Глава 9
Февраль 1553 г.
г. Женева, Швейцарский союз
– Высокий суд свободного города Женева рассмотрел представленные ему Святой духовной Консисторией дела о деяниях граждан, нарушивших предписания статей «Церковных ордонансов» и сим постановляет признать виновными всех нижеуказанных граждан и назначает:
Пьетро Колино, торговцу шерстью и Николасу Мерколь-ну, железных дел мастеру, за излишнее чревоугодие и невоздержанность в питии – каждому из них трое суток тюремного заключения и штраф в 1 флорин;
Карле-Батисте Вулиц, жене мэтра Вулица, председателя цеха перевозчиков, за невоздержанность поведения на проповеди в храме – отказ от причастия в течение одного месяца и штраф в 3 флорина;
Конраду Бьярицу, вознице, за чрезмерное сквернословие, возглашаемое им на улицах города открыто и во всеуслышание – семь дней тюремного заключения;
Лауре Эльцгарс, белошвейке и Эдмунду Розенклейцу, подмастерью, за непотребство в виде взаимных объятий, совершённых публично, а также за дерзость в виде пререкания со старостой, указавшим им на недопустимость такого поведения – 20 суток тюремного заключения;
Паулю Керсту, аптекарю, за попытки колдовства и изготовление снадобий, кои могут способствовать распространению моровой язвы – отлучение от Церкви Христовой и выдворение вон за границы города …
Для исполнения наказания все вышеупомянутые граждане передаются в ведение Совета города Женевы немедленно.
Ударом судейского молотка председательствующий закончил заседание трибунала. Угрюмые солдаты городской стражи принялись выводить осуждённых из зала. Те, молча и не поднимая глаз, безропотно поплелись, куда указывали им острые пики. Не глядя на несчастных, члены трибунала, оправляя мантии и негромко переговариваясь друг с другом, неспешно потянулись к своему выходу.
– Мэтр Морель, – обратился председатель суда к человеку, сидевшему за столом обвинителя. Место адвоката в этом зале обычно пустовало. – если вы собираетесь направиться к мэтру Кальвину, то не сочтите за труд передать ему мои отчёты о сегодняшних заседаниях. Только погодите мгновение, я составлю всё по форме.
– Как вам будет угодно, господин председатель! Мэтр Кальвин повелел мне после сего заседания немедля вернуться в канцелярию. Уверен, что как всегда застану его за работой в кабинете.
Председатель трибунала продолжал нервно копаться в бумагах, каждая из которых в какой-то миг определила судьбу какого-то человека.
– По одному, а то и по два заседания каждый день, – сетовал председатель, – и так которую уж неделю. Конца и края не видно всем этим глупцам, наглецам и прелюбодеям. И многие здесь не по первому ведь разу. Неужели так трудно понять одну простую истину – не нарушай заповедей Церкви нашей и не окажешься ни на этой скамье позора, ни в тюремном застенке.
– Уж лучше пусть эти глупцы и прелюбодеи. Каждый из них вредит больше себе, нежели обществу. Несколько дней, проведённые в застенке на хлебе и воде и в непрестанной молитве наставят их на путь истинный. Гораздо опаснее персоны умные, коварные. Эти, сами пребывая в холодном уме, но одурманенные шёпотом тьмы, способны смутить многие неокрепшие умы и затравить души. Вот кого нужно поскорее выискивать и препровождать в тюрьмы. Не находите ли, дорогой председатель?
– Уж не о либертинах ли вы изволили упомянуть, дорогой мэтр Морель?
– И о них тоже.
– Ну, об этом нам с вами не стоит беспокоиться. Вся жизнь Женевы устроена так, что о любых её противниках, едва они заикнутся о своих богопротивных замыслах, тут же становится известно Консистории и всем нам. А уж Консистория их не упустит, её пресвитеры умеют увещевать заблудших словом Божиим. А если те не внемлют, то окажутся здесь в суде на скамье позора. А уж мы сумеем урезонить их, но уже не словом, а тюрьмой или плахой. Сия конструкция, построенная на «Церковных ордонансах» мэтра Кальвина, отлично работает и уже лет десять как уберегает Женеву и всех нас от ненужных потрясений. Убережёт и от либертинов, и от перекрещенцев, и от меннонитов, гуттеритов и прочей ереси, как её не назовите. Могу ошибаться, метр Морель, но по-моему, вы так же принимали участие в написании «Церковных ордонансов»?
– О, нет. В то время, когда мэтр Кальвин в коллегии с пресвитерами создавали ордонансы, а было это, если не ошибаюсь, в первые месяцы после его возвращения из Страсбурга уже более чем десять лет назад, я был всего лишь писцом в городской канцелярии. Мэтр Кальвин изволил назначить меня своим секретарём несколько позже, когда «Церковные ордонансы» уже были приняты городскими властями для исполнения.
Председатель, разобрав наконец все бумаги на своём столе, подписав необходимые и скрепив печатью, аккуратно сложил их стопкой на краю судейского стола.
– Секретарь, передайте!
Получив из рук секретаря отчёты, Морель уложил их в свой портфель и, раскланявшись с председателем, поспешил удалиться. Нужно было торопиться, Кальвин не терпел излишнего ожидания, равно как не терпел необязательности и беспорядка. Он много ещё к чему был нетерпим и очень мало, к чему был благосклонен. За все те годы, что Морель находился рядом с Кальвином где-то по собственной воле, а где-то по воле обстоятельств или вопреки им, он многое узнал об этом странном и удивительном человеке. Присматриваясь к нему, Морель в чём-то нашел подтверждение своим предположениям, имевшимся у него до их личного знакомства, в чём-то открыл для себя нечто новое, где-то забавное, а где-то непонятное и не укладывающееся в голове. Однако за всё время наблюдений за своим визави Морель, как ему показалось, нашел ту особенность личности, которая его, Кальвина, простого нотариуса превратила в управителя целого города и в вождя евангеликов-еууиепой чуть не всей Европы. Уверенность в своей правоте. Едино лишь она. Эта уверенность, будь она неладна, делала его непоколебимым перед любой критикой скептиков и неприступным перед враждебными нападками идейных противников. Эта уверенность придавала ему огромное мужество, а порой и безрассудную смелость. Она же доводила его до самоотречения в продвижении своих догматов и делала беспощадным ко всему и всем, кто эти догматы не принимал или не желал им следовать. Но что же давало ему эту уверенность? Только его вера в Бога. Кроме Бога для него не существовало ничего. Ни человеческие страсти, ни земные удовольствия, ни красоты и ужасы мира совершенно не трогали его холодного сердца. Всё, что составляло собой житейские будни горожанина – кропотливый труд, ожидание выгод от сделки, стычки с недругами, веселье и праздники, прелести и гадости семейных уз, мелкие радости и горести, неизбывные заботы дня и постоянная суета – было чуждо для него. Одно из немногого, если не единственное, что действительно увлекало его – это необходимость устроить мир по заповедям Божиим и наделить евангельскими добродетелями всех и каждого. Устроить если не целый мир сразу, то хотя бы один город, который когда-то сам призвал его для этого. Именно уверенность Кальвина в своей правоте помогла ему многое изменить в Женеве. Он создал новое исповедание и образчик новой Церкви – духовную Консисторию. Он взялся подчинить этой Церкви совершенно всё и абсолютно всех. Не согласных с таким раскладом ожидало если не переосмысление, то кара. Все необходимые инструменты и для того и для другого Кальвин создал сам.
Покинув здание суда, переступая через лужи и обходя рытвины, Морель пересек площадь. Вечер давно опустился на Женеву молчаливыми сумерками. Город безмолвствовал, хотя ещё не спал. В окнах домов уныло плясали огоньки свечей. В городских тавернах и казино, несмотря на вечерний час, народу было негусто, а потому тихо. И немудрено, с некоторых пор в соответствии с «Церковными ордонансами» в таких заведениях, некогда разгульных и злачных, вино и карты потеснила Библия. Прежде чем осушить кружечку чего-нибудь горячительного, страждущий должен был прочесть стих Священного писания, книга которого лежала тут же на столе. Понятно, что таким порядком более трех кружек мало кто мог одолеть. Фривольные песни, скабрёзные анекдоты и громкий хохот воспрещались. Пробыв в таком месте сколько душа может вынести, горожане возвращались по домам не пьяные, но одухотворенные. Излишне шумных и несговорчивых городская стража отводила в тюремные камеры дожидаться следствия Консистории и неизбежного суда.
В здании городской ратуши, глыбой нависавшей над городской площадью, все окна были темны. Правда, в одном из них тускло мерцал свет. «Он как обычно еще здесь» – подумал Морель. Махнув приветственно рукой солдатам городской стражи, день и ночь стоящим караулом у входа, Морель вошел в ратушу и привычным коридором прошёл в канцелярию, которая была также и приёмной, предварявшей вход в кабинет, в окне которого до сих пор горел свет. Морель зажёг свечи во всех канделябрах, до которых только смог добраться, чтобы стало наконец светло и открыл своим ключом крышку бюро, стоящего посреди канцелярии. Бюро это было не простое, оно имело несколько отверстий-щелей, куда отправители могли опускать свои послания. Проскользнув внутрь бюро, послание попадало в отдельный лоток. Сделано было специально так, чтобы послание, упавшее внутрь, обратно было никак не вытащить, зато получателям потом удобнее было разобрать что и откуда пришло. Всего лотков было шесть. В первый капитан городской стражи каждый вечер после закрытия городских ворот опускал своё донесение о числе прибывших и уехавших из города, отчёт о количестве арестованных и освобождённых, а также сводку происшествий за день, если таковые случались. В обычные дни для всех этих сведений капитану было достаточно одного листа, чтобы вписать всё что требовалось. Второй лоток предназначался для ежедневных отчетов пасторов о настроениях среди прихожан и записок городских старост. В этом лотке как правило каждый вечер скапливалось не менее шести листов, по числу городских кварталов. В каждом квартале был свой пастор, который обязан был знать лично всех своих прихожан, наставлять каждого Словом Божиим, а обо всех не внемлющих Слову доносить Консистории. Третий лоток заполнялся лишь раз в декаду. Здесь городской казначей оставлял краткий отчёт о движении средств городской казны: сколько денег и откуда поступило и сколько и на что было потрачено. В четвертый лоток ложились послания, извещения и прочие бумаги, направляемые Кальвину из городских Советов, составлявших конструктив городского управления: основного – малого Совета, совета шестидесяти и совета двухсот. Обычно сюда за неделю попадало листа два-три. Однако по этому лотку можно было судить не только о намерениях и действиях властей, но и о настроениях граждан всего города. А как иначе, ведь все советы избирались самими горожанами на генеральном собрании. Бывали дни, когда из этого лотка вынималось в день по десятку листков, тиснённых гербом свободного города Женевы и испещренных фразами призывающими, указующими, умоляющими, а иногда и угрожающими. И так выходило, что дни эти не были приятными ни для кого в городе. Пятый лоток в бюро обычно пустовал. Правда, когда-то было во всеуслышание объявлено, что любой гражданин может лично сам направить своё письмо мэтру Кальвину, бросив его в этот лоток. Однако, как оказалось, далеко не каждого гражданина стража могла допустить в здание ратуши и еще меньше из допущенных могло добраться до канцелярии, где находилось бюро с заветным лотком. Достать и прочесть все послания, попавшие в бюро, могли только те, у кого был ключ. Таковых же было всего трое: сам мэтр Кальвин, его личный секретарь и глава канцелярии Люсьен Морель, а также один доверенный помощник Мореля, молодой француз по имени Анатоль. Правда, сам Кальвин к этому бюро в своей канцелярии никогда не подходил, полностью препоручив его заботам своего секретаря.
Открыв бюро, Морель привычно оглядел лотки. Всё как обычно. Донесение капитана. Отчеты пасторов. Лоток казначея пуст, для его отчета еще не пришло время. Из Совета также ничего. А это что? В пятом лотке лежал небольшой, по размеру в половину обычного листа, но достаточно толстый запечатанный пакет. В линии получателя значилось «Главе Евангельской церкви города Женева мсье Жану Кальвину». Линия отправителя была пуста. Факт достаточно необычный, однако удивляться ему было некогда. Мельком прочитав донесение капитана, Морель переложил всё содержимое лотков на приготовленное плато. Потом открыл отдельный ящик, в котором курьеры оставляли почту, привозимую со всех концов света. Пробежав глазами опись, Морель проверил все ли конверты на месте, после чего также выложил их на то же плато. Всё было в должном порядке. Морель взял со стола колокольчик и негромко позвонил. Через мгновение из-за дверей кабинета послышался такой же звон. Можно было войти.
– Вы позволите, мэтр? – произнес Морель, остановившись в дверях.
– Да, Люсьен, входи. Но погоди, мне нужно кое-что закончить, – проговорил Кальвин. Он сидел за своим огромным столом и, не поднимая головы, как обычно что-то быстро писал. В просторном кабинете царили прохлада и полумрак. На столе тускло мерцала, догорая в своих подсвечниках, пара свечей, да в камине потрескивало искрами дотлевающее полено.
– Позвольте, я зажгу еще свечи, так вам будет удобнее.
– Не стоит, Люсьен. Это будет излишним. Присядь.
Морель тихонько, стараясь не нарушать тишины, расположился за столиком секретаря и разложил по порядку принесённые с собой бумаги.
– Что ж, с этим, кажется, всё, – проговорил наконец Кальвин, закончив писать, – это письмо должно быть отправлено завтра же утром патеру Шнорку в Лозанну.
– Как вам будет угодно, мэтр!
– Что ещё ты мне сегодня принёс?
– Всё как обычно. Донесение капитана, отчеты пасторов и почта. Письма из Берна, Регенсбурга, Парижа и Феррары. И отчёты суда за прошедшие три дня, – Морель положил руку на пухлую кипу бумаг, тисненных гербом Консистории.
– Хорошо, оставь здесь. Я посмотрю.
– Да, вот ещё что. Есть ещё одно послание, адресованное лично вам. Я обнаружил его только что в нашем бюро. Похоже, что в пакете книга. Отправитель обозначить себя не соизволил. Вот, взгляните.
– Неужели снова наши либертины что-то задумали?
– Непохоже, мэтр. Пакет изготовлен из бумаги, которой в наших краях не найти. Такие к нам приходят обычно из Бургундии или Дофине.
– Что ж, оставь его тоже, я посмотрю позже, – произнёс Кальвин, – Ты мне больше сегодня не нужен, Люсьен, можешь идти. Я ещё побуду здесь. Многое нужно сделать.
– В такой темноте вам трудно будет работать. Позвольте я всё же зажгу вам свечи. И растоплю камин.
Не дожидаясь разрешения, Морель взялся хлопотать об огне. Кальвин, ничего не отвечая, принялся читать принесённые отчёты. Наконец в кабинете стало заметно светлее. Захватив письмо для патера Шнорка, Морель, бесшумно вышел из кабинета. Немногим позже, покончив с канцелярскими делами, Морель отправился домой. Во всей ратуше, этой цитадели управления бытиём города и умами его жителей, остался лишь Кальвин да несколько караульных.
Когда-то давно, десять лет назад, когда Морель только занял место секретаря при мэтре Кальвине, он всё время старался ни на шаг не отходить от своего патрона и не оставлять его даже на короткое время. Он ждал от Кальвина новых поручений, чтобы исполнять их со всей тщательностью и точностью в любое время дня и ночи, дабы заслужить расположение. Однажды Морель, выполнив все назначенные ему дела, спросил у Кальвина, не будет ли для него ещё каких-нибудь заданий. Не отрываясь от своих забот, Кальвин сказал, что более никаких дел для секретаря нет и тот может идти домой отдыхать. Морель, однако, желая выказать своё усердие и заслужить похвалу, остался в канцелярии и просидел там в ожидании, что его позовут, до глубокой ночи, пока не заснул прямо за столом. Проснулся он от резкого звука брошенной на стол книги. И увидел перед собой возвышающуюся фигуру Кальвина, резко очерченную в полумраке мерцанием свечи, которую тот держал в руках.
– Дорогой мсье Морель, что-то случилось? Почему вы здесь? Я кажется сказал вам отправляться домой. Если вас заставило остаться какое-то дело, то почему вы спите? – голос Кальвина был холоден и строг.
– Мэтр, я подумал, что могу вам понадобиться. Не могу же я уйти раньше своего господина, – спросонок выпалил Морель первое, что пришло в голову.
– Дорогой мсье Морель, прошу вас усвоить следующее, -продолжал Кальвин своим менторским тоном, – у меня достаточно много работы, поэтому я очень ценю свое время. Так же, как и время людей, с которыми имею честь сотрудничать. Если я сказал, что вы можете идти, значит вы мне точно уже не понадобитесь и вы действительно можете быть свободны. Если у вас остались какие-то дела в канцелярии, то поступайте с ними по своему разумению. Находясь же здесь, вы a priori являетесь должностным лицом при исполнении обязанностей, возложенных на вас. При этом сон в столь неподобающем виде и на своём служебном месте является выказыванием вами неуважения к самой должности, к людям, которые вам эту должность доверили и, наконец, к самому же себе. Прошу вас подумать об этом.
С того самого вечера Морель стал относиться к словам и поручениям Кальвина более вдумчиво и осторожно. Каждое произнесённое Кальвином слово имело единственное значение, а каждая его фраза не допускала никакого двусмыслия. Если господа из городских советов предпочитали выражаться витиеватыми тирадами и полунамёками, в которых несведущий слушатель едва ли смог бы уловить суть, то речь Кальвина всегда была точна и предельно понятна любому, кто её слышал. Многие годы находясь при персоне Кальвина, Морель хорошо усвоил многие его уроки. Потому в сегодняшний вечер, оставив Кальвина одного, не спеша побрёл в городское казино, что было неподалеку от ратуши. А после ужина отправился домой спать. Назавтра на службу можно было не торопиться, по утрам делами в канцелярии управлял его помощник Анатоль.
Проснулся Морель от того, что кто-то резко сначала постучал в окно, а мгновением позже забарабанил в дверь. За окном было темно, утренняя заря ещё только пробиралась в город.
– Мсье Морель, прошу вас проснитесь!
– Что ещё случилось? Это ты, Анатоль? – Морель поднялся с кровати, чтобы отпереть двери. – Входи! И говори всё толком.
– Да-да, конечно! Уф!
Молодой человек порывисто вошёл в комнату. Он едва переводил дух. Похоже, что он бежал всю дорогу.
– Мэтр Кальвин просит вас немедленно прибыть к нему в кабинет.
– Что там случилось? Либертины задумали восстание?
– Слава Богу нет! Что случилось не знаю. Но мэтр Кальвин, как мне кажется, очень взволнован.
Наскоро ополоснув лицо холодной водой и кое-как одевшись, Морель выбежал из дома. Извозчиков в такой ранний час на улицах было не найти, поэтому Морелю ничего не оставалось, как отправиться в ратушу пешком, причем весьма быстрым шагом. Анатоль не отставал. Впопыхах вбежав в канцелярию, Морель сразу позвонил в колокольчик. В тот же миг из-за дверей кабинета послышался ответ.
Войдя, Морель остановился в дверях. Он мгновенно почувствовал, что за прошедшую ночь в этом кабинете кое-что неуловимо изменилось. Обычный полумрак и прохлада сменились ярким светом зажженных свечей, всех которые здесь были. Камин так же пылал жаром. Кальвин стоял у окна посреди этой бушующей фейерии света, словно посреди костра и задумчиво смотрел на пустую площадь. Рабочий стол его был убран. Ворох писем и прочих бумаг, которые Морель вчера здесь оставил, были аккуратно сложены в стороне на секретарском столике. На столе же Кальвина, прямо посреди него одиноко лежала какая-то книга. Всё это выглядело весьма непривычно и во всём чувствовалось какое-то напряжение и тревога.
– Я к вашим услугам, мэтр! – едва успокоив дыхание после более чем бодрого утреннего моциона, проговорил Морель -что-то случилось? Либертины?
– Вчера вы принесли мне пакет с книгой. Она на столе. Мне нужно знать, как и откуда она попала в Женеву. Кто и где её напечатал. И самое главное кто её автор.
Кальвин говорил отрывисто и резко, не оборачиваясь и продолжая смотреть в окно, словно пытаясь кого-то разглядеть. Однако Морель, зная своего патрона, по его манере и голосу понял, что тот не на шутку взволнован и едва сдерживает себя, хотя и старается выглядеть спокойным. Подобных моментов за всё время, что довелось находиться при Кальвине, Морель мог вспомнить совсем немного. Как правило, такие моменты не предвещали ничего доброго, скорее наоборот. Неужели какая-то книга всё так изменила за одну ночь, что снова придется готовиться к худшему?
– Позвольте, мэтр, мне получше рассмотреть её.
Присев к столу, Морель взял книгу в руки. Увесистая. Размер in octavo, величиной чуть более с ладони. Серого цвета обложка из толстого картона без каких-то украшательств. Желтоватая, не самого лучшего качества шершавая бумага страниц. Морель раскрыл книгу, чтобы рассмотреть титульный лист. Именно на титульном листе, по обыкновению, автор витиевато и восторженно представлял себя и свое сочинение, а издатель нахваливал свою печатную мастерскую. В этой же книге к удивлению Мореля ничего такого не оказалось. Здесь было лишь крупно набранное название «Christianismi Restitutio» и предваряющее вступление. «Открывший книгу сию сможет постичь весь ужас своих духовных заблуждений, в кои был увлечен служителями церквей. Дочитавший её до конца способен будет счастливо избежать дебрей мрака и найти путь, что приведет душу его к свету и обернет веру его истинно ко Христу» – вот и всё, что было на титульном листе. Набрано на латыни новомодной антиквой. И ни имени автора, ни марки издателя, ни даже города, где была напечатана книга. Не одна сотня страниц текста, никаких рисунков. На последней странице под последней строкой триграмма МД.У.
Морель ещё немного повертел странную книгу в руках, внимательно разглядывая и выискивая особенности оттиска и переплета.
– Вы позволите мне, мэтр, взять её собой? Я хочу сравнить оттиски её шрифтов с оттисками известных мне издательств. Это может многое прояснить.
– Нет! Ни за что! Эта книга ни при каких обстоятельствах не должна покинуть этих стен! – яростный голос Кальвина едва не сорвался на крик. Он обернулся к Морелю так энергично, что все огоньки свечей всколыхнулись и заплясали на своих фитилях. Какие-то мгновения он в упор смотрел Морелю прямо в глаза, словно пронзая его раскаленными прутьями. От такого взгляда Морелю сделалось ох как не по себе. На какое-то время в кабинете повисла немая пауза.
– Хорошо, как вам будет угодно, – наконец проговорил Кальвин, взяв себя в руки, – но пообещайте мне, что вы ни на миг не выпустите эту книгу из своих рук и не передадите её кому бы то ни было, кроме меня.
– Обещаю, мэтр!
– В таком случае идите. Пока занимаетесь этим делом, все остальные препоручите, кому сочтёте нужным. Вечером жду вас с вестями.
День, начавшийся для Мореля столь сумбурно и стремительно, продолжился для него в том же ключе. Медлить было совершенно непозволительно. Вариантов, как эта книга оказалась в бюро канцелярии, а после ожидаемо оказалась в руках Кальвина, было не так много. Весь вчерашний день до полудня Морель провел в канцелярии, никуда не отлучаясь, несколько раз заглядывал в бюро и никакого пакета с книгой там совершенно точно не было. Значит, этот злополучный пакет положили в бюро в то время, когда Морель в канцелярии отсутствовал, то есть с момента много позже полудня и до момента, когда он вернулся с заседания суда глубоким вечером. Самые поздние курьерские экипажи разъезжаются из города задолго до полудня, а все городские ворота закрываются с закатом. Поэтому иноземец, принесший книгу, вряд ли успел покинуть город обычным образом. То, что это был иноземец, для Мореля было очевидно. Качество бумаги, в которую была завернута книга, способ запечатывания пакета, а также способ, коим пакет был доставлен, говорили о том, что приготовлено всё было не в Женеве и человеком с нынешними женевскими манерами не знакомым. Женевские недруги Кальвина, либертины или же прочие, поступили бы гораздо примитивнее в своём желании досадить и уязвить. Эти просто бы написали чернилами на обложке какую-нибудь мерзость и швырнули бы книгу на порог дома. Ни законами города, ни «Церковными ордонансами» это не запрещено, а значит ни коим образом не может быть наказано. В случае же с пакетом были соблюдены все нормы приличия. Итак, если иноземец в городе, то его можно и должно отыскать. Однако если он не найдется, то вся эта история приобретёт другой смысл, куда более зловещий. И дело тут вовсе не в гневе Кальвина. Некто неизвестный проник в эти стены, успешно выполнил свою миссию, целью которой был сам Кальвин, а после incognito выскользнул из наглухо запертого города. Осуществить такое под силу только опытному шпиону, услуги которого мог оплатить персона уровня монар-
ха или герцога. А если Женева заинтересовала кого-то из этих немногих, то дела её плохи.
Отгоняя от себя дурные мысли, Морель решительно принялся за поиски. Не тратя понапрасну времени, особо драгоценного сегодня, он именем Кальвина направил капитану городской стражи два срочных распоряжения. Первое – никого и ни под каким предлогом не выпускать из города без лично его, Мореля, разрешения. Второе – солдат и офицеров, несших вчера караул в здании ратуши и на городской площади, всех до единого немедля направить в канцелярию для допроса.
В ожидании солдат караула Морель со всей строгостью расспросил Анатоля о его вчерашнем дне, но добился немногого. Тот, как оказалось, хоть и должен был неотлучно находиться на своём месте, однако выбегал из канцелярии, выполняя разные поручения. В то время, что он был за своим столом, никто к бюро не подходил.
Приказав Анатолю принести ему образцы книг всех издателей, какие только можно было найти в Женеве, Морель принялся допрашивать солдат. Провозился он с ними изрядно. Выспросил каждого и не по разу кто, когда и где находился, кого видел и что слышал. После долгих разбирательств картина происшедшего немного прояснилась. Незадолго до заката к лейтенанту, производившему смену караула у здания ратуши, обратился некий господин. Благообразный, лет сорока, по виду торговец шёлком средней руки. Сперва он пытался говорить с лейтенантом на местном диалекте, но потом перешел как видно на свой родной французский. В весьма вежливых и почтительных выражениях этот господин просил лейтенанта передать мсье Кальвину вот этот пакет, который он доставил из славного города Лиона. Встретиться лично с мсье Кальвином и самому передать пакет господин, к сожалению, не может, так как сегодня уже поздно, а завтра на рассвете ему предстоит уехать. Лейтенант пытался было отвечать, что его всё это не касается, однако господин был более чем почтителен и настойчив. Одним словом, лейтенант взял у господина этот пакет и, закончив предписанные ему уставом действия, отнёс его в канцелярию. Поскольку там, как на грех, никого не оказалось, он положил злополучный пакет в бюро. Солдаты же, обходящие дозором центральный городской квартал, видели похожего господина входящим в таверну «Пёстрый мешок». Как и когда он оттуда вышел никто из солдат не видел. Это всё, что удалось установить.
Морель отпустил восвояси солдат, но лейтенанта пока оставил при себе. Теперь всего-навсего оставалось найти одного благообразного торговца шёлком из Лиона, скрывшегося вчера в «Пестром мешке». Найти всего за один день единственного человека в многотысячном городе. Возможно ли? Разумеется, нет. Такое невозможно ни в Берне, ни в Париже, ни где-то ещё. Возможно только в единственном городе Европы в Женеве. Поскольку только в Женеве существовала Консистория – собрание достойных и уважаемых людей, церковных пасторов и старост-мирян, чьим предназначением являлось попечение о духовности всех жителей города и его земель, а также ограждение их от всякой скверны. Следуя своему долгу, каждый пастор обязан был знать (и знал!) всех жителей своего городского квартала в лицо и по имени, кто чем занимается, чем живет, о чём думает и на что надеется. Старосты же обязаны были иметь (и имели!) среди жителей всего города своих доверенных людей, кои наблюдали за поведением всех, кто бы то ни был, а о каждом случае неуважительного отношения к нормам «Церковных ордонансов» доносили куда следует. Надо ли говорить, что с такой четко организованной армией соглядатаев и шпионов, коих год от года становилось всё больше (а что делать? Для поддержания чистоты веры всегда нужны чистильщики и в немалом количестве), найти можно было не только человека, но даже потерянную им иголку в позапрошлогоднем стоге сена.
Морель вновь именем Кальвина в срочном порядке созвал всех членов Консистории в зале собраний ратуши. Насколько возможно, разъяснил всем им суть и важность настоятельной просьбы самого мэтра – разыскать пропавшего где-то в городе почтенного господина из Лиона, описание которого дал, так кстати оказавшийся здесь же, лейтенант городской стражи. Уяснив что от них требуется, члены Консистории спокойно и без суеты разошлись по своим приходам. Если благообразный торговец шёлком действительно существует, то его найдут сегодня ещё до вечера. Если же сегодня никого не найдут, то это будет означать, что разыскиваемый скрылся из города и тогда … В любом случае нужно дождаться результата поисков.
Чтобы не терять времени даром Морель взялся повнимательнее рассмотреть книгу, которую передал ему Кальвин и которую он не должен был выпускать из своих рук. Е[ри ближайшем рассмотрении книга сия оказалась далеко не лучшим образцом издательского искусства. Невзрачная на вид, с обложкой из простого картона, который наверняка скоро изотрётся по краям. Переплёт ненумерованных страниц также самый примитивный и вряд ли надолго удержит их на своих местах. При взгляде на всё это возникало ощущение, что издатель, кто бы он не был, вовсе не стремился изготовить приличный товар, который должен понравиться тому, кто возьмет его в руки. Скорее наоборот. Всё было сделано небрежно, если не сказать неряшливо. Дешевые сборники скабрёзных анекдотов для крестьян и те выглядели лучше.
А что же оттиск? Морель произвольно раскрыл книгу на второй странице и пробежал глазами по строкам, отмечая особенности печати букв. «Ответь себе, читающий, что известно тебе о вере истинной, той, что завещал и тебе, и всему роду человеческому Иисус Христос, посланец Бога единого? Только лишь то, что сказано тебе было в храме устами людей. Но могут ли их слова быть источником живой веры Христа? Или же написанное в Библии будет являться источником этой веры? Писание пусть и священно, но на бумагу внесено всё же человеком в меру его человеческого разумения…»