– «А она как-то уж очень приятно пахнет! Кажется женскими духами?» – неожиданно спросил Александр Ефремович после беглого взгляда на расписку.

– «Так мы ж её спрятали… в….» – попытался, было, объяснить Кочет, но был остановлен жестом посла.

– «Понятно, понятно».

– «Только вот больше не надо меня посылать вместе с женой! Она упала и сильно разбилась! А ведь беременная!» – пояснил послу расстроившийся Кочет.

– «Как?! А я и не знал! Надо было вам мне об этом сообщить, Пётр Петрович! А как она сейчас? Надеюсь у нашего врача?!».

– «Да! Я сам дал маху! Не мог такое предположить – был слишком увлечён важным делом! Но пока вроде обошлось? – чуть успокоился Кочет – Александр Ефремович, я считаю, что следующий раз мне можно будет ехать одному, налегке и без охраны! А пачки денег рассовать по карманам, и много сразу не брать!» – завершил он ответ дельным предложением.

– «Хорошо! Вам виднее! Поступайте, как считаете нужным!».

Следующим утром, 15 января, Алевтину Сергеевну Кочет всё же доставили в ближайшую больницу на улице Гренель дом 1.

– Как же я не доглядел?! Растяпа! Всё это из-за саквояжа – одна рука была занята! Будь он не ладен! Может двумя ещё бы удержал Аленьку?! Бедняжечка моя! – терзался после этого Пётр Петрович.

А пока жена была в больнице, Пётр Петрович полностью погрузился в работу. Тут уж было не до прогулок. К тому же и погода не способствовала этому.

Из январских новостей П.П. Кочет выделил лишь успехи китайских коммунистов, начавших наступление в Маньчжурии в гражданской войне против Чан Кай Ши. В результате него части НОАК под командованием Чэнь И начали операцию по очистке от гоминдановских войск Шаньдунского полуострова.

Почти такую же операцию с Алевтиной провели и гинекологи в больнице «Musse». Она лишилась плода, уже через неделю возвратившись к мужу, оставившего её в стенах посольства пока на «карантине».

А пока Кочет в стенах посольства занимался анализом информации и составлял сводки для руководства, изредка встречаясь с нужными ему людьми из ФКП на конспиративной квартире Жака Триаля, 8 февраля была создана Корейская народная армия.

– Это очень хорошо! И китайские коммунисты подбираются к границе Кореи! Они четвёртого февраля штурмом взяли уже Ляоян! А это менее трёхсот километров до границы! – искренне радовался Кочет за китайских товарищей.

Порадовался он и за быстро восстановившуюся Алевтину.

– А хорошо, что я женился на молодой деревенской бабе, выросшей на природе! Вон врач так и сказал – у вашей молодой жены ещё и очень крепкий организм – быстро идёт на поправку! – про себя радовался Кочет.

Для какой-то компенсации своей вины перед женой, Пётр Петрович сделал фотографию того самого злополучного моста, но в момент потопления его в конце февраля.

Также к концу февраля НОАК уже освободила порт Инкоу, отрезав гоминдановские войска от Ляодунского залива. При этом войсковая группа Пэн Дэхуая начала наступление и в район город Фусинь.

А вначале марта северная группа НОАК освободила города Гирин, Сыпингай и Чанчунь.

Утром в международный женский день 8 марта Пётр Петрович Кочет преподнёс жене букет из алых тюльпанов. Ещё накануне в воскресенье вечером он купил его по дороге, поздно возвращаясь с очередной деловой встречи.

А через три дня он узнал о завершении демобилизации в СССР.

– Интересно! А если бы я тогда не настоял на моей демобилизации, не проявил твёрдость, не привёл аргументы, то только бы сейчас поехал домой! И не было бы у меня жены Алевтины, и, скорее всего, не был бы я сейчас здесь! – неожиданно прозрел Кочет.

Неприятной новостью для Петра Петровича явилось сообщение о подписании 17 марта в Брюсселе пакта о создании военно-политического Западного союза в составе Бельгии, Великобритании, Люксембурга, Нидерландов и Франции.

– Значит, страны Бенилюкса, наконец, решили на деле заручиться поддержкой своих соседей – их прежних союзников Франции и Великобритании! – поначалу подумал Кочет.

Будто первоапрельской шуткой появилась новость об эмбарго США на торговлю стратегическим товарами со странами социалистической ориентации и о принятии Конгрессом США плана Маршалла, по которому только одному режиму Чан Кай Ши будет оказана помощь на 463 миллиона долларов.

Зато не шуткой были новости из Китая, где силы НОАК вошли в порт Вэйхай, завершив освобождение Шаньдунского полуострова. Они окружили основную военно-морскую базу США порт Циндао, блокировав там и американскую морскую пехоту.

А 10 мая, к неудовольствию Петра Петровича Кочета, под наблюдением Временной комиссии ООН по Корее, на юге страны прошли всеобщие выборы.

– Всё-таки империалисты разделят корейский народ! – возмущался он.

Зато Петра обрадовала весть, что 18 мая впервые в истории советский гроссмейстер Михаил Ботвинник стал чемпионом мира по шахматам.

А с двадцатых чисел мая в Китае начался переход отдельных воинских частей Гоминдана на сторону КПК, а в правительстве начались перестановки.

– Это очень хорошо! Надо бы и нам с Алей у себя организовать перестановку! – понял Пётр Петрович, с радостью и настороженностью узнав, что жена опять забеременела.

– «Аль! Ну, теперь нам надо быть предельно осторожными! А что если переехать жить на квартиру к Жаку?! Он давно мне предлагает! Мне будет проще и безопасней встречаться там по работе! И в посольство близко ездить! А ты станешь домохозяйкой! Тебя ведь легко заменят в библиотеке? А?!» – задал Пётр Петрович вопрос, уже, в расширяющихся от удивления и радости глазах жены, становящийся риторическим.

– Ой, Петь! Это было бы здорово! А то мы здесь всё ютимся в тесноте, а другие вон наши сотрудники за государственный счёт шикарные квартиры снимают, живут, как люди! Да и на работе в библиотеке я навела идеальный порядок – стало проще искать и выдавать книги и журналы! Теперь любая баба справится, даже не образованная! А мне там скучно стало! Лучше я тебе помогать с бумагами буду!» – подкрепила она аргументами предложение мужа.

– «Отлично! Теперь дело за разрешением Александра Ефремовича!» – обрадовался быстрому и конструктивному обсуждению вопроса Пётр.

– «А как будет с оплатой жилья? Вдруг Богомолов пожидится? Ты же не на дипломатической должности!?».

– «Так Жак с нас деньги брать не будет! Просто ему одному скучно!».

– «Так здорово! Тогда Богомолову государственные средства не надо будет тратить, и он разрешит?! Да и нам хорошо – доплачивать за комфорт тоже не надо!? Но как-то неудобно перед Жаком!».

– «Наверно? – как то неуверенно предположил Пётр – Аль, но тебе придётся на Жака тоже готовить! Согласна? Справишься?!».

– «Ну, а куда теперь деваться? Конечно, справлюсь! За вами только деньги и продукты будут! А остальное я всё сама сделаю! – вдруг радостно и даже азартно потёрла руки Алевтина, но вдруг осеклась – Петь! Так тогда мне в посольстве за работу платить не будут!».

– «Ничего, нам хватит и моей зарплаты! Хотя, как посчитать и тратить! Но можно тебе и продолжать свою работу – она же у тебя не… пыльная, хоть и с книгами?!».

– «Да, наверно я смогу?! Она у меня ведь не на весь день!».

После обсуждения всех аргументов за и против, главным из которых стало наличие в квартире Жака, как оказалось, домашнего телефона, Александр Ефремович принял предложение Кочета и дал добро, но с условием, что Алевтина Сергеевна, во всяком случае, пока продолжит свою работу на прежней должности.

– «Пётр Петрович, мне вашу жену пока некем заменить! И это единственное, что может помешать исполнению вашего желания! Если она с этим согласно, то тогда добро! Переезжайте!» – завершил разговор своим согласием А.Е. Богомолов.

И через день Кочеты переехали в дом 7 тупика Сите дю Миди.

Предусмотрительный Жак, по предварительной договорённости с Петром, предоставил супругам ту самую комнату с прихожей и отдельным выходом на улицу. И Алевтина принялась за разборку вещей и наведению порядка в квартире. А хозяин остался доволен расторопной соседкой, не в пример местным расфуфыренным барышням, легко и с радостью делавшей теперь все домашние дела.

– «Вот, Пьер! Теперь в нашей квартире появилась хозяйка!» – радовался Жак наведённой в квартире чистоте.

А Пётр Петрович продолжал изучение внутренней и внешней политики Франции.

Из новостей начала июня ему очень понравилась весть о признании Францией независимости Вьетнама, правда пока лишь как присоединившегося государства в составе Французского союза.

Но особенно его радовали новости из Китая, где всё новые воинские части Гоминдана переходили на сторону НОАК, а китайские коммунисты приступили к выпуску своей центральной газеты «Жэньминь Жибао».

Свой сорок четвёртый день рождения 20 июня 1948 года Пётр Петрович Кочет отметил с женой Алевтиной и со ставшим другом Жаком.

Два бывших журналиста давно стали друг для друга желанными собеседниками, разговаривая друг с другом всё своё свободное время.

А в дни, когда Алевтине 9 июля отмечали её двадцатишестилетие, НОАК одержал новые убедительные победы, приняв капитуляцию сразу двух армий Гоминдана.

Единственное, что несколько омрачало новости последних дней, было покушение на генерального секретаря компартии Италии Пальмиро Тольятти, к счастью выжившего, и провозглашении на юге Корейского полуострова Республики Корея.

– Ну, вот, разделение корейского народа состоялось! Видимо это было неизбежно? – рассуждал бывший освободитель и друг корейского народа.

А 19 июля во Франции ушло в отставку коалиционное правительство христианского демократ Робера Шумана.

На следующий день президентом Южной Кореи стал Ли Сын Ман.

А ещё через неделю было сформировано новое французское правительство радикала Андре Мари.

Однако парижская командировка Петра Петровича Кочета подходила к концу. И в ожидании предстоящего отъезда супруги стали регулярно гулять по Парижу, обходя ещё не осмотренное и посещая ещё не виданное.

Теплым прощальным вечером, когда они уже распрощались с Жаком, а их вещи уже ждали хозяев в посольстве, супруги Кочет сделали ещё одну фотографию, но теперь с видом Эйфелевой башни с моста Александра III-го, вложив в экспозицию этого кадра всю свою русскую грусть от прощания с Парижем, с Францией.

Обратный их путь в Москву на Ли-2П также лежал с промежуточной посадкой и обедом в Берлине. Но теперь супруги приняли самые действенные меры, чтобы избежать укачивания Алевтины, к тому же теперь ещё и беременной. Пётр закупил монпансье, они запаслись подкисленной лимоном водой и темами для отвлекающих в полёте разговоров. И получилось! В этот раз Алевтина Сергеевна перенесла полёт нормально.

Москва и Внуково встретили их в среду 18 августа вечерней прохладой, а дом в Печатниковом переулке знакомой родной затхлостью.

На следующий день Пётр Петрович Кочет прибыл в МИД и отчитался по командировке, получив высокую оценку руководства, денежную премию и задержавшийся очередной отпуск. Успел он позвонить Борису и Лизе.

Затем его отвезли на приём к руководству Комитета информации в Ростокино на 3-ий Сельскохозяйственный поезд, дом 4, в котором раньше располагался Отдел международных связей Коминтерна.

Петра Петровича принял начальник 2-го отдела 2-го Управления Комитета информации при Совете Министров СССР тридцативосьмилетний подполковник Александр Михайлович Сахаровский, занимавший этот пост с 24 июля 1947 года. Тут же присутствовал и его заместитель сорокапятилетний полковник Дмитрий Георгиевич Федичкин, занимавший свой пост с октября 1947 года.

– «Пётр Петрович! Мы читали все ваши донесения и весьма удовлетворены вашей работой! Теперь хотим уточнить ряд деталей! – начал моложавый начальник – Через несколько дней я ухожу на другую работу – заместителем начальника нашего же управления. Поэтому ввожу в курс дела своего заместителя Дмитрия Георгиевича!» – кивнул он на полковника по виду ровесника Кочета.

– Надо же? Подполковник выше по должности, чем полковник! Да ещё опять идёт на повышение! Видимо, этот полковник тоже, как и я, задержался в должностях и званиях?! – проникся он уважением к Сахаровскому и сочувствием к Федичкину.

В ходе дальнейшей беседы Пётр Петрович ответил на ряд вопросов, больше касавшихся оперативной стороны его деятельности. Но когда офицеры поняли, что Кочет, как разведчик, не профессионал, то разговор быстро закончился.

– «Ну, спасибо, Пётр Петрович! Успехов вам! Желаем хорошего отдыха!» – учтиво распрощался с ним А.М. Сахаровский.

– Надо же?! Они и про мой отпуск уже знают! Не даром разведка! Наверно потому долго и не расспрашивали! – уходя, понял Кочет.

А в это же время Алевтина Сергеевна созвонилась с директором своей школы, объявив о своём приезде в Москву и готовности выйти на работу, что вызвало радость Осиповой, назвавшей ей выход на работу 30 августа. Затем она сходила по продуктовым магазинам и принялась за приготовление обеда.

В первый же день своего отпуска, после нового похода по магазинам и помощи жене в генеральной уборке, уже вечером Пётр Петрович занялся проявкой накопившихся парижских фотоплёнок.

С особым волнением и нежной грустью супруги рассматривали последнюю фотографию, ставшего уже родным, уютного и живописного тупика Сите дю Миди.

На следующий день в пятницу Пётр Петрович с Алевтиной Сергеевной посетили Всесоюзной дом моделей, поблагодарив Екатерину Дмитриевну Сахарову за прекрасную одежду и подарив ей парижские журналы мод и набор губной помады, которой Алевтина Сергеевна никогда не пользовалась.

А потом они решили немного перекусить, посидев в летнем кафе «Центр» у Кузнецкого моста, уходя сделав фотографию из здания напротив.

В утра субботы 21 августа Кочеты выехали в Малаховку, где ещё гостила Эля, чтобы по договорённости с братом и Ксенией недельку пожить у них в полноценном отпуске.

Эля, Олег и домработница Нюра встретили гостей с радостью, особенно дочь – отца. Пётр Петрович подарил детям туристические путеводители по Парижу и подшивку красочных вырезок из Юманите – Диманш про пса Пифа, которые он заботливо собирал с марта этого года.

Вечером подъехали Борис и чуть позже Ксения. Старшие Кочеты встретили младших вполне дружелюбно и даже с радостью, но с некоторой настороженностью, что уловила, с прошлого года предвзято к ним относящаяся, Алевтина, тем более с её теперь обострившимся чувством самосохранения себя и плода.

За ужином устроили маленькое застолье с расспросами о жизни в Париже. Но Алевтина уловила лёгкий холодок, пробежавший от хозяев и

выразившийся в обращённых только к Петру вопросах. Причём все их вопросы не касались самой Алевтины, как будто она не ездила в Париж.

И лишь однажды Борис спросил Петра о жене, и то в третьем лице и с поддёвкой:

– «Петь, а чего это твоя Аля-краля не пьёт?! Больная что ль?!».

– «Нет! Беременна!» – быстро среагировал увлечённый рассказом Пётр.

Видимо его уверенный ответ, вызвавший молчаливую паузу, ошарашил хозяев, на время, вызвав у них завистливую оторопь.

Но вскоре хозяева перешли на чай из самовара. А немного успокоившись от шокирующих их подробностей парижской жизни семьи младшего брата, чуть подобрели в делах и в словах, переключившись теперь на малаховские новости. Однако уже обидевшаяся Алевтина покинула общий стол под предлогом общения с детьми на улице.

Но вскоре детей «загнали на боковую» и Пётр вышел к жене в сад. Позднелетний воздух был свеж и вкусен. На темном небе уже виднелись яркие звёзды. Пётр накинул на плечи жены свой пиджак, и они немного побродили по саду, затем выйдя за калитку и прогулявшись до озера и обратно.

А на чёрном небе уже начался звёздопад. Это успокоило Алевтину, в шутку начавшую считать упавшие звёзды.

– «Петь! А мы, бывало, так с папаней тоже ходил по саду, и считали упавшие звёзды!» – вдруг вспомнила она, чуть прослезившись.

И это заметил Пётр.

– Да! Моя Аленька становится сентиментальной! Наверно всё же беременность сказывается?! Однако холодает! Пора её вести в дом, а то не дай бог ещё простудится?! – молча решил он, уводя жену к дому.

На следующий день в воскресенье старшие хозяева дома вели себя, как ни в чём не бывало. Пётр предложил брату помощь по хозяйству, а Алевтина промолчала, не став лишний раз нарываться на грубость Ксении.

Но всё равно нарвалась.

– «Альк! Иди, помоги мне по хозяйству! Посуду помой! Думаешь, что если ты с пузом, которого почти не видно, так и работать нельзя?! – прокричала Ксения свою старую песню на новый лад – Дармоедка…» – уже в полголоса закончила она.

Но Алевтина почему-то с радостью откликнулась на этот грубый призыв старшей невестки, по возрасту бывшей даже старше её матери Нины Васильевны. Она всегда сразу откликалась на любой зов о помощи, тем более родственницы и на много старшей её по возрасту. И пока их мужья и девери занимались ремонтными делами, невестки пока молча хлопотали на кухне.

– «Альк, а чего это ты мне не привезла никаких подарков из Парижа, каких-нибудь духов или помады, или пудры, например?!» – первой прервала тишину хозяйка.

– «Так я там этим… практически не пользовалась!» – чуть слукавила Алевтина.

– «Ну, да! Ты у нас молодая, и красивая! Зачем тебе, деревенской бабе, это всё?!» – с завистью косясь на невестку, злорадно ответила Ксения, с раздражением и грохотом ставя кастрюлю на стол.

Но Алевтина тактично промолчала, от обиды чуть прослезившись и тут же выбежав во двор, на выходе столкнувшись с Борисом. От неожиданности, а может и из-за раздражения на гостью, Борис резко оттолкнул от себя возникшее препятствие, толкнув Алевтину в грудь, от чего женщина чуть было не упала на спину, вовремя успев присесть.

– «Куда ты прёшь, корова?! Что ты тут скачешь, как лошадь?!» – от испуга неожиданно вырвалось у того скрываемое заветное.

От нанесённой Ксенией до этого обиды, от неожиданности и испуга, от неожиданного оскорбления со стороны Бориса – Алевтина залилась слезами.

На плачь жены быстро прибежал Пётр.

– «Аль! Что случилось?!» – с тревогой спросил он.

– «Да столкнулись мы с ней сейчас! Всё носится, как дитё малое! Честно слово!» – поднимая под руки Алевтину, первым поскорее оправдался Борис, пока та глотала горькие слёзы и нее могла ответить.

– «Ну, как же так? Мы ж с тобой договаривались быть осторожней?!» – перехватил Пётр жену у брата.

– «А я…, а он…» – продолжала всхлипывать Аля.

Но Пётр ласково поцеловал её в губы, не дав договорить.

– «Да ну, вас…, как телки!» – махнул рукой Борис, трусливо удаляясь, так и не извинившись перед невесткой.

– Ну, вот ещё что?! Буду тут я в своём собственном дому извиняться перед всякими там… деревенскими бабами?! – самооправдался он.