Пламенеющие храмы

– Да ну тебя, Мишель! Наливай уже, не медли!

– Иного ответа и не ждал. Слушай, Андреас, давай устроимся за моим рабочим столом. Там и светлее, и места больше.

– Твой дом, тебе виднее.

Мишель поспешно зашел за ширму, торопливо сгреб со стола лежащие на нем бумаги и сложил их насколько можно аккуратно на стоящую подле этажерку. Стол застелил чистой скатертью. Андреас, не оставаясь безучастным, стал расставлять тарелки со множеством закусок: нарезки мяса, сыров, овощей. Суетясь у стола в предвкушении доброй пирушки, друзья словно бы вернулись в свое далёкое (или не далёкое?) студенческое прошлое, когда они схоларами неожиданно и запросто собирались своим кругом, бросали в пущенную по кругу чью-то шапку свои последние монеты и отправляли гонца купить вина, а пока тот бегал, таскали на рынке у зазевавшихся торговцев пирожки, булки и любую снедь, что получалось умыкнуть, чтобы потом, свалив и выставив всё на общий стол, бесшабашно пировать. Правда, добытые вино и закуски имели свойство заканчиваться в самый неурочный момент и тогда приходилось запускать шапку сызнова.

Сегодня закусок и вина было в изобилии. Перебрасываясь шутками, друзья приготовили стол. Наконец Мишель на правах хозяина наполнил бокалы.

– Что ж, Андреас, не знаю как ты, а я рад. Рад, что именно сегодня мне пришлось повздорить с приходским священником Сен-Медара и уйти с мессы раньше срока. Рад, что на дороге едва не попал под копыта лошадей. Не будь всего этого, не встретить мне сегодня тебя, моего старого друга.

– Воистину пути, уготованные Господом для каждого из нас, нами непостижимы, хотя и закономерны. Я тоже рад нашей встрече!

Друзья не спеша осушили бокалы. Вино действительно было великолепно.

– Как ты оказался в наших краях, Андреас? Помнится, не закончив курса, ты покинул Париж и отправился в свою Фландрию, в Лювен, кажется? А оказался в Венеции?

– Все верно, Мишель, в Лювен. Там я продолжил учебу по курсу медицины. Однако и в Лювене мне не пришлось остаться надолго, хотя и успел стать там бакалавром. Профессор Жильбер, что читал нам лекции, получил приглашение Венецианской республики преподавать в университете Падуи. Профессор и раньше был ко мне расположен, видимо зная мой интерес к анатомическим препарациям, а тут и вовсе предложил мне последовать за ним. В общем изучение своего курса я закончил в Падуе. Там же получил степень доктора медицины и профессорскую лицензию. Там же и остался преподавать курсы анатомии и хирургии.

– Да, вижу, не зря мы с тобой когда-то искали в придорожных зарослях висельников и выкапывали трупы из брошенных могил. Пусть не добрая их слава, так бренная плоть послужила и тебе, и мне прекрасным предметом для изучения. Кстати, твои недавние анатомические таблицы весьма подробны и содержат немало интересного.

– Ты их видел? Но как? Они же изданы вот только что.

Мишель, дотянувшись рукой, зашуршал бумагами, сложенными ворохом на стоящей рядом этажерке, и извлек оттуда кодекс из переплетенных вместе широких листов.

– Не забывай, Андреас, я живу на проезжей дороге, по которой в Париж свозятся не только скот и вино. По этой же дороге в Париж со всего света стекаются новости, модные теории, слухи и конечно новые знания и открытия. Кому что по душе. Я вот приметил эти таблицы.

– И что скажешь?

Мишель неторопливо наполнил бокалы.

– Скажу, что всё в них изложенное штука очень занятная. Чувствуется серьезность отношения к предмету и учёность подхода. Многое из изложенного, конечно, давно известно, но подобрано и подано стройно, в цельном виде, что несомненно и студенту, и врачу будет только в помощь. Но кое-что в этих таблицах удивило даже меня, а всех наших парижских профессоров-галенистов просто повергло в недоумение. И я уверен, что не только парижских.

– Ох, Мишель, даже не напоминай мне об этом. Я не имею ничего против Галена¹⁸. Вся нынешняя медицинская наука произрастает из корня его учения. И я совершенно не хочу в этом сомневаться или что-то там оспаривать. Но простите меня, есть же факты и явления человеческой природы, которые очевидно показывают неточности некоторых галеновских описаний и трактовок. Ты не представляешь, чего мне стоило издать эти таблицы. В них я занёс только свои собственные тезисы, основанные на результатах препараций, проведенных мною собственноручно. Сколько копий мне пришлось сломать, чтобы доказать свою правоту. Однажды ради этого я решил провести показательную препарацию трупа какого-то бедняги, упокой, Господи, его душу, и обезьяны, что померла в бродячем цирке. Препарировал в анатомическом театре при полном собрании всех студентов и профессоров университета. И что ты думаешь? Строение обезьяны полностью соответствовало описанному в таблицах Галена. А вот строение тела человеческого, увы, не совсем. Видел бы ты при этом глаза всех присутствующих! А у многих из них регалии будут повесомее моих.

– Ха! Получается, что Гален в своё время лечил не римских императоров, а обезьян. Или нет. В те давние времена люди были как обезьяны, только за последние тысячу триста лет их природа сильно изменилась, чего старина Гален предвидеть не мог. А еще вернее, что в человеколюбивую эпоху Коммода и Септимия Севера люди вовсе не умирали и сколь-нибудь пригодный для препараций человеческий труп во всем Риме не сыскать было днём с огнём.

– Вот ты смеешься, а мне, Мишель, не до смеха. Знал бы ты, что мне пришлось вынести, чтобы высказать и описать очевидное. Почти вся академическая братия теперь готова живьём изжарить меня и сожрать, причем более в прямом смысле, нежели переносном. Отчасти поэтому я и покинул Венецию. На время решил уехать куда-нибудь подальше. Ох, давай не будем об этом.

Последние фразы Везалий произнес взволнованно и с какой-то досадой. Как видно, всё, о чем он рассказал, задевало его за живое. Он наскоро осушил свой бокал и, поднявшись, стал вышагивать по кабинету Мишеля, стараясь унять волнение. Он то брал в руки какие-то инструменты, разложенные у препарационного стола, то оставив их, принимался пересматривать книги и исчерченные листы бумаги, обильно заполнявшие все полки кабинета. Мишель же молча наполнил бокалы вином. Шутить более он почему-то не стал. Везалий между тем взял с полки и принялся рассматривать какой-то кодекс со множеством рисунков.

– Слушай, что это у тебя тут? На изображениях узнаю сердце и сосуды, что расходятся от него. А что написано не могу понять, какая-то витиеватая вязь, не похожая на латынь. Что это за язык?

– Похож на арамейский. Знаешь, этот опус попал ко мне в руки среди множества других интереснейших документов. Все последние дни и ночи я только ими и занимаюсь. Этот кодекс я ещё толком не разобрал. Могу только сказать, что составил его какой-то Аллаудин из Дамаска триста лет назад. А изображения да, весьма интересны. Чуть позже обязательно ими займусь.

– И откуда всё это у тебя? – спросил Везалий, с интересом ученого-исследователя разглядывая застарелые страницы, испещренные непонятными записями и схемами.

– Андреас, ты снова забыл где я живу? На днях один мой друг по имени Диего Уртадо де Мендоса, едучи из Венеции в Мадрид, заезжал сюда ко мне. Зная мою страсть к изучению, он привез мне целый ворох этих кодексов и манускриптов. Где-то среди них есть совсем уж старинные пергаменты. А знаешь, откуда он их взял? Где-то в Тирольском графстве он, не пожалев целого сольдо, выкупил их у какого-то бродяги. Тот пытался этими бумажками разжечь огонь в очаге. Слава Богу, что Диего избавил их от огня и направил в мои руки. Уж у меня они не сгорят, разве что вместе со мной. Прости за глупую шутку.

Везалий продолжал перелистывать истёртые страницы, с интересом разглядывая их и стараясь понять написанное на неизвестном ему языке.

– Я смотрю здесь записи не только о медицине и анатомии, но и, кажется, о приготовлении каких-то снадобий и превращении веществ. Сплошная алхимия. А это что-то из геометрии? Или астрологии? Ничего не понимаю. И неужели ты, Мишель, во всём этом хочешь разобраться? Ты же врач, зачем тебе всё это?

Мишель неторопливо сделал глоток-другой из своего бокала и на какое-то мгновение задумался.

– Конечно, я врач. И стал врачом по одной простой причине – мне интересен человек. Человек как объект природы. Как он рождается и растет? Как он устроен и почему именно так, а не иначе? Почему умирает? Каков его век? Отчего его недуги? Как от них избавиться? Я хочу найти ответы на эти вопросы. Уверен, эти вопросы также продолжают волновать и тебя, иначе ты не добился бы своего успеха и авторитета в мире медицины, ибо не имеющий интереса к делу, ничего путного в нём не достигнет. Да, тело человеческое безусловно нуждается во врачебной заботе. Однако на мой взгляд оно не слишком сложно в постижении и в скором времени будет досконально изучено медицинской наукой. Даже твои опыты показали, что человек немногим мудрее обезьяны и Гален, выходит, знал это давным-давно. Опять же согласись, что человека, как бы сложен или прост он не был, нельзя рассматривать как объект обособленный, независимый от окружающей его среды. А среда эта ох как влияет на его развитие и состояние, на его функциональные расстройства, в итоге вырождающиеся в недуги. Взять тех же рудокопов, что извлекают руды и уголь из недр земных. Первый раз они спускаются в свои пещеры молодыми и цветущими, а что с ними происходит через год-другой? У каждого из них легко можно найти десяток симптомов, характерных для одной болезни. Мы с тобой легко могли бы излечить таких больных, найдись они где-нибудь в Шампани или Пикардии. Однако их там нет, зато их найдется множество в Бургундии или Дофине. И пока они остаются там, среди своих угольных копей, им не поможет ни один врач и лечить их бессмысленно, уж прости за прямоту. Едкий воздух, грязная вода, дурная еда – всё может оказаться причиною недуга, от которого мы, врачи, никак не сможем избавить человека, пока эту причину не найдём и не устраним. Надеюсь, с этим ты спорить не станешь? Ещё ты, наверное, посмеёшься, если я скажу тебе, что на состояние человека влияет также не только ближайшая к нему окружающая среда, но и материи весьма далёкие. Я имею в виду Солнце и Луну, эти источники энергии для всего живого на Земле. Они с первого момента сотворения мира задают все основные ритмы существования и для растений, и для зверья. Неужели ты думаешь, что человек, самоё животное, недалеко ушедшее от обезьяны, что нам подтвердил досточтимый Гален, остался неподвластен этим ритмам? А другие небесные тела, планеты и звезды? Я уверен, что и они в разные моменты времени, выстраиваясь в определенные комбинации, своим воздействием наверняка добавляют свою толику основным ритмам Солнца и Луны. Они как микродозы иного вещества, например сурьмы или ртути, добавляемые в основную пищу человеку, способны возбуждать либо угнетать функции отдельных органов и всего организма. На этот счёт у меня есть много соображений. Конечно, это пока только гипотезы, но кое-что мне уже удалось подтвердить практическими наблюдениями, вычислениями и опытами.

Говоря всё это, Мишель отставил свой бокал и подошел к своим полкам, заваленным книгами, ища в их близости не то поддержку своим словам, не то защиту от возможной критики Везалия. Андреас же, похоже, вовсе не хотел спорить. Он, вертя в руках наугад взятый с полки какой-то прибор, слушал Мишеля, внимательно и отрешённо. Возможно, мысли, высказанные сейчас Мишелем, приходили и ему, Везалию, в голову. Однако вот так открыто высказать их кому-то из академической братии о вряд ли бы посмел. Многое из сказанного и выводы из него могли оказаться в противоречии с господствующей медицинской концепцией, постулаты которой он зубрил, будучи схоларом, и которую сам же стал преподавать, став профессором.

Мишель, не услышав от Везалия критики, воодушевленно продолжил свой монолог. Теперь в его голосе послышалось волнение.

– Однако и это всё неглавное. На все наши что? как? почему? невозможно получить верные ответы, если рассматривать человека примитивно, только как кожаный мешок, набитый костями и требухой. И не смотри на меня с таким удивлением. Мы с тобой, внуки Асклепия и последователи Гиппократа, Авиценны и Галена, увесившись регалиями докторов медицины и взявшись врачевать, забыли об одной простой вещи. Человек – творение Божие, созданное Им по образу и подобию Своему. То есть человек как таковой суть следствие замысла Божьего. Мы с тобой можем препарировать тела человеческие сотни раз вдоль и поперёк, рассуждать о причинах болезней и с умным видом пытаться их лечить, но все наши потуги вряд ли будут иметь истинный успех, пока мы не поймём этого самого замысла. Дано ли человеку постичь замысел Отца, его сотворившего? Конечно нет, ответит тебе любой богослов, ибо разум человеческий слаб и несовершенен для решения этой задачи. И что же? Принять это и успокоиться? Неужели удел человека по замыслу Божию – это из века в век едино и неотступно следовать Его догмам? Не думаю. Да и история рода человеческого этого не подтверждает. Следовательно, это не так. Бог дал человеку разум, а вместе с ним способность мыслить, постигать суть вещей и открывать нечто новое. На мой взгляд, используя разум должным образом, человек, постигая многообразие вещей и законы мира, то есть те же самые творения Божии, сможет постичь и самого Бога. Пусть не всего, конечно, поверим в этом нынешним святошам. Но хотя бы на скрупул,¹⁹ хотя бы на гран, но человек, я думаю, всё же способен приблизиться к пониманию сущности Бога. Я же тщу себя мыслью, что, лучше узнав Бога, станет возможным и постичь Его замысел относительно человека. А познав эту первопричину, для меня станут более понятными и многие ее следствия. А для нас, врачей, это что? Это и строение человеческого тела, и его функционирование, и порождение его недугов, и его же исцеление. Сразу станет ясным что да как, почему так, а не иначе.

– Вот, значит, как, – Везалий повертел в руках свой бокал, – а ты не боишься, что постигая замысел Господа нашего, ты откроешь нечто гораздо большее? Да такое, что тебе как человеку станет страшно? Или же такое, что ты своим разумом человеческим не сможешь это истолковать истинно? Всё же разум человека не настолько велик, чтобы охватить всю суть божественного замысла. Не мне тебя учить, как опасно назначать диагноз, основываясь на одном-двух симптомах, да и то неявных. Это может увести по ложному пути.

– Да, может и такое статься. Даже наверняка так и произойдёт. И все же я решил пройти по этой стезе. Познать человека через познание Бога. Пусть это задача трудна невероятно, но целью своею она прекрасна и благородна. Я всей душою чувствую, что сам Господь назначил её мне. И уверяю тебя, что приложу все свои силы, опыт и знания, чтобы попытаться её решить.

– Ты самоуверен, Мишель. Решить такую задачу одному невозможно. Хотя бы потому, что субъективность одного твоего ума не даст тебе разглядеть всего многообразия и красочности картины мира. Сам того не понимая, ты пойдёшь по ложному следу.

– Совершенно согласен с тобой, Андреас. Поэтому я позаботился, как не попасть в эту ловушку. Во-первых, всем выводам из рассуждений своих о связи Бога и человека я ищу подтверждение или же наоборот опровержение в хрониках прошлого и нынешнего. Думаю, что три тысячи лет до рождества Христова и полторы тысячи после него содержат достаточный запас фактов, оценив которые можно попытаться хоть чуточку понять суть и направленность Божьего водительства, а через них и общий замысел Создателя относительно человека и места его на Земле. Опять же я не собираюсь плоды изысканий и размышлений своих объявлять как единственно верные. Это было бы против законов логики познания. Напротив. Я с удовольствием готов делиться результатами своих изысканий с людьми сведущими и достойными. Их мнения наверняка могут оказаться весьма дельными и сообща мы могли бы многого добиться.

– Так поступи учиться на факультет богословия, Мишель! Уверен, там ты найдешь ответы на все свои вопросы.

– Эх, Андреас! Конечно же я пытался беседовать обо всём этом и с профессорами богословия, и со святыми отцами. И вынес из всех бесед с ними одну единственную мысль. Для познания Бога и творений Его нужно не за советами к ним обращаться, а бежать от них прочь. Кто они, эти люди, с умным видом толкующие о Боге? Просто говорящие головы, вещающие направо и налево одни и те же застарелые догмы. Бог велик и всемогущ. Человек – раб его и должен служить ему безропотно. Даже не ему самому, а его представителям, превозносящем имя Его, светским господам и отцам Церкви. Подчиняйся и будь доволен, таков удел человека. Разве в рабстве человека заключается образ и подобие Бога? Для чего тогда Бог наделил человека разумом, умом, волей? Если бы Ему нужен был раб, то Он оставил бы человека в образе тупого животного. Однако история рода человеческого свидетельствует обратное. Силой дарованного разума человек постигает и будет постигать мир всё шире и глубже и уже никогда не вернется в животный образ. А клеймо раба, щедро даруемое человеку Церковью, только унижает дух его и угнетает тело.

Мишель взялся открыть очередную бутылку бургундского.

– Давай-ка, друг Везалий, освежим наши бокалы, – руки Мишеля слегка подрагивали, очевидно, от волнения, – Понимаешь, наверное, из-за чего теперь в университет меня не подпускают на пушечный выстрел, а Париж и вовсе отгородился от меня своей стеной.

– Похоже, не без причины, – Везалий взял в руки наполненный Мишелем бокал. Что ни говори, а вино было отменное, – И как ты думаешь со всем этим разбираться?

– Обращусь к деятелям церкви Христовой.

_ ?

– Только не к нашим медноголовым чурбанам, с ними я повоевал изрядно, а к истинным подвижникам христианства. Я имею в виду евангеликов и других, которых здесь называют еууиепоН. Они давно освободились от груза пустых догм и в размышлениях своих о Боге стали гораздо ближе к пониманию Его. Среди них, мне кажется, немало достойных людей. Может ты слышал о них? Фридрих Миконий, Иоахим Вадиан, Жан Кальвин, Генрих Буллингер? Нет? Кстати, Кальвин, гово-

рят, тоже учился здесь в aima mater, а сейчас обосновался где-то в Страсбурге в цехе портных. Представляешь, доктор права и богословия, мыслитель передовых взглядов, а занят тем, что шьет людям платье. Каково? Я обратился к нему с письмом и он не отказал мне в ответе. По всему видно, умнейший человек. Надеюсь, что когда-нибудь мы встретимся с ним и вот так же за бокалом вина и побеседуем обо всём. О Боге, и о человеке, о природе. Но довольно об этом. Я, наверное, утомил тебя своими байками? Давай-ка подолью тебе ещё вина.

Везалий поставил на стол свой бокал. Он до сих пор не мог ничего понять. Всё выслушанное повергло его если не в удивление, то в недоумение. Неужели всё слышанное были слова врача? Или богослова? Вернее всего, еретика!

– У тебя, Мишель, я вижу планы как всегда самые грандиозные. А как же хлеб насущный?

– Да ладно тебе, планы как планы. Опять же нужно вот с этим разобраться, – Мишель положил руку на сваленную на этажерке кипу бумаг, – уверен, здесь для меня найдётся много интересного. А что касается хлеба, так без него я не останусь. Лицензия врача у меня есть, так что буду продолжать заниматься своим делом – лечить людей. Недостатка больных и нуждающихся в лекарском призоре пока не предвидится. Э, а что же мы ничего не едим и не пьем? Непорядок!

На некоторое время беседа поменяла тон. Друзья занялись вином и яствами, громоздившимися на столе. Мишель с живостью и шутками стал рассказывать о забавных случаях своей врачебной практики, благодаря которой за всё, чем был накрыт стол, он не потратил ни единого су. А рассказать было что. Жители округи, что обращались за помощью, были людьми простыми и непритязательными. Их недуги были далеки от тех, коими страдали обитатели дворцов и отелей Ситэ. Здесь никого не мучали головные боли или подагра и никто не жаловался на излишнюю смуглость кожи лица. Зато приходили с вывихами костей, разбитыми головами, торчащими из груди ножами и прочими нескучными вещами. Особенно много всего такого происходило в дни ярмарок, когда к стенам Парижа съезжались торговцы со всех французских провинций, а вместе с ними и шулеры, мошенники, разбойники и прочая публика.

Теперь Андреас охотно поддерживал новый разговор. Прежние темы, как видно, не очень пришлись ему по душе и он был рад поводу их переменить. Всё потому, что кое-что из услышанного от Мишеля, ему показалось недостойным быть высказанным устами врача. Ещё большее показалось недостойным для католика-христианина. И всё же он почувствовал, что Мишель во многом прав. И в то же время Андреас понял, что сам никогда не найдет в себе смелости не только открыто заявить нечто подобное, но и даже помыслить об этом. А признаваться в этом ни себе, ни тем более своему другу как-то не хотелось.

Между тем с улицы послышался топот лошадей и скрип остановившейся кареты. Мишель выглянул в окно.

– Кажется, друг Везалий, прибыл твой экипаж. Пора. Остаться ночевать у меня не приглашаю, даже не проси. В отеле у Лузиньяка тебе будет куда как удобнее, чем здесь на полу или на анатомическом столе. Опять же к утру здесь легко можно потерять и лошадей, и карету, не говоря уж о кучере.

– Да, пожалуй, мне пора. Нужно успеть, пока не затворили городские ворота, – Андреас поднялся, – эх, отменное было вино!

– Погоди, я положу тебе с собой несколько бутылок. У меня где-то оставалось их еще полдюжины.

Оба были тронуты этой нечаянной встречей и теперь невольно пытались оттянуть момент расставания. Наконец, друзья вышли из дома.

– Знаешь, Мишель, как не хочется с тобой прощаться! Вот повстречал сегодня тебя и как будто на душе полегчало. Помолодел даже. Рад, что ты всё так же весел и бодр. Оставайся таким же и всё у тебя получится.

– А я рад за тебя. Эх, Андреас, какие наши годы. Да мы ещё горы свернём!

– Ты главное не сдавайся, Мишель!

– И в мыслях не имел такого!

– Прощай же! И не отступай!

– С Богом!

Андреас наконец забрался в карету. Возница щёлкнул хлыстом над спинами лошадей, зычно прикрикнул и экипаж сорвался с места, во весь опор унося в Париж своего пассажира Андреаса ван Везеля, известного миру мэтра медицины Везалия. Проводив взглядом исчезающий в дорожной пыли экипаж, вернулся в свой дом и лекарь Мишель Сервэ. Мигель Сервет, как звали бы его в родной Испании. Но уже давно второй родиной ему была Франция.