Дмитрий Дмитриевич не находил в себе ни сил, ни желания жить с самых первых дней случившегося несчастья, когда вдруг физически почувствовал как у него в груди что-то хрустнуло и сломалось. Нет, он не умер, но к февралю его плечи окончательно поникли, взгляд остановился и голос звучал все тише. Он не испугался этих перемен в себе, равнодушно принял их и начал, что называется, влачить существование. Конечно, теплая забота дочерей была им замечена, а за сыновей отец был спокоен, как они того и желали. Аннушка, он её так называл, опекала его совершенно по-матерински. Пустота в его душе зияла и леденила, и это чувство, конечно, суждено ему было носить в себе до конца дней… В один из тёмных февральских вечеров Дмитрий Дмитриевич почувствовал себя особенно одиноко. В своем кабинете он с трудом придвинул тяжелое кресло к старому письменному столу, достал из нижнего ящика небольшую деревянную шкатулку и, помедлив немного, открыл ее. В пожелтевших уже конвертах там лежали письма его жены. В какой-нибудь другой день он не решился бы даже притронуться к ним, но сегодня почему-то никаких внутренних преград не ощутил, читать их, правда, не стал, а только перебирал одно за другим. В каждом звучал дорогой ему голос, обычно радостный, но порой и деловой, когда речь шла об устройстве дома; были и упреки – что делать, они были обычной счастливой парой. Неожиданно среди конвертов с письмами заметил Дмитрий Дмитриевич один запечатанный, почтовой марки на нём не было. Послание было адресовано ему, почерк жены ни с чем нельзя было спутать. Видимо, она сама его сюда положила и Дмитрий Дмитриевич испытал давно забытое чувство волнения. Оно странным образом потеснило скорбь и стало понятно, что письмо это будет им сейчас прочитано.
Анна спешила завершить дела в гостиной и, проходя мимо кабинета, увидела в приоткрытую дверь, что за столом кто-то сидит, закрыв ладонями лицо. Немного поколебавшись, она постучала и вошла. Дмитрий Дмитриевич медленно поднял голову и, казалось, не сразу её узнал. Девушка слегка растерялась. Этот пожилой мужчина, которого она уважала и почитала, сейчас показался ей бесконечно маленьким и далеким, но в руке у этого незаметного человека трепетал листок белой бумаги, вероятно – письмо. Дмитрий Дмитриевич протягивал ей этот листок и что-то говорил.
– Что, что это? – она ничего не понимала.
– Вот, прочитай! – негромко повторил он.
– Нет, я не могу… – Анна, не отрывая глаз от письма, затрясла головой и попятилась к двери.
– Не бойся, Аннушка, – голос его потеплел и стал узнаваем – возьми! Представляешь, письмо от Кати. Последнее… Я сейчас плохо соображаю, мысли путаются, я даже толком не понимаю, как оно здесь оказалось. Ну, да не это главное…
Анна с трепетом взяла небольшой лист и при свете лампы стала разбирать, написанные мелким, уверенным почерком, слова.
Покойная Екатерина Федоровна слогом владела. Живая человеческая речь звучала в этих строках, и на мгновение вдруг забылось, что человека их писавшего уже нет на свете… Через короткое время Анна осознала себя уже идущей по темному коридору и повторяющей про себя слова из письма, запавшие ей в душу:
– "…Конечно, я оставляю брешь в твоей душе, Митенька. Но знаю, что душа у тебя большая и это великодушие не позволит тебе пойти на дно от одной лишь, пусть даже большой, пробоины. Помнишь, приезжал к нам в гости Лев Николаевич? И он говорил нам тогда за чаем, не знаю шутил или всерьёз, что у меня дар пророчества. Не смейся, Митя, а запомни: будут и другие бездонные пустоты в доброй твоей душе. Такие, что потрясут, но всё же не погубят…"
Спокойными были эти дни, а ночи какими-то синими, может быть от того, что лунный свет и большие снега вокруг делали темноту неполной, и всем от этого было необычно хорошо. Вечерами молодежь собиралась пить чай за большим круглым столом, над которым с незапамятных времен их детства висела большая, удивительная лампа, которую можно было опускать и поднимать. При этом, конечно, старались не попадаться на глаза матери и отцу… Сейчас здесь звучали негромкие слова, иногда целые рассказы, и все с благодарностью им внимали. Никого не пугало вдруг наступавшее молчание – это были минуты долгих взглядов и размышлений… Расходились поздно. Анна, до сих пор сидевшая с вязанием в сторонке, обычно оставалась убрать со стола. Так было и сегодня. Хлопоты не заняли много времени, она погасила лампу и стала ждать когда глаза привыкнут к темноте. Но тьмы так и не наступило. За высокими окнами была густая синева и лилась эта синь в комнату вместе с лунным светом. Уже можно было различить в глубине залы неподвижную громаду праздничной ели – в этом году её долго не разбирали, и она почему-то не осыпалась – с её сказочными игрушками на колючих ветвях, и старые их кресла под белыми чехлами, привычные формы стола и знаменитой лампы… Все продолжало жить, дышало, и никуда не исчезло. Долго стояла у окна Анна, ей вдруг подумалось, что она сама становится частью этой ночи. И она не ошиблась.
Время было уже позднее. Николай у себя в комнате пытался читать, но смысл прочитанного почему-то ускользал и он отложил книгу. Дом уснул, а ему не спалось, впрочем, с ним это случалось часто в последнее время. Молодой человек подкрутил фитиль у лампы на столе и в комнате стало темнее. Закрыв глаза, он стал вспоминать сегодняшний вечер, временами ловя себя то на улыбке, то на печальном вздохе.
– Нет, все-таки не заснуть мне сегодня… – он оделся, отворил дверь в темный коридор и отправился без всякой цели бродить по дому. Очень скоро дошёл он и до гостиной, постоял перед закрытой дверью и вошёл. Эта зала была ему хорошо знакома с детства. Вспомнилось, как однажды таинственной предновогодней ночью пробрался сюда он, тогда шестилетний. Для маленького человека и обычное пространство представляется огромным, а в темноте – вообще не имеющим границ. В тот далёкий год огромная ель также стояла у стены как молчаливая темная гора, потрясая своей мощью маленького Колю и сверкая таинственными искрами в черной своей глубине. Вот и сейчас, через столько лет, он испытал такие же чувства, сердце затрепетало, память души сработала. Захотелось подойти к заметному в темноте окну, но сделать это оказалось непросто – Николай от неожиданности вздрогнул – в кресле кто-то сидел.
Анна услышала чьи-то неспешные шаги в коридоре, этот кто-то остановился у двери и тихо вошёл. Она удобно устроилась у окна и спокойно, без страха всматривалась в темноту. Неизвестный человек медленно приближался, постепенно проступая из мрака. Вот он оказался совсем рядом и Аня, наконец, поняла, кто так непостижимо возник перед ней. Этот человек был ей дорог и давно любим. Девушка, слегка наклонив голову, внимательно всматривалась в милые, знакомые черты. Николай стоял совсем близко, синий свет из окна скрадывал очень многое вокруг, заставляя сомневаться в реальности, но с далёких небес с облегчением увидели, как Анна, вздохнув, медленно закрыла глаза и потянулась лицом к нему. А он все стоял – не в нерешительности, но в благодарном оцепенении – затем наклонился и коснулся её теплых губ своими: