Anamnesis. Том 2

– Ну да, что-то вроде того… У них же должны быть какие-то спецсредства? Ну, для обнаружения микрочастиц одежды, кожи… Не знаю, чего там ещё. Или просто кинолога с собакой вызвать. Вдруг пёс след возьмёт?

– Да вызову, конечно. Только поверь мне, за исключением случая со Смуряковой, ну, с утопленницей, которую вы с Кешкой вчера нашли, собака работала по всем убийствам. И криминалисты – тоже. Результат – большой жирный ноль. Никаких следов преступления или преступника обнаружено не было. Просто несчастные случаи! – участковый невесело усмехнулся и в сердцах ткнул окурок в землю.

Антон Иваныч кашлянул и встрял в разговор:

– Если я правильно понял, эта смерть – не единственная? Кто-то убивает женщин?

Мы с участковым оторопело переглянулись. Как-то не учли мы присутствия фельдшера, не посвящённого в детали этого странного и страшного дела.

Первым опомнился лейтенант:

– Антон, раз уж так вышло… Словом, ты должен пообещать мне, что никому об этом не расскажешь. Иначе в округе начнётся паника, а мне только её для полного счастья и не хватало!

– Не расскажу, не бойся!

– Слово?

– Зуб даю! – вполне серьёзно пообещал фельдшер. Странно, но прозвучало это вполне убедительно.

– Ну, смотри у меня… Ладно, всё равно мы уже проболтались. В районе действительно гибнут женщины. Не просто женщины, а беременные… – в нескольких фразах Михалыч обрисовал сложившуюся ситуацию.

Повисла тишина. Судя по перевёрнутому лицу фельдшера, он был шокирован.

– Вот такие пироги с котятами! – констатировал я, когда пауза перевалила за пять минут. Просто, чтобы что-то сказать.

Антон Иваныч по-прежнему сидел в ступоре. Я осторожно тронул его за плечо:

– С вами всё в порядке?

Он встряхнулся и затряс головой:

– Со мной – да! Жена…

– Что с ней? – хором спросили мы с участковым.

– В Сосновку, к матери поплыла. На лодке. Полчаса назад! – фельдшер вскочил на ноги и устремился к калитке.

Мы рванули следом. Нагнав Иваныча уже у забора, я забежал вперёд и заглянул в его испуганное лицо:

– И что?

– Беременная она! Десять недель! – отчаянно выкрикнул фельдшер, оттолкнул меня и, выскочив за калитку, понёсся вниз, к озеру.

– Твою мать! – в сердцах ругнулся лейтенант и гаркнул вслед удаляющемуся Иванычу:

– Антон, давай к моему причалу! На катере пойдём! – и, не оглядываясь, побежал по узкой тропинке, уходящей куда-то влево.

Фельдшер затормозил, развернулся и помчался следом, размахивая так и не понадобившимся «дежурным чемоданчиком». Я оказался в аръергарде. В пару минут мы добежали до маленькой пристани с пришвартованным к ней милицейским катером.

Семён прыгнул к рулю и мигом завёл мотор. Дождавшись, пока мы с Иванычем разместились в судёнышке, лейтенант отдал концы. Катер с каким-то остервенением рванул вперёд.

8 сентября, озеро Белое, 12—35.

Оксана не торопясь работала вёслами. Лодка степенно плыла по спокойной воде, оставляя за собой длинный, расходящийся двумя бесконечными лучами, след. Солнце уже давно весьма ощутимо припекало даже через соломенную шляпу с широкими полями. Недолго думая, женщина стянула с себя одежду, оставшись в одном белье. Всё равно никто не увидит: озеро было абсолютно пустынным. Зато позагорать можно.

Кобельки давно скрылись за островками, которых в Белом было великое множество. Вот и сейчас, оглянувшись, Оксана обнаружила прямо по курсу ещё один. И удовлетворённо улыбнулась: сразу же за ним нужно будет взять правее, а там уж и до Сосновки недалеко.

Женщина вспомнила, как несколько лет назад, когда она сразу же после свадьбы переехала к мужу в Кобельки, решила в первый раз сплавать к матери на лодке. Антон очень долго и обстоятельно рассказывал ей тогда, как правильно грести и куда именно плыть.

Ну, положим, грести-то она с детства умеет. Однако, терпеливо слушала мужа, справедливо полагая, что тому доставляет некоторое удовольствие учить слабый пол уму – разуму. Как и любому мужику, впрочем.

А вот, как оказалось, не зря он тогда её учил. Оксана едва не заблудилась в россыпи островков. Да чего уж там: заблудилась окончательно. Помнится, тогда ещё и туман стоял, так что немудрено было потеряться в огромном озере. Она и потерялась. И несколько часов гребла в густой белой пелене, натыкаясь периодически на одинаковые с виду берега островков.

Выручили тогда Оксану рыбаки, едва не наткнувшись в тумане своей лодкой на её. Как уж там они ориентировались в белом мороке, непонятно, но через каких-нибудь полчаса обе лодки причалили к берегу у Сосновки.

Негромкий треск под ногами прервал её воспоминания. Лодку ощутимо качнуло. Вздрогнув от неожиданности, женщина посмотрела под ноги. И не поверила глазам: одна из узких досок, из которых было собрана лодка, треснула посередине. Да не просто треснула, а вздыбилась вверх двумя обломками, будто снизу по днищу кто-то от души ударил чем-то тяжёлым. В образовавшуюся пробоину лениво начала вливаться вода.

Оксана чертыхнулась и попыталась ногой вправить обломки на место. Получилось ещё хуже: те отломались полностью и отвалились. Дыра в днище расширилась, чем не преминуло воспользоваться озеро: поток воды, устремившийся в пробоину, существенно расширился и ускорился.

Женщина прекратила грести и, скомкав футболку, попыталась заткнуть ею пробоину. Помогло: поток почти прекратился. Вздохнув с облегчением, Оксана взялась за черпак и принялась вычерпывать воду.

Лодка опять дёрнулась. И вновь – мерзкий треск. Прямо под носом у оторопевшей женщины доска разлетелась в щепки. Новая пробоина оказалась раза в три больше первой. И в неё тут же радостно хлынула вода. Лодка моментально осела.

Оксана лихорадочно заработала черпаком, одновременно пытаясь осознать происходящее и сообразить, что же ей делать. Эту пробоину уже не заткнёшь: шорты, которые оставались в качестве возможной пробки, просто вывалятся под лодку. Пока женщине удавалось вычерпывать воду чуть быстрее, чем та прибывала. Но нельзя же вечно оставаться здесь, посреди озера! Грести-то как? Стоит только на пару минут отложить черпак – и лодка затонет. А до ближайшего островка – метров пятьсот – шестьсот…

Плавала Оксана не очень-то хорошо. А если честно – почти не плавала. Так, гребла себе по-собачьи, умудряясь худо – бедно удерживаться на воде. А вот так, чтобы проплыть полкилометра в довольно прохладной уже сентябрьской воде – это вряд ли!

Она почувствовала страх. И, чтобы приглушить его, ещё быстрее заработала черпаком. Это помогло: из-под воды показалось днище.

Оксана бросила черпак и схватилась за вёсла. Так она ещё никогда не гребла: лодка понеслась, будто катер, направляясь по прямой к ближайшему острову. Но, увы, замедляясь с каждой секундой: неумолимая вода заливала судёнышко, делая его тяжелее.

Опять остановка. Опять – лихорадочное вычерпывание. Опять – черпак заскрёб по днищу лодки. Опять – за вёсла и вперёд!

Сколько же удалось проплыть? Оксана обернулась и чуть не завыла от досады: проклятый остров почти не приблизился! Женщина с удвоенной силой заработала вёслами.

Вновь треск и толчок! В днище образовалась ещё одна пробоина: шире, чем прежние. Моментально лодка на четверть заполнилась водой. И тут же – новый удар и новая дыра!

– Да что же это?! – прохрипела Оксана, внезапно потеряв голос от навалившегося ужаса.

Попыталась вычерпывать – да куда там! Лодка на глазах погружалась в равнодушное озеро, наполняясь прохладной осенней водой. Сжимая в руках бесполезный черпак, женщина тоскливо смотрела, как уходят вниз борта судёнышка.

Когда они скрылись под водой, Оксана оглянулась на остров – такой далёкий…

8 сентября, Кобельки, участковая больница, 12—35.

Он закрыл глаза и привычно потянулся другим своим взглядом к женщине. Та плыла в лодке посреди озера. Почти голая.

«Бесстыжая! – вздохнул Он про себя, – Все они – бесстыжие! Мало того, что делала такую мерзость, так ещё и голышом по озеру раскатывает!» В том, что женщина в лодке делала мерзость, Он не сомневался: иначе бы не забеременела.

Ощутив знакомый холод в животе, Он ещё раз с отвращением взглянул на бесстыдницу и нырнул взглядом под лодку.

Там было светло и спокойно. Солнечные лучи легко пронизывали прозрачную осеннюю воду, дотягиваясь до самого дна. По которому, далеко внизу, неспешно плыла заострённая спереди тень лодки.

Он затаил дыхание и начал лепить себя. Холод в животе усилился, захватив грудь. Вода под лодкой сгустилась, быстро обретая твёрдость. Но оставаясь при этом такой же прозрачной. Бесформенный поначалу, прозрачный сгусток разрастался, вбирая окружающую воду и выпуская из себя отростки, будто гигантская амёба.

Через несколько секунд всё было готово. Он проворно выбрался из своего тела и перенёсся в новое, только что слепленное из воды. Огляделся, пошевелил пальцами рук и довольно улыбнулся: это тело получилось ничем не хуже того, постоянного, оставленного пока без хозяина на койке больницы.

– Пора за дело! – пробормотал Он и поднял голову.

Прямо над Ним медленно проплывало днище лодки. Той самой, в которой находилась очередная бесстыжая дрянь. В голове забарабанил пульс, холод охватил уже всё тело. Не сдерживая больше свой гнев, Он размахнулся и ударил кулаком в днище.

Хлипкая доска с готовностью проломилась. В пробоине показался свет. Который, впрочем, тут же исчез: дыру, видимо, сверху чем-то заткнули.

Он зарычал от ненависти и ударил вновь. Размахнулся было ещё раз, но удержался. Эта, в лодке, не должна умереть сразу: пусть сначала покорчится от ужаса и непонимания происходящего, а уж потом… Кроме того, Она говорила, что всё должно выглядеть, как несчастный случай: ни к чему им привлекать ненужное внимание.

Тяжело вдыхая воду, Он наблюдал за продырявленной лодкой. Какое-то время та покачивалась на одном месте. В дыре то и дело мелькала какая-то тень: судя по всему, дрянь пыталась вычерпать воду. Ну-ну!

Вдруг, с обеих сторон от тёмного днища в воду плюхнулись вёсла. Лодка рванула вперёд, да так быстро, что Он даже присвистнул. Это в воде-то!

Не торопясь, Он поплыл за удаляющимся судёнышком, прекрасно понимая, что далеко тому не уйти.

И в самом деле: через десяток метров лодка остановилась, заметно осев. Женщина, видимо, опять принялась вычепывать воду. В этот раз она закончила гораздо быстрее: лодка вновь устремилась вперёд.

Ну, хватит! В несколько мгновений догнав лодку, Он, уже не сдерживаясь, принялся молотить в днище, разнося его в щепки. В сознании пульсировала, бесновалась одна лишь мысль: поскорее добраться бы до бесстыжей дряни в лодке…

– Что это с ним?! – раздался испуганный голос прямо над ухом.

Он резко обернулся. Но, кроме пронизанной солнечными лучами воды, ничего, разумеется, не увидел. Голос прозвучал там, у оставленного пока в палате постоянного тела.

С сожалением Он опустил занесённую уже для очередного удара руку. Надо возвращаться. Иначе поднимется переполох и Она будет недовольна: просила же не привлекать внимания! А Он очень хорошо знал это недовольство. И боялся его.

Взглянув напоследок вверх, Он удовлетворённо хмыкнул: лодка ушла под воду почти полностью. До ближайшего берега далеко, а вода – холодная. Вряд ли дрянь доплывёт. Жаль, всё-таки, что не сможет Он быть рядом в тот момент, когда жизнь покинет её и плод. Получается, зря топил лодку: главное-то сделано не будет!

– Доктора, скорее, доктора зовите! – не унимался голос там, в палате.

– Да нет доктора! На вызове он, – с досадой откликнулся другой голос.

Всё, больше ждать нельзя, пора возвращаться. Он задержал дыхание и потянулся сознанием к своему постоянному телу. Водяной фантом тут же потерял твёрдость и бесследно растворился в окружающей воде.

Он открыл глаза уже в палате. И улыбнулся.

8 сентября, озеро Белое, 13—25.

Катер шнырял между многочисленными островками уже почти полчаса. Антон Иваныч поначалу пытался показывать дорогу, которой обычно его жена плавала в Сосновку. Но потом как-то потух, скукожился весь на корме, да так и сидел там до сих пор. Молча вглядываясь стеклянными глазами в пробегающую мимо борта воду.

– Иваныч, может, сразу в Сосновку пойдём? – не отрывая взгляда от курса, прокричал летенант, – Наверное, всё обошлось и Оксанка давно у матери. Чай пьёт.

Фельдшер вяло пожал плечами и кивнул.

– Он согласен! – перевёл я молчаливый ответ участковому, с трудом перекрикивая встречный ветер.

Всё так же, не оборачиваясь, Семён кивнул и заложил лихой вираж. Обогнув очередной островок, катер помчался к неведомой мне пока Сосновке.

Несколько минут мы плыли в полном молчании. Тишину нарушали лишь ровный рокот мощного мотора, да свист ветра в ушах. Но так продолжалось недолго.

– Стой! Вернее нет, правее, правее возьми! – Антон Иваныч вдруг встрепенулся и вскочил на ноги, едва не перевернув катер.

Лейтенант в недоумении обернулся:

– Ты чего? Увидел кого?!

Вместо ответа фельдшер показал рукой куда-то вправо. Мы посмотрели: далеко, в сотне метров на гладкой воде что-то было.

– Непонятно… Плывёт кто-то, что ли? – протянул лейтенант, направляя судно к находке.

Нещадно кромсая носом озеро, катер понёсся к белеющему вдали предмету. Мы молча вглядывались вперёд. Украдкой я наблюдал за Антоном: чем ближе мы подплывали к цели, тем сильнее менялось его лицо. И отнюдь не в лучшую сторону.

Домчались, наконец. Лейтенант заглушил мотор и в неожиданной тишине катер по инерции подплыл к качающемуся на мелких волнах предмету.

Антон Иваныч перегнулся за борт и выудил из воды… шляпу. Соломенную женскую шляпу с большими полями и голубой ленточкой.

– Оксанкина, – тихо объяснил он и уткнулся лицом в мокрую находку.

Мы с Семёном молчали. Не было слов: вместо них вдруг навалилась какая-то обречённость. Сгорбившись, втроём мы стояли в катере, не понимая, что происходит. И не зная, что делать.

Первым молчание нарушил фельдшер. Он тихо завыл в шляпу, уселся на корме и принялся лихорадочно стаскивать с ног обувь.

– Антон, ты чего?! – лейтенант опустился перед ним на корточки.

– Она здесь! Она здесь где-то! Раз шляпа тут, то и Оксанка – тоже! Найти надо, спасти… Может, не поздно ещё! – выкрикивал Иваныч, разувшись и стаскивая халат.

– Поздно! Поздно, Антон! – участковый схватил его за плечи и встряхнул, – Ты уже ничем не поможешь. Я вызову водолазов, найдём потом её. А сейчас – успокойся. Ты ничего уже не сделаешь, а вода холодная…

Не дослушав лейтенанта, фельдшер с силой оттолкнул его и прыгнул за борт. Как был, в одежде. Снять он успел только халат.

– Антон! – участковый перегнулся через борт.

Но тот уже скрылся под водой. В воздухе на миг мелькнули босые пятки. Лейтенант с маху уселся на скамью и вопросительно посмотрел на меня.

– Его сейчас не остановишь. Аффект, – пояснил я, – Будем ждать, пока не наныряется. И следить, чтобы не утонул.

– Палыч, ты понимаешь, что происходит? – тоскливо спросил Семён.

– Не понимаю. Ничего я не понимаю! – я уселся рядом и обхватил голову руками.

– Вот и я – ничего! – скорбно констатировал лейтенант.

Молча мы смотрели за борт, где нырял, выныривал и вновь нырял Антон Иваныч.

Семён вдруг встрепенулся и вопросительно уставился на меня:

– Слышал?

– Что?

– Тихо! – прикрикнул он на меня и прислушался, – Вот, опять!

Теперь услышал и я:

– Вроде, кричит кто-то?

– Похоже на то! – согласился лейтенант.

Ветер опять донёс до нас тот же звук. Крик, нет сомнений!

– На острове, что ли? – участковый вскочил и принялся всматриваться в далёкий островок, прикрывая ладонью глаза от солнца.

Присмотрелся и я. В нескольких сотнях метров от нас, по берегу острова металась человеческая фигурка!

– Антон! – лейтенант нагнулся над бортом и схватил несчастного фельдшера за шиворот как раз в тот момент, когда тот приготовился к очередному нырку.

– Ну, чего? – губы у Иваныча заметно посинели.

– Антон, на острове есть кто-то! Поплыли, посмотрим: вдруг Оксана выплыла?

– Где? – Иваныч в воде заозирался.

– Вылезай. Это с другого борта. Отсюда не увидишь.

Фельдшер подтянулся и перевалился через борт. Пошатываясь, встал:

– Ну, где?!

Я показал. Иваныч больно вцепился мне в плечо и захрипел:

– Поплыли! Семён, заводи, поплыли скорей!

Катер рванул к острову. Не отпуская моё плечо, фельдшер вглядывался в приближающийся остров, подавшись вперёд всем телом:

– Семён, ты быстрее можешь?!

Лейтенант покачал головой:

– На пределе. Потерпи, через пару минут причалим!

Но уже через минуту стало видно, что фигурка на берегу – женская. В одном белье.

– Оксанка! – с улыбкой протянул Иваныч.

И осел на скамью.

8 сентября, Кобельки, участковая больница, 15—30.

– Докладывайте! – я плюхнулся на стул и обвёл взглядом выстроившийся в кабинете персонал.

Вперёд выступила Мария Глебовна:

– За время вашего отсутствия, доктор, особых происшествий не было! – бодро отрапортовала она.

Как-то уж слишком бодро…

– А неособых? – подозрительно уточнил я.

– Ну… – замялась было акушерка, но я пресёк колебания:

– Давайте без «ну»! Что стряслось?

– У Зотова, который с тромбоэмболией, приступ был.

– Что за приступ? Одышка?

– Нет, непонятное что-то. Потерял сознание, побледнел, затрясся. Да, ещё очень мокрый был весь, прямо в крупных таких каплях! Похоже на эпилепсию, но не совсем, – акушерка выглядела немного растерянной.

Я тоже озадачился. Что ещё за новости?!

– Сейчас-то он в сознании? Сколько времени продолжался приступ? Пульс, давление какие были? Сахар крови определили? – засыпал я вопросами Марию Глебовну.

– Да, он в сознание минут через десять пришёл. Пульс был под двести, давление – нормальное. Кровь на сахар взяли уже после приступа – немного снижен. Три ровно.

– Чем купировали приступ? – я не унимался.

– Да ничем. Сам в себя пришёл, мы только следили, чтобы язык не прикусил, да не задохнулся. Он трясся – трясся, а потом раз – и всё закончилось. Как-то сразу в себя пришёл: лежит довольный такой, улыбается! – закончила доклад акушерка.

– Улыбается? – машинально переспросил я.

– Ага! – хором подтвердили Мария Глебовна с Клавдией Петровной.

– Сейчас как себя чувствует?

– Вполне удовлетворительно.

Я вздохнул с облегчением:

– Вот и славно. Что ещё?

– Ещё да… – начала было акушерка, но её локтем в бок ткнула Клавдия Петровна:

– Да ничего больше, Пал Палыч! Тут у нас с Машкой маленькие женские секреты. Верно, Марья?

Та, потирая бок и морщась, закивала головой:

– Верно, верно! А больше – ничего.

– Ну, если это ваши, как вы говорите, женские тайны, то я в них лезть не буду! – великодушно заявил я, – На приём народу много пришло?

– Да, сегодня наплыв: человек двадцать первичных и ещё с десяток на повторный осмотр. Плюс шесть перевязок! – обрадовала меня фельдшерица.

Свет в моих глазах померк. Опять до полуночи!

– Значит, так: Клавдия Петровна, вас я прошу заняться перевязками. Можете привлечь к процессу Марию Глебовну. Насколько я помню, там ничего сложного не предвидится. А я пойду на приём. Антона Иваныча, в силу определённых уважительных причин, сегодня не будет. Поэтому работаем за себя и за того парня. Как в песне поётся! – с фальшивой бодростью закончил я и отправился в амбулаторию.

В коридоре я наткнулся на Алю. Она взглянула на меня своими невероятными глазищами и тихо спросила:

– Их кто-то убивает, верно?

– Верно, – механически подтвердил я и запоздало спохватился, – Кого это «их»?

– Женщин. Беременных. Как сегодня, – терпеливо объяснила девушка.

Я схватил её за плечи:

– Откуда вы знаете?! Кто вам рассказал?!

Аля покачала головой:

– Павел, мне никто ничего не рассказывал. Даю вам слово. Я просто знаю – и всё. Вернее, сегодня только узнала, когда увидела ту женщину… в окне.

Спохватившись, я неохотно отпустил девушку:

– Аля, вы не должны никому, слышите, ни-ко-му рассказывать об этом, – быстро оглядевшись, я затащил её в пустую процедурную, подпёр спиной дверь изнутри и тихо, почти шёпотом, продолжил, – Всех этих женщин действительно убили. Лейтенант, с которым вы сегодня беседовали, проводит расследование. А я ему помогаю. Он сам просил меня об этом, хотя я так и не понял, какая от меня может быть польза в этом деле…

– Может. И будет! – на полном серьёзе пообещала Аля.

Я запнулся, потеряв нить разговора:

– Уверены? Впрочем, не о том сейчас речь. Беда в том, что, кроме нас с лейтенантом, да ещё одного – двух человек, посвящённых в эту историю, никто не верит в то, что это – убийства. Милицейское начальство Семёна уверено, что все эти несчастные случаи – несчастные случаи и есть. Потому что следов преступления и преступника во всех четырнадцати случаях обнаружить не удалось.

– Пятнадцати, – поправила меня девушка.

– Почему пятнадцати? Лейтенант утверждает, что было четырнадцать смертей, – оторопело возразил я.

– Он просто ничего не знает о пятнадцатой. Вернее, о первой, – грустно сказала Аля и резко отвернулась.

Я успел заметить, как в её глазах блеснули слёзы.

– Аленька, что с вами? – я опять, на этот раз осторожно, взял её за плечи и развернул к себе.

Девушка и в самом деле плакала. Тихо, без всхлипываний и рыданий. Просто крупные слёзы вытекали из её глаз и прозрачными ручейками сбегали вниз по щекам.

– Я не знаю, что со мной! В том-то и дело, что не знаю, – она уткнулась лицом в моё плечо, – Не знаю, откуда мне всё это известно, не понимаю, как эти убийства связаны со мной! А они ведь как-то связаны, я это чувствую. Я даже не знаю, кто я!

Последние слова Аля почти выкрикнула. Я покрепче прижал её к себе. Никаких подходящих слов в голову не приходило. В неё вообще ничего не приходило. После всех нынешних событий мозг, видимо, включил защитное торможение.

Минут пять мы так и простояли. Наконец, девушка оторвалась от моего плеча, подняла влажные зелёные глаза и тихо, очень тихо сказала:

– То, что их убивает, очень странное. Я не понимаю.

– «То»?! Вы хотите сказать, что убийца – не человек?! – изумился я.

За сегодня это уже второе предположение о нечеловеческой природе убийцы. Первое, помнится, высказал лейтенант. Правда, я так и не понял, насколько серьёзно он это говорил. И вот теперь – Аля. По непонятным причинам, словам этой девочки я верил. Всем, даже самым невероятным. Наверное, в силу невероятности её самой…

– Человек… и – не человек. Я не могу понять, не могу почувствовать. Сейчас пока – не могу. Может быть, позже… – Аля выглядела растерянной.

В коридоре началась какая-то суета. Туда – сюда затопали ноги, слышались приглушённые голоса. Наконец, все фоновые шумы легко перекрыл визг Клавдии Петровны:

– Пал Палыч! Доктор! У вас вызов!

Я виновато посмотрел на Алю. Она улыбнулась:

– Идите, доктор! Кому-то без вас плохо.

Неожиданно для самого себя, я поднёс к губам её руку и поцеловал.

И выскочил за дверь.

8 сентября, Кобельки, 16—15.

Странно, но по улочкам Кобельков Кешка вёл машину очень осторожно. Вспоминая его недавнее лихачество, я недоверчиво косился в сторону водителя. Боясь, что вот – вот тот привычно вдавит педаль газа в пол и «УАЗик» вновь горным козлом пойдёт скакать по окрестностям.

Но ничего подобного не происходило. Машина спокойно, даже как-то торжественно, двигалась к цели.

Наконец, я не вытерпел:

– Кеша, ты побыстрее немного можешь? Там ребёнку плохо!

Иннокентий с достоинством взглянул на меня и пояснил:

– Палыч, это я за городом гоняю, а в городе – ни-ни! Тут же люди кругом!

Я согласно кивнул, окидывая взором пустые улицы: и верно, люди кругом!

Из окошка, ведущего в салон, высунулась Клавдия Петровна:

– Минут через пять будем на месте. Зара на отшибе живёт, под дамбой.

– Кто? – переспросил я.

– Зара. Мать мальчика, к которому мы едем.

– Странное имя какое!

– Цыганка она, – пояснила фельдшерица, – Помните, я вам рассказывала про цыганского барона? Ну, который кровать подарил?

– Помню, конечно.

– Та вот, у нас тут неподалёку, в степи прямо, тогда табор стоял. Зара в нём жила. А когда табор снялся и ушёл, она тут, в Кобельках осталась. Беременная. Уж не знаю, почему она так решила, но осталась. Родила вскоре мальчишку, на работу в совхоз устроилась. Словом, прижилась как-то.

– А барон?

– А что барон? – удивилась Клавдия Петровна, – Барон тут ни при чём. Он просто тем табором командовал.

«УАЗик» подпрыгнул на колдобине и, свернув к берегу озера, покатил вдоль него. Дорога довольно резко пошла под уклон. С удивлением я обнаружил, что машина спускается ниже уровня воды. Причём, намного.

– Сейчас дамба будет, – заметив моё удивление, пояснил Кеша, – Озеро-то искусственное. Лет тридцать назад речку запрудили, вот и получилось наше Белое.

Впереди и впрямь показалась дамба. У её подножия, вырываясь из-под немного приподнятых створов, бурлила вода. А от этого бурления начиналась небольшая речушка. Скорее, даже ручей.

Подкатив к самой реке, наша машина свернула вправо и по узенькой грунтовой дороге запрыгала вдоль русла.

– Не страшно тут жить-то? А ну, как плотину прорвёт? Смоет же всё к лешему! – поинтересовался я, обнаружив с десяток изб, прижавшихся вплотную к речушке.

Кешка пожал плечами:

– А кто их знает? Может, и страшно. Только всё равно здесь строятся: речка под боком, озеро рядом, земля – сплошной чернозём. Здесь на огородах знаешь, какие чудеса вырастают? Впору в книгу рекордов заносить. А наверху не земля – глина одна пополам с песком.

Проехав мимо «нижних» Кобельков, мы направились к небольшому одноэтажному домику, стоящему особняком. Тоже – на самом берегу.

– Ну вот, приехали. Тут Зарка и живёт! – лихо затормозив у калитки, сообщил мне Кешка.

Вдвоём с фельдшерицей мы выгрузились из машины и направились к дому. Дверь на крыльце распахнулась: нам навстречу устремилась растрёпанная молодая женщина в яркой цветастой юбке и неожиданной футболке с олимпийским мишкой. Добежав до нас, она вместо приветствия схватила меня за руку и молча потащила за собой.

– Добрый день, Зара! – я решил взять инициативу в свои руки, – Рассказывайте, что стряслось?

– Сыну плохо. Совсем плохо! – выдохнула цыганка. В её голосе явственно слышалось отчаяние.

– С чего всё началось? – взбегая по ступеням крыльца, я продолжил опрос.

– Он во дворе играл. Залез на забор, – она кивнула на невысокий заборчик, огораживающий участок, – Не удержался, упал. Боком ударился о камень.

– Каким боком?

– Правым. Сначала-то ничего: похныкал, конечно, да и побежал опять играть. А потом я обед приготовила, выхожу – а он лежит на земле: лицо синее, дышит тяжело, стонет. Я Мишку в дом занесла и сразу же за вами послала.

В моей голове начался интенсивный мыслительный процесс. Бессвязные воспоминания из области травматологии со щёлканьем сменяли друг друга, но ничего подходящего случаю не находилось. Пока.

– Вот, доктор. Это – Мишка! – в комнате Зара указала на лежащего в постели малыша лет пяти.

Мишка слегка приоткрыл глаза, грустно, по-взрослому совсем, взглянул на меня и опять опустил веки. Дышал он тяжело и часто. Очень часто. Его лицо и в самом деле было синим.

– Помогите мне его раздеть! – попросил я цыганку.

Зара попыталась стянуть майку через голову, но малыш громко закричал от боли. Оттолкнув мать, к Мишке подскочила Клавдия Петровна и в несколько движений разрезала майку ножницами. Оголилась худенькая детская грудь с торчащими рёбрами.

Я присел на краешек постели и принялся внимательно осматривать правый бок бедняги. Ага, вот и огромный синяк от удара!

Очень осторожно я нажал на центр синяка. Под пальцами противно заскрипело, а малыш взвизгнул от боли.

– Всё, Мишка, всё! Ну, извини. Мне нужно было кое-что проверить! – успокаивающе бормотал я, лихорадочно пытаясь вспомнить, что полагается делать в таких случаях.

А случай оказался не из простых. Судя по всему, ударившись о камень, Мишка сломал ребро. Или рёбра. Которые своими острыми отломками повредили лёгкое. И теперь из разорванной легочной ткани в грудную полость малыша поступает воздух, поджимая повреждённое лёгкое и не давая тому возможности дышать.

Напряжённый пневмоторакс, вот как это называется. Сейчас Мишка дышит только одним лёгким. Потому и синий, потому и одышка такая.

И что прикажете мне делать? Лечить парня нужно срочно: плохеет на глазах. Требуется вмешательство грудного хирурга, а где его взять-то в Кобельках?

– Доктор, ему хуже! – закричала Зара, дёргая меня за рукав.

Осторожно освободившись от её рук, я полез в дежурный чемоданчик, перебирая его содержимое и пытаясь собрать всё нужное для неотложной манипуляции.

«Перевести напряжённый пневмоторакс в открытый», – будто мантру повторял я про себя фразу из учебника по хирургии. А это значит, что мне придётся поставить в грудную полость Мишки специальный дренаж, чтобы отсасывать поступающий в неё воздух.

Нужное в чемоданчике упорно не находилось. Вернее, находилось, но не всё. Большой шприц Жанэ отыскался моментально, да и немудрено: огромный прибор занимал собой добрую четверть саквояжа. Перчатка и одноразовая капельница тоже не стали проблемой. Но вот где раздобыть специальный стилет для пункции с уже надетым на него катетером?

Краем глаза я посматривал на Мишку. Тот посинел её больше и начал закатывать глаза.

– Клавдия Петровна, кислород ему дайте, живо! А потом возьмите флакон с физраствором и разведите в нём фурацилин. Будем дренаж ставить. По Бюлау! – невесть зачем, уточнил я авторское название манипуляции. Вряд ли, конечно, фельдшерица его слышала.

Ошибся. Клавдия Петровна быстренько приспособила к лицу малыша маску кислородного ингалятора, развела фурацилин и принялась споро отрезать ножницами от резиновой перчатки пальцы. Для дренажа. Старик Бюлау в Кобельках явно был популярен!

Оставив бесплодные попытки отыскать стилет, я решил импровизировать дедовскими методами. Вооружился банальным скальпелем и склонился над Мишкой. Тот уже был без сознания. Ну что ж, по крайней мере, можно обойтись без анестезии. Нет худа без добра!

Нащупав пальцами нужное межреберье, я вонзил в него скальпель…

– Ай, доктор, вы что?! – заверещала Зара и принялась хватать меня за руки. От неожиданности я едва не протолкнул лезвие глубже, чем следовало.

– Отойди, Зарка, доктор знает, что делает! Мишка твой ребром лёгкое проткнул, надо лишний воздух вывести. Иначе – помрёт! – весьма доходчиво разъяснила ситуацию Клавдия Петровна и быстренько выпихнула плачущую цыганку из комнаты.

– Спасибо! – с облегчением выдохнул я и продолжил работу.

– Не за что! – ответила фельдшерица и протянула мне отрезанную от капельницы прозрачную трубку, – Это ставить будете?

– Ага! – уже не удивляясь, подтвердил я. И ввинтил трубку в только что проделанную дырку в Мишкиной груди.

А Клавдия Петровна уже подсоединяла к другому концу шприц Жанэ с фурацилином. Я принял его из её рук и осторожно потянул за поршень. По трубке в шприц пробежало немного крови. А потом – пошёл воздух. Поршень шёл с небольшим усилием. Пятьдесят кубиков…

Сто…

Двести…