Глава 13
Октябрь1553 г. г. Женева, Швейцарский союз.
– Дамы, молодицы! Жёны и блудницы, Подходите ближе к нам, будем веселиться!
Господа, сеньоры! Позабудьте ссоры, В дно бочки загляните, да больше зачерпните. Пьяно красное вино. Всем понравится оно…
Рифмы, выкрикиваемые зазывалами и перемежаемые ударами в барабан, метались по городской площади и, многократно отражаемые каменными стенами, затихали где-то в лабиринтах женевских улиц. В ответ им взбудораженные улицы отзывались радостным гомоном и весёлым хлопаньем дверей. Горожане спешили поскорее выйти из своих домов и отправиться на главную городскую площадь, чтобы занять место получше. Ещё бы, цирк приехал! Когда ещё будет повод отдохнуть и повеселиться, если не сегодня? Тем более, что аграрный сезон наконец-то остался позади. Жатва и обмолот закончены и собранный урожай зерна доверху наполнил амбары. Вызревшие грозди винограда, благостно дарованные матерью-природой, напитанные светом и теплом солнца и человеческих рук, отжаты в вино. В завещанный календарём день вино это с трепетным соблюдением всех непокойных ритуалов залито в бочки и отправлено дозревать в тёмные подвалы. В такие же подвалы отправлены и десятки десятков тяжелых и круглых, как мельничные жернова, сырных голов. Да разве только это? Сколько было собрано и приготовлено ещё припасов, всевозможных мирных и военных орудий, снаряжения, утвари и прочего добра? Невероятное множество! И всё скрупулёзно подсчитано и записано в учётные ведомости и гроссбухи. А сколько было потрачено на это людских трудов, волнений, переживаний, страданий, пота, крови и даже жизней? Их-то обычно никогда никто не считал. Посему после всех праведных трудов минувшего сезона каждый житель Женевы и окрестностей, будь то крестьянин, ремесленник, солдат или лавочник считали себя вправе отдохнуть, как того душа пожелает. Потому, едва заслышав разухабистые речёвки зазывал, весь честной народ повалил на площадь. А там уже вовсю шли приготовления к действу и в этом бурлящем и беспорядочном на первый взгляд движении каждый участник следовал своей выбранной роли. Гости – лицедеи, акробаты, жонглеры и мимы живо и согласно готовили своё представление. Они, подбадривая себя и веселя публику скабрёзными шутками, выстраивали из своих повозок подмостки, разворачивали и громоздили всевозможные декорации, броские и вульгарные. Пёстрыми занавесями выгораживались кулисы, чтобы укрыть от любопытных взглядов готовящиеся таинства. Прибывающие на площадь горожане при этом тоже не бездельничали. По цеховому или иному, кто как пожелал, правилу они живо разбились на компании, каждая из которых принялась обустраивать свой уголок. Так уж повелось, что после театрального представления тут же, на площади, обычно учинялось всеобщее гуляние. Безудержный пир с бочками пива, горами яств, песнями, плясками и всем прочим, что полагается. Поэтому сейчас в предвкушении действ и наслаждений мужчины живенько взялись притащить столы, стулья и посуду, прикатить огромные бочки и бочонки поменьше. Женщинам досталось накрыть столы закусками. Детишки как всегда бегали вокруг и сновали везде где можно и нельзя, помогая и мешая взрослым. Всё, чем хотелось побаловать сегодня брюхо, покупалось вскладчину или приносилось из дома. В кои то веки хлопоты были приятными и дело находилась для каждого. Надо ли говорить, что гвалт при этом стоял невообразимый. Крики, ругань, визг и хохот слились в один беспрестанный, оглушающий гул. Вся площадь представлялась сейчас одним гигантским клокочущим водоворотом, жадно вбирающим в себя с улиц людские потоки и перемешивающим их в одну пёструю и радостную в своём беспокойстве массу.
Кальвин долго смотрел на неё из окна своего кабинета. Как всегда, задумчивый, строгий и одинокий. Хотелось ли ему оказаться сейчас там среди людей, чтобы разделить с ними радость и веселье? Раствориться в гогочущей толпе, потолкаться среди горожан, чтобы вместе подивиться ловкости акробатов, посмеяться над разыгрываемом лицедеями представлении? Поднять кружку пенного, закусить вкуснейшим сыром? Послушать бородатые байки, из года в год одни и те же, но рассказываемые каждый раз по-новому, как будто впервые? Почувствовать себя хоть на йоту не мэтром Кальвином, духовным отцом Женевы и окрестных земель, стражем веры и морали, а обычным городским обывателем мсье Жаном?
«Пожалуй, наверное стоит … Но нет! Ибо всё это не имеет смысла. Люди, люди, как же вы недалеки и примитивны в своих потребностях. Набить брюхо, одурманиться вином, покричать … К чему? Ублажить греховные потребности тела? Когда же вы поймёте, что, ублажая тело сверх всякой меры, с каждым разом всё больше и больше, вы угнетаете дух свой. А угнетённый дух в свой час никак не в состоянии будет расслышать гласа Божьего, как и не осенит тёмную душу Божья милость. Кто бы что не говорил, а догмат о предопределении верен. Все его подтверждения – вот они, горланят под окнами. И ни в одном сейчас нет ни страха, ни веры. Одни лишь страсти».
Кальвин вернулся за свой стол. Нужно был закончить начатые дела. Письма из Лозанны и Невшателя от тамошних настоятелей Пьера Вире и Фареля требовали скорейшего ответа. Однако шум, доносившийся с площади, отвлекал и никак не давал сосредоточиться. Действо, происходившее за окнами кабинета, крикливое и назойливое дразнило своей глупостью и безнаказанностью. И победить его сегодня было никак нельзя.
Кальвин позвонил в свой колокольчик, вызывая секретаря.
– Слушаю вас, мэтр!
– Вот что, дорогой Люсьен, подготовьте экипаж, мне нужно выехать.
– Экипаж как всегда готов и ждёт. Куда изволите ехать? Мне сопровождать вас?
– Куда? К мсье Жозефу. Думаю, в его замке сейчас не так шумно. Здесь же работать совершенно невозможно. А вы, пожалуй, останьтесь. Уверен, вам доносящийся шум не так досаден, как мне. Если с темнотой я не вернусь, то поступайте как вам будет угодно.
Однако выбраться из центра города в карете даже в сопровождении верховой стражи оказалось делом нелёгким. Узкие улицы были запружены толпами людей и никто из них не спешил подбирать животы и вжиматься в стены, чтобы уступить дорогу. Каждый встречный считал своим долгом сперва выяснить конечную цель движения экипажа (фраза «Куда прёшь, чурбан неотёсанный?» здесь оказалась верхом благовоспитанности), потом, в весьма вольной и доходчивой манере (увы, уже без всяких намёков на приличия), разъяснял своё отношение к ситуации. Однако разглядев в отблесках солдатских шлемов вензель «К» на карете, все мгновенно замолкали и, пряча глаза, поскорее старались раствориться в уличной серости.
Наконец карета с Кальвином, вырвавшись из объятий города, въехала в ворота тюремного замка и подкатила к крыльцу резиденции начальника. Выбравшись из кареты, Кальвин осмотрелся. Сейчас при свете уходящего дня всё казалось вовсе не таким, как в прошлый его визит. Внутренний двор выглядел вовсе не угрюмым, а вполне мирным и безмятежным. По всему пространству двора понуро слонялись кучками и по одному арестанты, как видно выпущенные из камер на обязательную вечернюю прогулку. За всей этой братией приглядывали несколько вооружённых солдат. Караул у ворот и на башнях также был начеку. Солдаты же, свободные от наряда, отложив оружие, расположились перед казармой и развлекали себя шутками и анекдотами. Среди солдат Кальвин заметил и мсье Жозефа, начальника тюрьмы. Тот, увидав въехавшую в замок карету с известным всей Женеве вензелем, сообразил, кто к нему пожаловал и теперь со всех ног бежал встречать нежданного гостя.
– Рад приветствовать вас, дорогой мэтр! Чем могу быть полезен? Меня не предупредили о вашем визите. Что-то случилось?
– Не волнуйтесь, дорогой Жозеф! Я всего лишь совершал прогулку и решил заглянуть ненадолго к вам.
– Тогда прошу вас, мэтр, в мой кабинет. Кстати, уже подходит время ужина. Надеюсь, вы не откажете составить мне в этом компанию?
– Если бы, мэтр Жозеф, мне хотелось посидеть в кабинете, я остался бы в своём. И потом мне казалось, что ужин в вашем замке подают несколько позже. Знаете что, давайте-ка лучше с вами прогуляемся, заодно покажете мне что тут у вас и как.
– Как прикажете, мэтр!
Сказать, что подобный поворот удивил мсье Жозефа -значит ничего не сказать. Внезапные появления чиновников из ратуши как правило не предвещали ничего хорошего. А если заявился сам мэтр Кальвин, то дела Жозефа могут быть либо плохи, либо очень плохи. Особенно если вспомнить, чем окончился последний визит мэтра. Правда, никаких наказаний после того случая не последовало, однако Жозеф тогда явно почувствовал, как земля качнулась у него под ногами. Перед любым городским чиновником Жозеф мог загладить все свои прегрешения приватным образом, однако в случае с Кальвином такой вариант никак не годился. Мэтр был чужд мирских радостей, это знала вся Женева. О его непоколебимости и неподкупности ходили легенды по всему Швейцарскому союзу и даже вне его. И всё же мсье Жозеф был человеком умным, а потому не стал искушать судьбу. Едва сдерживая внутреннюю дрожь, но не выказывая при этом ни тени растерянности, он как рачительный хозяин повёл Кальвина по вверенному подворью. Хотите увидеть? Извольте! К чему всё это? Там видно будет.
– Позволю себе напомнить, мэтр, что в месте, где мы сейчас с вами находимся, когда-то стоял гарнизон герцогов Савойских с двумя своими цейхгаузами. Никаких других замков не было и в помине. Сейчас в здании одного цейхгауза располагаются казарма для солдат тюремной стражи, конюшня и моя штаб-канцелярия. Стены с башнями также остались со времён савояров. Второй цейхгауз после изгнания из города герцога отвели для особо беспокойных его соратников и примкнувшего к ним католического епископа. Вот он, замок Луиза. Название для него само нашлось, когда в него определили одну из епископских любовниц. Ох и стервозная была баба! С тех пор этот замок дважды достраивали. А после введения в Женеве «Церковных ордонансов» выстроили и все остальные. Вот они, все в ряд: Сильвия, Брунгильда, Хельга, Эмма, Дора, Бастинда. Когда заключённые освобождаются и какой-то замок остаётся заполненным менее чем на треть, то всех оставшихся в нём арестантов переводят в другие замки. Уплотняют, одним словом. Я, с согласия Совета, позволил себе установить такой порядок, чтобы сократить расходы на содержание и высвободить солдат. Сегодня, например, свободны Сильвия, Дора и Эмма. Но, думаю, через день-два заполнятся и они. Обычно после пиров и гуляний, какие идут сейчас в городе, свободных камер в замках не остаётся, ну может быть одна-две. Помнится, года четыре назад городской суд в один день приговорил к заключению больше семисот человек. Ох и мороки он мне тогда задал своим решением! Тогда здесь яблоку было негде упасть. Лучше бы всех подсудимых казнили, как вы, мэтр, этого тогда требовали. Вот после того случая выстроили ещё и Бастинду. Мне стоило многих трудов убедить Совет в необходимости такого шага, однако теперь и в ближайшие пару лет недостатка в местах содержания заключённых точно не будет. Вот как быть с содержанием такой оравы преступников? Запасов, что отряжаются Советом, иногда бывает совершенно недостаточно …
Кальвин с мсье Жозефом неторопливо брели по территории внутреннего тюремного двора. По бокам и сзади их ненавязчиво сопровождали несколько солдат стражи. Мэтр двигался неторопливо, рассеяно посматривая на владения Жозефа и выслушивая его пояснения. Однако Жозеф своим зорким глазом уже приметил, что Кальвин сегодня выглядит довольно необычно, если не сказать странно. Взгляд мэтра, обычно прямой и строгий, такой что способен был прожечь собеседника до самого нутра, сейчас едва ли был сосредоточен на том, куда указывал ему Жозеф. «Куда он всё время смотрит? Разглядывает арестантов? Вот ещё зрелище! Высматривает прорехи в охране? Вопросов не задаёт, всё время молчит. Да слушает ли он меня? – думалось Жозефу, – ох, не к добру всё это! И зачем он приехал?»
Если бы Кальвин услышал сейчас этот обращённый к нему вопрос Жозефа, то он сам вряд ли бы нашёлся, что ответить. И это человек, который по мнению каждого жителя Женевы знал совершенно всё на свете и на любой даже самый каверзный вопрос мог дать чёткий и всесторонне обоснованный ответ.
Мэтр, оберегаемый стражниками, медленно вышагивал по внутреннему двору тюремного замка. Тут же беспорядочно бродили заключённые. Пёстрая, разноликая толпа, гомонящих на все лады арестантов – подследственных, ожидающих суда, вместе с уже благополучно осуждёнными заключёнными. По большей части это всё были обычные горожане: подмастерья, лавочники, мясники, аптекари. Компанию им составляли и более состоятельные персоны, не очерняющие руки трудом: перекупщики, менялы, владельцы мануфактур, отпрыски богатых родителей. Ещё вчера они, раскланиваясь, приветствовали друг друга на улицах Женевы, заходили в таверны, пили и шумели, делясь настроением. Однако благодаря зоркости Консистории и строгости городского суда сегодня все они оказались в тюремных застенках рядом со здешними завсегдатаями: ворами, карточными шулерами и разбойниками, кои обитали здесь, пусть и в гораздо меньшем числе.
Кальвин, оказавшись посреди этой толпы, невольно всматривался в лица арестантов. Некоторые были ему знакомы. «Уж не ищет ли он здесь кого?» – подумалось Жозефу, идущему подле и пытающемуся уловить настроение мэтра. Внезапно Кальвин остановился, словно натолкнувшись на какое-то невидимое препятствие. Взгляд его устремился к дальней стене Доры, где небольшим кругом толпилось несколько заключённых. Со стороны казалось, будто кучка схоларов-первогодков обступила своего профессора и слушает его, боясь упустить хоть слово. Но ни один из этих «схоларов» не занял Кальвина так, как тот, вокруг кого все они сгрудились. Сутулая, старческая фигура в полуистлевших лохмотьях, поникшие плечи, но гордо поднятая голова и всклокоченные седые волосы. Остановившись в отдалении, Кальвин пытался получше его разглядеть. Его невольный vis-a-vis, словно бы почувствовав неладное, обернулся. Глаза их встретились. И снова Кальвин увидал этот открытый и пронзающий, как выпад пики, взгляд горящих, словно уголья, глаз. Взгляд, который Кальвин узнал бы из тысячи, которого ему так не хватало и который повергал его в смятение. Заключённый, что стоял у тюремной стены, был он, – Сервет.
Вокруг, толкаясь и гогоча, бродили другие арестанты. Все они спешили насладится прелестями обычной прогулки: светом солнца, простором двора, свежим воздухом и свободным разговором. Сидя большую часть суток в тесной и душной камере невольно начинаешь ценить даже такие простые мелочи. Однако, оказавшись в этот момент между мэтром Кальвином и арестантом Сервэ, они невольно чувствовали напряжённость и тревогу, какую ощущаешь, встав на смертоносную линию аккурат между противниками, целящими друг в друга из мушкетов.
Два достойнейших мужа своего времени, два величайших ума, два могучих соперника, равных по силе в своей вере в Бога и столь же непримиримых в понимании Его сейчас стояли друг против друга посреди тюремного двора в центре Европы, сошедшись взглядами в немом поединке. Бог объединял их, но вера в Него, у каждого своя, развела их сейчас по разные стороны. Каждый полагал себя едино правым и не желал отдавать другому на порицание правоту своих убеждений. Ни золото, ни земли, ни титулы с состояниями были им неинтересны. Убеждения – единственное, что у каждого из них было в достатке и чем ни один из них не желал поступаться ни на йоту.
Мгновения беззвучного противостояния ощутимо затянулись. Кальвин стоял недвижно, вперившись глазами в своего противника. Отведи он сейчас взгляд или сделай какое-то другое неловкое движение и в этом прочиталась бы его уступка противнику, что стало бы его, Кальвина, поражением в этой безмолвной, но беспощадной дуэли. Потерпеть фиаско даже в такой незначительной истории он никак не хотел себе позволить. Сервет также не желал сдаваться. За последние недели, что он провёл в этих холодных застенках, ему впору бы если не упасть, то смириться духом и принять свою долю безропотно. Но нет же. Он стоял, распрямив спину и подняв голову. Даже сейчас он не собирался отступать и во взгляде его можно было заметить не только смелость, но и какую-то насмешку. Жозеф был не единственный, кто заметил эту двусмысленность внезапного столкновения. «Бог мой, неужели снова? За что кары такие на мою голову?» – думалось ему. – «Кто же он такой, этот иноземец Сервэ, будь он трижды неладен, что сам мэтр не в силах его одолеть?» Чтобы не оказаться виновным в том, что могло случиться, Жозеф предпочёл пока никак не обращать на себя внимания. Отвернувшись, он предоставил ситуации разрешиться самой.
– Добрый вечер, мэтр!
Одна простая фраза в один миг развеяла всю неловкость и напряжённость момента. Кальвин, Сервет, Жозеф и все, кто были рядом, словно очнувшись, заозирались по сторонам. Кто этот несчастный смельчак, что дерзнул прервать невидимый поединок двух непримиримых противников? От кучки «схола-ров», что окружала Сервета, живо отделилась фигура молодого человека. Приветственно помахивая рукой, он направился прямиком к Кальвину.
– Здравствуйте, мэтр! Я, как только увидел вас, посчитал своим долгом выразить своё почтение!
– Анатоль? Это ты! Но откуда ты взялся? – произнёс Кальвин, на мгновение растерявшись от неожиданности. Но тут же ухватился за возможность закончить свою дуэль непобеждённым. Он демонстративно отвернулся от Сервета, как будто того и не существовало, и перевёл внимание на Анатоля, своего секретаря. Анатоль, юноша безобидный и совершенно ни в чём не виновный, волею юридических коллизий уже второй месяц пребывал в этой тюрьме. Что поделаешь, dura lex sed 1ехзи. По женевским законам на время рассмотрения дела в суде истец должен находиться там же, где и ответчик. А если истец не в состоянии исполнить эту норму, то должен выставить себе замену. Ответчиком был Сервэ, истцом – Кальвин, его заменой в тюрьме – Анатоль.
– Моё место всегда там, где я могу быть Вам полезным, мэтр! – подошедши к Кальвину, Анатоль ещё раз сделал приветственный реверанс. Кальвин ответил сдержанным поклоном.
– Как ты себя чувствуешь? Не испытываешь ли в чём нужды? – Кальвин жестом пригласил Анатоля пройтись с ним. В неспешной беседе они направились в сторону Луизы, обратную от Доры. «Фу, кажется, сегодня обошлось!» – у Жозефа немного отлегло от сердца. Он предусмотрительно не стал навязывать сейчас мэтру своё общество и почтительно брёл чуть позади. Кальвин в своей сдержанной, немногословной манере задавал Анатолю какие-то вопросы. Анатоль же отвечал со всей живостью и энергией, что всегда присуща молодости. Да, ни в чём особой нужды нет. Питание самое отменное. Стол, что предоставляет сам мсье Жозеф, не даёт права жаловаться. В отведённой для жизни комнате всегда тепло. Свечей предоставляется более чем достаточно, так что недостатка в свете нет совершенно. С развлечениями конечно не так хорошо, как за воротами, однако библиотека досточтимого мсье Жозефа и общество его самого, и не только его, более чем скрашивают проводимые здесь дни. Жозеф, невольно слышавший весь разговор, тихонько радовался.
30 Dura lex sed lex – закон суров, но это закон (лат.).
Разговаривая, Кальвин и Анатоль пересекли весь внутренний двор и дошли почти до самых ворот.
– Что ж, Анатоль, я рад, что нашёл тебя в добром здравии и расположении духа. Думаю, самое позднее неделя и суд закончится приговором. Тогда ты сможешь выйти отсюда и вернуться на своё место в канцелярии, – подытожил разговор Кальвин. Оставаться здесь ему более не хотелось, пора было возвращаться в город.
– Да, конечно. Я всё понимаю. Надеюсь суд примет правильное решение и мсье Сервэ будет оправдан.
Кальвин, уже взявшийся было за поручень, чтобы забраться в карету, остановился. Последняя фраза стала для него как удар молотом по голове. Гром Зевса, раскалывающий горы надвое, прозвучал бы сейчас более предсказуемо, чем услышанные слова. «Что?! Сервэ будет оправдан? Что за чушь! Кто это сказал? Анатоль? О, Боже!» Кое-как справившись со смятением, Кальвин обернулся к своему секретарю.
– Оправдан? Сервэ? Правильно ли я понял тебя, Анатоль?
– О, да, мэтр. Я думаю, ему не за что сидеть в тюрьме.
– Отчего тебе пришло это в голову? На чём основано твоё убеждение? И вообще, что ты обо всём этом можешь знать?
– Ну как же, по вашему повелению я переписывал его «Christianismi Restitutio» и нашел сей труд весьма интересным. Многие его утверждения, весьма неожиданные и спорные, сперва показались мне никоим образом не приемлемыми. Однако в наших с ним беседах мсье Сервэ развеял мои сомнения.
– Беседах?
– Да. Я и еще несколько постояльцев сего двора имеем честь общаться с ним ежедневно. Во дворе на прогулках и иног-
да за ужином в компании мсье Жозефа. Должен сказать, что я нахожу мсье Сервэ весьма умным и незаурядным человеком. Думаю, он мог бы быть во многом полезен Женеве и нашей Церкви.
Вот это поворот! Кальвин какое-то время даже не мог найти слов для ответа.
– Что ж, Анатоль … – произнёс он после некоторого молчания, – Участь Сервэ решаем не мы с тобой, а суд. Понадеемся же на его компетентность и беспристрастность. Да будет на всё воля Бога. А сейчас ступай. Мне пора.
Исполнив прощальный реверанс, Анатоль так же живо вернулся в гудящую массу заключённых. Кальвин же продолжал стоять, ошеломлённый и подавленный, словно полководец, проигравший битву. Проигравший уже во второй раз. Вкупе с чувством поражения он ощутил сейчас тщетность своих усилий прожитых лет. Сколько понадобилось ему времени, чтобы заставить Женеву пойти по выбранному им пути? Сколько усилий, труда, страданий, интриг и предательств претерпел он за эти годы? Горечь испытанных им лишений и потерь с лихвой перекроет все радости побед. Сервэ же всего за пару месяцев, что находится здесь, уже приобрёл себе последователей. Своим влиянием он заставил их с легкостью отказаться от прежних убеждений. Тех убеждений, на которые он, Кальвин, положил всю свою жизнь. А что будет, если суд оправдает этого Сервэ? Или того хуже, признает его неподсудность Женеве? Что будет с миром, если Сервэ выйдет на свободу? А если его примут к себе либертины, засевшие в городских советах? Эх, Анатоль …
– Мсье Жозеф, где же вы? – наконец собравшись, громко позвал Кальвин.
– Сию минуту, мэтр! – тут же послышалось откуда-то из глубины двора и через пару мгновений Жозеф предстал перед Кальвином. Очевидно, что последнюю часть разговора с Анатолем он не слышал. Иначе у него был бы сейчас совсем другой вид.
– Дорогой Жозеф, с удовольствием хочу сказать вам, что нахожу вашу деятельность на посту начальника тюремного замка весьма успешной и полезной. Предприятие, вверенное вашему попечению, находится в полном порядке. Никаких изъянов мною не замечено. Думаю, ваше усердие будет по достоинству оценено городским Советом. По крайней меря я не вижу к этому никаких препятствий.
– Благодарю вас, мэтр! – всё, что смог произнести Жозеф в ответ. Услышанное настолько удивило его, можно сказать ошарашило, что других слов он просто не смог вспомнить. Сам Кальвин похвалил его! Признаться, мгновение назад Жозеф готовился совсем к иному исходу.
– Ну что вы! А, впрочем, дорогой Жозеф, сделайте мне одно одолжение.
– Всегда к вашим услугам, мэтр!
– Составьте мне список всех, с кем наиболее часто общается подследственный Сервэ. Или с кем он общался за всё время пребывания здесь. Думаю, вам как внимательному и рачительному хозяину, это не составит труда. Список направьте в мою канцелярию, я жду его завтра к утру. Также прошу каждую неделю направлять мне отчёт обо всём, что касается подследственного Сервэ. О его состоянии, просьбах, словом, обо всём. Будет просить книги, бумагу и чернила – давайте всё.
– Всё будет исполнено в лучшем виде! А сейчас, мэтр, не угодно ли отужинать в моём кабинете?
– Благодарю вас, дорогой Жозеф! Но я должен немедленно вернуться в ратушу.
Попрощавшись лёгким поклоном, Кальвин забрался наконец в свою карету. Дверца с вензелем «К» захлопнулась, возница хлестнул лошадей и беспокойная кавалькада покинула тюремный замок столь стремительно, что часовые у ворот едва успели отдать «На караул!»
«Значит ему всё-таки нужен этот Сервэ! – глядя в след, подумал Жозеф, – ну да Бог вам судья!»