Однажды Сергей Михайлович Вяземский пришёл со службы позже обычного и имел с женой долгий разговор. На следующий день за утренним чаем родители, с трудом подбирая слова, спросили у Анны, что она думает о переезде в Москву. Дочь ответила, что ей это безразлично. Через месяц, окончив мучительно тянувшиеся сборы, они в последний раз перешагнули порог этого дома.
Сейчас никому точно неизвестно как сложилась их дальнейшая судьба. Времена тогда были непростые, военные. Жизнь постепенно теряла яркость, все больше в ней было путаницы, неприятной суеты и лишений. Революцию в феврале 1917 года Вяземские приняли с надеждой, настроение было какое-то пасхальное. Потом пришел кровавый октябрь и с той поры люди разное говорили об этой семье. Кто-то якобы видел их в 1920 году в Крыму на пути в порт, к уходящему на запад пароходу. Эти же люди потом утверждали, что встречали их во Франции, где Сергей Михайлович Вяземский применял свой опыт, работая на какой-то верфи. Анна Сергеевна, по их словам, вела жизнь отшельницы, а в годы нацистской оккупации неожиданно была арестована ненавидимыми ею ещё с прошлой войны немцами и увезена, и не вернулась…
Впрочем, другие люди говорили совсем иное. Будто бы видели Анну в Москве после гражданской войны в качестве совсем неожиданном. Короткая стрижка, кожаная куртка, решительность и какая-то вседозволенность выдавали в ней сотрудника некой организации, название которой произносилось гражданами зловещим шепотом.
В каком качестве она там обреталась было неизвестно, но только однажды перед новой войной всё с теми же немцами арестовали ночью Анну Сергеевну и быстро осудили, и привели приговор в исполнение. Громовой удар расколол ей затылок, чья-то теплая ладонь провела по щеке, и была это её кровь…
.
3.Рабинович
Моя фамилия Шмидт. Отто Карлович Шмидт.
Так называют меня с тех давних пор, как прошла моя конфирмация в немецкой реформаторской кирхе на Большой Морской и я, хоть и не по зову сердца, стал полноправным членом местной лютеранской общины. А для тех, кто знал меня раньше как Натана Рабиновича, я – мешумад (отступник, чтобы вам было понятно); они давно отреклись от меня и правильно поступили. Вы можете сделать то же самое, если в Вас течет хоть капля еврейской крови. Я отнесусь к этому с пониманием, поступайте так, как считаете нужным. Конфессию я выбирал недолго, мне было все равно. Знал, конечно, что родственники от меня отвернутся, но пропадать в безвестности и нищете где-то на границе империи мне казалось ужасно несправедливым. Кроме того, родители Иды дали ясно понять, что мне не стоит рассчитывать на брак с их дочерью. Сейчас, вспоминая свою молодость, убеждаюсь, что невозможность быть с Идой было главной причиной моего бегства. При всем при этом, как будто кто-то нашёптывал мне, что шаг этот для меня катастрофой не обернется, и что в своё время там, наверху разберутся, и поступят с моей душой опять-таки справедливо.
Я тружусь в конторе компании "Зингер", что на Невском. Все хорошо знают этот великолепный дом с башней и стеклянным шаром на ней. Головы некогда поднять – так много у меня работы и она очень ответственная: договоры, счета, накладные… – никаких ошибок быть не должно. Родственники моей жены Эльзы, зная наши обстоятельства, помогли мне получить это место и мы им очень признательны за доверие; время наступило для нас с супругой очень неплохое. Жизнь потекла спокойная, как вода в деревенской речке и казалось, так будет всегда.
Но вот сегодня утром по этим тихим водам прошла рябь – неожиданно пригласил нас к себе нотариус, господин Голубицкий.
Дело было настолько неотложное, что на службе мне в этот день пришлось сослаться на нездоровье.
Молоденький извозчик быстро довёз нас до нужного дома и, что забавно, ровно в полдень (слышно было как выстрелила пушка в крепости) Голубицкий, мужчина гренадерского вида, стоя, поздравил скромно сидящую на стульчике Эльзу, сообщив, что она, урожденная Коскинен, может вступить в права наследства. Я в недоумении переводил взгляд с жены на нотариуса и обратно. Эльза, приоткрыв от изумления рот, смотрела на него снизу вверх широко открытыми голубыми глазами.
Оказалось, что её бездетный родственник, живший в Финляндии и которого я в глаза не видел, присылавший нам раз в год на Рождество красивую открытку, недавно умер и завещал ей что-то очень много: квартиру в Гельсингфорсе, магазин…
Признаюсь, от таких вестей голова у меня пошла кругом. Уже ближе к вечеру Эльза прочла и подписала многочисленные листы, и мы, обессиленные, откланялись.
Голубицкий был очень любезен и, предложив себя в дальнейшем заниматься нашими делами, проводил нас до дверей конторы.
– Все бумаги будут готовы примерно через неделю, уважаемая Эльза Яновна. Такова процедура, необходимо соблюсти все формальности. Я дам вам знать.
– Благодарю вас, Константин Павлович, мы не сомневаемся, что все будет в порядке, – в тон ему отвечала моя Эльза, вдруг открыв миру свою способность разговаривать даже после таких потрясений и переживаний.
Мы вышли на улицу, нужно было отдышаться, многое осмыслить и обговорить. Новые счастливые впечатления нам были обещаны только через неделю, но уж видимо такой выдался этот день – настоящие чудеса ждали меня за углом.
Приближающийся вечер обещал быть теплым. Вокруг нас спешили по своим делам горожане, обитатели этих мест: мамаши и няни с детьми, торговцы, наслаждающиеся вакациями гимназисты… Шумно вздыхали, уставшие за день и мечтающие о водопое, потные лошади, тащившие свои экипажи и телеги и желающие поскорее уткнуться мордой в овёс. Усатый городовой о чем-то настойчиво расспрашивал дворника, тот отвечал, показывая куда-то рукой. Пройдя по Казанской улице до Фонарного переулка, где на углу миловидная дама беспокойно, как мне показалось, ожидала кого-то, мы повернули налево и вскоре уже были около моста через канал. Здесь незакрытое домами солнце слепило глаза и белый модный зонтик Эльзы (мой недавний подарок) оказался очень кстати.